Город чудес - Беннетт Роберт Джексон. Страница 45

Сигруд вставляет отражатель в отверстие в зеркале затвора. Внезапно оказывается, что он может представить себе многое из жизни Тати: ребенок, которого вырастили взрослые, со взрослыми друзьями и очень смутными представлениями о детстве. Он видит это по тому, как она разговаривает, используя взрослые формулировки и слова, но ощущение такое, словно она пытается танцевать, основываясь исключительно на инструкциях в каком-нибудь буклете.

— Она тебе нравилась? — вдруг спрашивает Тати. — Я имею в виду мою маму.

Сигруд замирает и медленно поднимает на нее взгляд, смотрит в ее большие, темные глаза.

— Она была лучшим человеком, которого я когда-либо знал, — говорит он.

Тати удивленно моргает.

— Ух ты.

Он на мгновение задумывается, устремив взгляд на суровые леса, а потом говорит:

— Я тебе завидую.

— Почему? — спрашивает Тати, еще сильней удивляясь.

— Ты узнала, какой она была в мирное время, — говорит Сигруд. — Когда не боялась, не волновалась и не выполняла приказы. Когда просто была собой. Я не видел Шару такой. И меня очень печалит, что я все это пропустил. — Он смотрит на девушку. — Мне очень жаль, что так получилось с твоей мамой.

— Спасибо. — Тати сглатывает. Ее дыхание учащается. — Ты убьешь людей, которые убили ее?

Сигруд на миг задерживает на ней взгляд. Потом возвращается к своей работе, вставляя выбрасыватель в затвор.

— Я это уже сделал.

— Ты… ты что?

Сигруд, не отвечая, кладет затвор тыльной стороной на крыльцо, выравнивая отражатель.

— Ты кого-то убил? — потрясенно спрашивает Тати.

— Да, — говорит он.

— В самом деле?

— Да.

Она смотрит на дрейлинга, пока тот заканчивает собирать затвор «Камаля», что занимает некоторое время.

— Ты этого стыдишься? — спрашивает она.

— Я… не знаю. — Он кладет затвор в сторону и смотрит на нее. — Отчасти.

Она встречает его взгляд, потом смотрит вниз, на доски крыльца, дыша все чаще и чаще.

— Надеюсь, ему было больно. Тому, кого ты убил.

Сигруд хмурится и отворачивается.

— Что? — говорит Тати. — Разве это неправильно, хотеть такого?

— Наверное, нет. Будь я на твоем месте, хотел бы того же.

— Тогда в чем дело?

Дрейлинг вспоминает, как Шара однажды сказала ему: «Насилие — часть нашего ремесла, да. Это один инструмент из многих. Но насилие — это инструмент, который после одного-единственного использования будет умолять тебя применить его снова и снова. И вскоре ты обнаружишь, что используешь его против того, кто этого не заслужил».

В мгновение ока он вспоминает ее: девушку-солдата из форта Тинадеши, не старше Тати. Он вспоминает ее распахнутые от ужаса глаза и то, как вспарывал ей живот, ослепленный яростью…

Он возвращается к винташу.

— Не следует искать в этом мире уродство. Его здесь предостаточно. Ты найдешь его довольно скоро, или оно найдет тебя.

Тати некоторое время молчит. Затем она говорит:

— Но постой… если ты убил его… если ты уже убил человека, который убил маму… — Она подается вперед. — Тогда я могу вернуться домой? Все кончено?

— Будь оно так, — говорит Сигруд, — по-твоему, я бы тебе об этом не сказал?

— Но кто остался? Кто еще может…

— Я убил убийцу, — поясняет он. — Но тот действовал не в одиночку. Мы должны быть осторожны.

— Как долго?

— Пока есть необходимость быть осторожными.

— Боги, — вздыхает Тати. — Ты разве не понимаешь, как мне тяжело? Это… это возмутительно, что ты, мама и тетушка таскаете меня туда-сюда, словно проклятого мула! — Она поглядывает на него, произнося ругательство — похоже, не уверена, что ей позволено так выражаться. — Сперва мама бросает меня тут, где нет даже нормального туалета, потом умирает, и тетушка запрещает мне покидать дом! Это словно чистилище, но я даже не понимаю, чего жду, потому что никто мне ничего не говорит!

Сигруд заканчивает собирать «Камаль».

— Ты когда-нибудь стреляла?

— Что?

— Огнестрельное оружие. Тебе доводилось им пользоваться?

— Э-э… нет.

Он проверяет затвор, убеждаясь, что тот скользит правильно.

— Хочешь попробовать?

Она изумленно таращится.

— Что? Стрелять из этого?!

— Это хорошее оружие, — говорит Сигруд и кладет винташ на колени. — Уж я-то знаю.

— Не думаю, что мама или тетушка могли бы это одобри…

— Их тут нет, — говорит дрейлинг. — Но есть я.

Она долго смотрит на «Камаль». Он чувствует ее волнение.

— Я такого раньше никогда не делала, — произносит Тати.

— Тогда идем. — Сигруд встает. — Я тебе помогу.

Сначала он заставляет ее десять минут стрелять без патронов. Она изумлена тяжестью винташа, что заставляет Сигруда усомниться в выборе оружия, но Тати, прочитав его чувства по лицу, настаивает, что у нее все получится.

Он велит ей целиться в строй жестяных банок на заборе; учит ощущать вес винташа и распределять по рукам и плечам.

— Крепко прижимай к плечу, — говорит он. — Будет отдача. Скорее всего, сильная.

Он наблюдает за ней, за этой бледной, тощей девушкой, которая вцепилась в винташ и нервно моргает, глядя в прицел. Она нажимает на спусковой крючок и каждый раз вздрагивает от его щелчка.

— Это не волшебная палочка, — говорит Сигруд. — Это машина. Это как маленькая фабрика, внутри которой множество частей движутся, чтобы поместить патрон в патронник, выстрелить, выбросить гильзу. Ты должна слушать, как работает эта фабрика, понять ее ритм, подхватить его. Все ясно?

Тати опять стреляет без патрона, жмет на спусковой крючок, воображает отдачу.

— Ясно, — тихо говорит она.

Он забирает винташ, перепроверяет предохранитель. Потом показывает девушке, как зафиксировать затвор в крайнем положении, чтобы не прищемить себе большой палец. Он объясняет, как заряжать — а заряжать будет Тати, Сигруд не станет помогать, — как взять обойму, в которой нетерпеливо блестят латунные патроны, и вставить в винташ, чувствуя сопротивление, пока не раздастся щелчок. Потом он объясняет, как быстро отпустить затвор, который скользнет вперед и автоматически пошлет верхний патрон в патронник.

— Это все? — говорит она.

— Все.

— Я думала, будет сложнее.

— В войне побеждают благодаря эффективности, — говорит Сигруд. — Чем проще обращаться с оружием, тем легче обучать множество солдат сразу. Когда снимешь винташ с предохранителя, можно стрелять. Восемь патронов. Когда обойма опустеет, ее выбросит автоматически.

Она медлит, держа обойму в руке.

— Я должна нервничать?

— Да. Это ведь, в конце концов, огнестрельное оружие. Инструмент, придуманный с единственной целью. Бояться его разумно, как разумно бояться механизированной пилы. Но нельзя, чтобы страх перед вещью помешал тебе ею управлять или управлять хорошо.

Тати облизывает губы, затем вставляет обойму. Она толкает, но недостаточно.

— Дави сильнее, — говорит Сигруд. — Это машина. Представь себе, что открываешь банку с супом.

Она давит сильнее. Обойма входит в винташ с громким щелчком. Тати секунду держит ее прижатой, потом быстро убирает руку. Затвор плавно скользит на место, и верхний патрон отправляется в патронник. Она ахает, отчасти от изумления, отчасти от восторга, что все получилось.

— Хорошо, — говорит Сигруд. — Теперь он заряжен. Не снимай с предохранителя. Всегда держи винташ дулом к земле. Не снимай с предохранителя, если поле зрения неясное и ты не готова прицелиться. Не клади палец на спусковой крючок, если не готова стрелять. Поняла?

— Поняла, — говорит Тати. Она тяжело дышит.

— Я буду стоять позади тебя. Потом мы начнем стрелять по банкам. Отсюда. — Он машет рукой. — Пятьдесят ярдов.

— Далековато.

Он ничего не говорит. Он не говорит, что в бою ей, скорее всего, никогда не удастся подобраться ближе. Он не хочет, чтобы она думала про бой, пусть даже исподволь готовит ее именно к этому.

Он выводит ее на место, встает сзади.