Eden (ЛП) - "obsessmuch". Страница 179

— Я не стал бы врать тебе, грязнокровка, — резко заявляет он. — Я бы никогда…

— О, да, ты бы никогда мне не соврал, — у меня лопается терпение. — Так же, как ты не врал о том, что стер мне память.

Он вздрагивает, а я грустно улыбаюсь.

— Никогда бы не солгал, — отворачиваясь, продолжаю я. — Даже эти слова — ложь. Ты лжешь сейчас так же, как лгал себе о том, что я для тебя значу. Так же, как лгал мне — снова и снова — о том, почему мы не можем быть вместе.

Осмеливаюсь взглянуть на него.

— Это была не ложь, — с яростью опровергает он. — Скажи, что ты не грязнокровка. Нет, послушай меня, — он не дает мне отвернуться. — Скажи, что твоя кровь чиста, как и моя. И я женат.

Вздрагиваю. Хотела бы я никогда не вспоминать о его прекрасной жене, которая обходилась со мной вежливо и учтиво, в то время как у меня была интрижка с ее мужем.

— Я не позволяла тебе входить в мою жизнь, ты сам ворвался в нее, ломая и круша все на своем пути, — выворачиваю, наконец, лицо из его цепких пальцев. — Предпочитаешь забыть об этом, Люциус?

Теперь моя очередь быть жестокой, и, судя по выражению его лица, я весьма преуспела.

Какое-то время он молчит.

— В этом все дело? — с горечью произносит он, едва шевеля губами. — Хочешь сказать, что во всем виноват только я?

Выжидаю, прежде чем ответить.

— Не всегда, ты и сам это знаешь. Когда ты ушел от меня, все, чего я хотела, — чтобы ты остался. Но не смей отрицать, что не ты начал все это. Ты пришел ко мне и вовлек в отношения, к которым я совсем не была готова.

— Я не знал, что еще делать! — шипит он, обуреваемый яростью. — Ты и представить не можешь, какая это пытка — знать, что ты так близко, полностью…

Он умолкает.

— Виноват не только я один, — заканчивает он.

— Не смей обвинять меня, — стойко выдерживаю его взгляд. — Как у тебя язык поворачивается? Мне было семнадцать, я была ребенком. А ты… взрослый мужчина, женатый; твой сын — мой ровесник. Боже! Вот уж тебе точно должно было быть известно, во что это выльется.

— И чего бы ты хотела? — недобро усмехается он. — Чтобы я плясал вокруг тебя, как этот недоумок Уизли? Это не про меня, грязнокровка. Я просто беру то, что хочу.

— Ну конечно, — с грустью улыбаюсь. — Чего еще ожидать от Малфоя? Амбициозный, безжалостный, испорченный… как и твой сын!

— А ты грубая, неучтивая, с завышенным самомнением — типичная грязнокровка! — отбивает он.

— А чего ты хотел? — он вывел меня из себя. — Похитил меня, убил родителей… господи! Ты пытал меня, и вовсе не ради информации — тебе это доставляло удовольствие!

Он вздрагивает — не желает вспоминать то время, — но будь я проклята, если позволю ему забыть об этом!

— Ты просто не мог оставить меня в покое, да? Не мог смириться, что во мне осталось еще чувство собственного достоинства, и решил смыть последние остатки моей кровью. Ты преследовал меня…

Умолкаю, не в силах продолжать. Мне так больно. И это уже не только моральная боль, но разрушительная физическая агония… нет, я не могу подобрать определение этому чувству.

И, судя по его взгляду, он испытывает то же самое.

— Только не говори, что это была полностью моя инициатива, — холодно замечает он. — Не делай вид, что не нарывалась. Меньше всего на свете я хотел того, что между нами произошло!

— Тогда почему ты не оставил меня в покое? — вспыхиваю в ответ. — Почему? Почему не позволил мне быть с Роном? Почему вторгся в мою жизнь, уничтожив те крохи света и радости, что еще теплились?

Он молчит.

— Коли уж мы решили говорить начистоту… почему бы тебе не сказать, зачем ты сначала просила меня уйти, а когда я сделал это, умоляла вернуться? — его слова сочатся ядом. — Я же разрушил твою жизнь, так почему ты столь болезненно восприняла мой уход?

Сглатываю ком, подкативший к горлу. Черта с два я буду плакать…

В ночь, когда он похитил меня, я поклялась, что он никогда не увидит моих слез, что я буду сильной. Тогда я еще не знала, что значит быть по-настоящему сильной. Не знала, чего в действительности нужно бояться.

— Не знаю, — шепотом выдыхаю я, чувствуя, как слезятся глаза. — Но… я не вынесла бы жизни без тебя. И я не понимала этого, пока не потеряла тебя. Не понимала, как сильно тебя люблю.

Слова повисают в воздухе. Он смотрит на меня так, будто отлично знает, о чем я говорю. И это причиняет ему неописуемую боль.

Не могу больше сдерживать слезы.

— Я люблю тебя, Люциус, — слова даются так легко, словно в мире нет ничего проще. — И ненавижу, боже, как же сильно я тебя ненавижу, но… наряду с ненавистью, я… я люблю тебя…

Мгновение — и он уже обнимает меня. Не знаю, кто из нас сделал первый шаг, но это уже не важно, потому что он прижимает меня к себе так крепко, что я не могу дышать. Мы как будто слились воедино, и нас уже невозможно разделить; он целует меня, собирая губами соленые слезы на моем лице, в то время как меня сотрясают рыдания, и больше всего на свете мне хочется умереть в его объятиях, ведь смерть куда лучше этой невыносимой агонии.

— Ты не можешь остаться с Уизли, — с отчаянием в голосе шепчет он.

— Если я все равно не смогу быть с тобой, то почему должна отвергать Рона? — беру его лицо в ладони. — Кроме того, если я не буду с ним, то возникнет вопрос, кто же отец ребенка. И когда до Волдеморта дойдут слухи, он убьет тебя. Да я лучше умру, чем позволю этому случиться.

Он порывисто вздыхает.

— Нет, — в голосе отчаяние. — Нет, нет…

Мы опускаемся на траву: ногам щекотно и прохладно, потому что платье задирается выше колен. Он смотрит на меня… нет, не смотрит. Впитывает. Поглощает взглядом…

Господи, может ли он все еще ненавидеть меня? Возможно, не так, как раньше, но… после всего, что я сделала, через что заставила его пройти?.. Может ли он ненавидеть меня за то, что причиняю ему такую боль, о существовании которой он и не подозревал?

Он целует меня, сминая губы, прокусывая их до крови, а я обнимаю его, прижимая сильнее, и в голове бьется мысль, что я никогда… никогда не отпущу его, и мне все равно, ненавидит он меня или нет. Он мой. И это наш последний раз…

Он проводит рукой вдоль моего тела, подхватывает подол, задирая его выше, почти до талии. Прикосновения его рук выжигают узоры на обнаженной коже, запускаю руки под его рубашку, изнывая от желания почувствовать тепло его тела, и…

— Люциус?

Мы оба замираем.

Бешеное дыхание чуть утихает, и мы смотрим друг другу в глаза.

Провожу ладонью по его щеке и зарываюсь пальцами в волосы.

— Ты любишь меня? — шепчу я.

Он молчит. Проходит несколько минут, он не произносит ни слова, но и этого достаточно.

Его молчание — ответ, который мне нужен.

На этот раз все происходит медленно. Осознание того, что все это в последний раз, затопило нас. Мы будто пытаемся плыть против течения, но бурлящий поток воды изо всех сил хочет нам помешать.

Он медленно чертит пальцами дорожку по внутренней стороне моего бедра — вверх, — и у меня мурашки бегут по телу, а внутри все сжимается в тугой узел. Его взгляд обжигает; он наблюдает за мной, пока его пальцы… двигаются мучительно медленно.

Кажется, теперь я понимаю, почему средневековые мученики по собственному желанию шли на костер, дабы их непорочные тела обратились в пепел.

Я хочу, чтобы он сжег меня заживо.

Другой рукой он начинает расстегивать ремень на своих брюках, и я слышу звяканье пряжки, когда ему это удается. Все это время он не спускает с меня глаз, словно я могу раствориться в воздухе, если он хоть на миг отвернется.

Хочу остаться с ним навсегда. Хочу плыть с ним по течению вечности, в забвении, и чтобы никого больше не существовало, кроме нас двоих. Отныне и навсегда. Аминь.

Знакомое тянущее ощущение внизу живота, когда он входит в меня. Обнимаю его крепче, разводя ноги шире, и он проникает еще глубже…

Хочется подняться высоко в небо и спустить Бога, в которого я больше не верю, на грешную землю, чтобы он собственными глазами увидел то, что я сделала. Чтобы он увидел, что стало с Люциусом Малфоем. «Смотри! — закричала бы я. — Смотри, что я сотворила!»