Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм. Страница 37

Сильно возгордился и заважничал наш Петер, сорил деньгами и, надо отдать ему справедливость, очень много давал бедным, помня как бедность еще недавно больно давила его самого. Но так как он мог играть безнаказанно, потому что проигранные деньги тотчас пополнялись у него в кармане, то он сделался отчаянным игроком и играл уже не только в праздники, но и в будни. Понятно, что завод его стал разоряться: этому пособило еще то, что он по неразумию своему, не позаботился о сбыте, а все только заготовлял товар, и наготовил такую кучу, что наконец приходилось продавать ни за что бродячим торгашам. По неразумию также он сердился на доброго Стеклушку, винил его во всех своих бедах, приписывая их его будто бы скаредности. Под конец он так мучился страхом неминуемого и постыдного разорения, что нередко жалел о прежнем, бедном, но за то беспечальном житье. Одно его утешало, что пока у толстого Исака были в кармане деньги, и у него карман не опустеет. Но вот однажды толстяк, против обыкновения, стал ему проигрывать партию за партией. Петер так увлекся игрою, что радовался выигрышу, забывая, что каждый гульден, который выбывает из кармана толстяка, выбывает и из его кармана.

— Ну вот, последний идет, — наконец объявил толстый, — если проиграю его, то и тогда не перестану. Ты в выигрыше — дашь мне взаймы, чтобы отыграться; так водится между порядочными людьми.

— Хоть сто гульденов! — радостно согласился Петер. — Толстый бросил кости — пятнадцать очков. Петер бросил — восемнадцать! А за ним знакомый сиплый голос проговорил: «Последний!»

Он оглянулся — за спиной его стоял Чурбан, во весь свой исполинский рост. Он с испугу выронил деньги, которые уже собирался положить в карман. Но толстый Исак не видел лешего, а требовал, чтобы Петер исполнил свое обещание и дал ему десять гульденов взаймы. Петер сунул руку в карман — в другой — везде пусто. Тут только он вспомнил, что сам пожелал всегда иметь в кармане столько денег, сколько толстый Исак.

Хозяин и толстяк поглядели на него с удивлением, они долго не хотели верить, что у него в самом деле нет больше денег; но когда они сами выворотили ему все карманы и ничего не нашли, в ярости оба накинулись на него, сорвали с него камзол и вытолкали его за дверь.

Ни одна звездочка на мерцала на небе, когда Петер печально пробирался домой; но все-таки он мог различить темную, высокую фигуру, которая шла рядом с ним, сначала молча, а потом заговорила:

— Ну что, дождался, Петер? Я тебе вперед сказывал, не поверил. Петер, видишь, что значит не послушаться моего совета. Однако мне тебя жаль, давай-ка, потолкуем. Завтра я буду целый день там, где мы встретились в первый раз.

Петер знал, кто с ним так говорит, но ему стало страшно; он ничего не ответил, а бегом побежал к себе домой.

Тут послышался на дворе шум. Подкатила карета, застучались в ворота, требовали огня, собаки лаяли. Все бросились к окнам, выходившим на улицу. При свете фонаря можно было рассмотреть огромную дорожную повозку; рослый мужчина высаживал двух закутанных женщин; кучер в ливрее откладывал лошадей, а человек отвязывал сундук.

— Ну если они выберутся отсюда по добру да поздорову, — говорил извощик, так мне и подавно нечего бояться за свою несчастную повозочку.

— Тише! Мне сдается, что их-то и караулили наши хозяева; им должно быть дали знать еще издали об этих проезжих. Если бы можно их остановить, предупредить! Постой! Да им некуда больше идти как мимо нас же, дай я подстерегу их!

И студент, задув восковые свечи и оставя гореть огарок, который ему дала хозяйка, встал у двери, прислушиваясь к шагам.

Вскоре хозяйка вошла с гостями вверх по лестнице, ввела их в смежную горницу, приветливо уговаривая их поскорее лечь уснуть, чтобы отдохнуть от дороги. Затем она сошла вниз, и студент услыхал по лестнице тяжелые мужские шаги; взглянув в скважинку, он увидал, что это был дорожный спутник приезжих барынь, одетый в охотничьем платье и с ружьем на плече.

Он был один. Студент отворил дверь, поманив его к себе. Тот удивился, но вошел в комнату и спросил, что нужно? «Вы попали сюда в разбойничью трущобу», — шепнул он ему. Приезжий испугался. Тогда студент запер дверь и рассказал свои догадки об этом притоне.

Охотник видимо смутился. Он объяснил, что приезжие барыни, графиня с девушкою, хотели ехать всю ночь, но что им повстречался какой-то всадник, который напугал их, сказав что очень опасно ехать ночью в этом лесу, лучше-бы остановиться в харчевне, хотя неудобной, но за то надежной. Человек этот казался порядочным и благонадежным.

Охотник счел долгом предупредить своих барынь. Вскоре он снова вошел к студенту через другую дверь прямо из комнаты графини; она сама шла за ним следом и заставила студента еще раз пересказать себе все, что с ними было и почему харчевня эта казалась им такою подозрительною. Графиня стояла бледная и перепуганная. Решено было заставить ее дверь на лестницу шкапами и комодами, а к студенту отворить, приставя двоих лакеев, чтобы в случае нападения остальное общество было под рукою. Сама графиня уселась, с горничною на кровать, прочие же путники собрались в комнате студента.

— Что же, давайте продолжать, — сказал механик, — если наш новый собеседник не будет против этого, то мы станем поочередно рассказывать, как было условлено, чтобы прогнать сон.

— Я даже сам первый приму в этом участие, сказал охотник и начал.

Приключения Саида

о времена Гаруна Аль-Рашида, калифа багдадского, жил в Бальсоре человек по имени Бенезар. У него не было определенного занятия, он не служил и не торговал; поместье его давало ему достаточный доход. Даже когда у него родился сын, то и тогда он продолжал жить ничего не делая, говоря при том: «где двое едят, там будет сыт и третий, неужто же в мои годы начать трудиться для того только, чтобы оставить сыну наследство сотнею золотых лишних. Только бы был хороший человек, а все остальное будет».

И Бенезар сдержал слово. Он и сына не приучал ни к ремеслу, ни к торговле, но о воспитании его заботился; брал ему хороших учителей и хотел, чтобы сын его был также телесно развит; он упражнял его в играх, в верховой езде, в драке и плавании, и молодой Саид скоро стал отличаться между товарищами своими: везде во всех играх и гонках, он был первый.

Когда ему минуло восемнадцать лет, отец стал собирать его на богомолье в Мекку, поклониться гробу Пророка. Таков обычай мусульман. Перед его отъездом отец позвал его к себе. Дав ему добрые советы и наделив его деньгами, он сказал:

— Я должен тебе открыть тайну: ты знаешь, я не суеверен, мать же твоя, вот уже двенадцать лет как она умерла, мать твоя верила в духов и в волшебников, так твердо как в коран. Она меня даже уверяла, что с самого детства ее навещал добрый дух, и я дал ей слово никогда никому об этом не говорить. В то время я смеялся над ее суеверием, но сознаюсь тебе, Саид, что некоторые вещи меня удивляли, и я не умел их себе объяснить. Так однажды целый день шел дождь, было темно как ночью. В четыре часа мне пришли сказать, что Аллах послал нам сына. Я пошел к матери твоей, но меня не пустили; ее комната была заперта. Я постучался — никто не отпирал. Служанки сказали мне, что Земира, мать твоя, выслала их всех, желая остаться одна.

Недовольный, в раздумье стоял я у дверей ее, как вдруг небо прояснилось в одно мгновенье и как чудом каким, только над нашим городом был виден голубой небесный свод, кругом же облегали тучи и молния ежеминутно сверкала. В ту же минуту дверь распахнулась, и сильный запах роз, гвоздики и гиацинтов обдал меня, как только я вошел в комнату. Мать твоя подала мне тебя, указав на серебряный свисток с тонким золотым шнурком, надетый на тебя. «Мой добрый дух был здесь, сказала она, и вот его подарок нашему сыну». — «Так это он прояснил погоду и надушил твою комнату гвоздикой и розами?» — спросил я подсмеиваясь, «если так, то мог бы он подарить что-нибудь получше свистка, хоть бы, например, кошелек с деньгами, или лошадь».