Город чудес - Беннетт Роберт Джексон. Страница 51

И, спускаясь, Сигруд вспоминает.

Он вспоминает Слондхейм — тюрьму, в которой провел больше семи лет. Монструозную крепость, построенную в расщелине, рассекающей высокий утес, — в черной трещине, на дне которой бился прибой. Темные каменные стены, испещренные камерами и комнатами, плеск воды внизу. Тюремные лодки, снующие туда-сюда, болтающиеся фонари и железные клетки с вопящими грязными людьми.

Он вспоминает свое первое путешествие в такой клетке. Скрипучая древняя лодка. Скалы, вытянувшиеся над ним, эхо криков, отблески факелов. И его собственный рев о свободе.

Сигруд пробирается на очередную палубу, разминая костяшки. «До чего страстной любовью, — думает он, — это государство любит свои тюрьмы».

И вот наконец он подходит к искомому — массивной камере, которую заметил, когда взбирался по корпусу. С этой точки обзора нет никаких сомнений, что по своей изначальной цели перед ним темница.

Внушительная металлическая дверь, покрытая замками. Толстые стеклянные иллюминаторы, словно немигающие глаза. По обеим сторонам встроены огромные электрические фонари — такие яркие, что могли бы осветить городскую площадь.

С левой стороны камеры зияет огромная дыра, неряшливый цветок из разорванного металла, раскрывшийся наружу, словно какая-то странная скульптура. Сигруд подходит к нему и светит фонарем внутрь.

Голые металлические стены. Почти воздухонепроницаемые. Но поверхность металла покрыта вмятинами — один и тот же узор, линия из четырех маленьких впадин, повторяется снова и снова, снова и снова.

Костяшки маленького кулака. Мальчишеского кулака.

«Как долго тебя здесь держали? Как долго тебя держали в темноте?»

Дрейлинг направляет фонарь на лохмотья металла вокруг дыры в боковой части камеры. Как и дверь на мостик, как и черепа, которые Сигруд нашел на берегу, она покрыта отметинами пальцев в металле, как будто кто-то неимоверно сильный взял и искривил его, словно податливый песок.

«Как же ты вырвался отсюда?»

Сигруд отходит от камеры и смотрит вверх. Отсюда ему все видно: ввысь идет туннель, проделанный сквозь множество слоев стали — проход, который голыми руками соорудил пленник, выбираясь на свободу.

«А я действительно освободился? Может, где-то в глубинах собственного разума я все еще бьюсь о стены Слондхейма?»

На мгновение он чувствует проблеск сочувствия к существу, которое когда-то держали здесь в плену. Он делает все возможное, чтобы задушить это чувство.

«Не надо его жалеть. Вспомни, что он у тебя отнял. Вспомни Шару. Вспомни, что ты потерял».

Внизу, во тьме, Сигруд йе Харквальдссон пытается заново разжечь свои многочисленные обиды, надеясь, что они достаточно его согреют, чтобы продолжать двигаться — умственное упражнение, с которым он хорошо знаком.

Он вздыхает. Корабль скрипит вокруг него, обдуваемый ветром.

Но один скрип кажется… слишком долгим. Дольше, чем порыв ветра, конечно. Как будто что-то еще давит на металл.

Сигруд замирает. Слушает.

Еще один скрип.

Он резко поворачивается и направляет луч фонаря вверх, на разрушенные палубы позади себя.

Он видит ее лишь мельком, наполовину спрятавшуюся за балкой: бледное лицо, вздернутый нос, недоверчивая гримаса.

Девушка со скотобойни. Мальвина Гогач.

Он роняет челюсть.

— Что?

Она делает жест одной рукой. А потом все вокруг… расплывается.

Сигруда обдувает ветром. Он пригибается, с трудом идет по песку и привязывает надувной плот к деревцу, стараясь не задеть неровные, ржавые куски металла вокруг. Он удивлен, что маленький плот продержался так хорошо, ведь это первый раз, когда он воспользовался надувным плавсредством. Потом он отступает, чтобы окинуть взглядом свою работу.

На втором шаге назад что-то неприятно хрустит под каблуком его ботинка. Он смотрит вниз. Из песка торчит осколок чего-то серо-белого.

Выглядит как кости. Кости человека, похороненного здесь, на пляже.

Сигруд наклоняется и начинает копаться в песке у своих ног, но замирает, понимая…

— Погоди-ка, — говорит он вслух. — Я это уже делал.

Он оглядывается. Он снова на пляже, за пределами «Салима». Он смотрит вниз, растерянный. Оглядывает свое колено и видит, что оно целое — а разве он не зацепился правой ногой за зазубрины на корпусе? И его ботинки не покрыты черной грязью, через которую он брел, приближаясь к тюремной камере.

Он вспоминает ее. Мальвину Гогач, которая следила за ним с верхней палубы.

Он чешет затылок.

— Что происходит?

Он возвращается к корпусу «Салима». У него нет желания взбираться туда снова. Вместо этого он сует голову в одну из щелей и орет:

— Мальвина Гогач!

Молчание. Ничего, кроме ветра.

Он пытается снова:

— Мальвина Гогач! Ты там? Ты меня слышишь?

И снова тишина.

Он делает еще один вдох и кричит:

— Ты спасла мне жизнь на скотобойне! Ты обещала, что расскажешь больше, если мы встретимся снова!

Молчание. По крайней мере ненадолго.

Затем сверху раздается голос, в котором слышится смесь удивления и возмущения:

— Какого хрена ты меня запомнил?

Сигруд смотрит вверх. Он едва видит ее сквозь трещину в корпусе, но она там — стоит на второй платформе над трюмом.

— Запомнил?

— Я сбросила время! — кричит она. — Ты не должен меня помнить! Все должно было начаться заново!

— Я… не знаю, что ты имеешь в виду, — говорит он. — Но почему бы тебе не спуститься, чтобы мы смогли поговорить об этом как следует?

Она отказывается спуститься к нему, предпочитая разговаривать сквозь щель в корпусе, как старушка, которая не желает открывать дверь продавцу.

— Ты выжил, — говорит она.

— Выжил.

— Выглядишь ужасно.

— Спасибо.

— Как ты меня нашел?

— Я тебя не искал, — говорит он. — Я искал этот корабль.

— Почему?

— Потому что однажды его искала Шара Комайд. Рот Мальвины кривится, словно она едва сдерживается, чтобы не сказать больше.

— Ты ведь ее знала, верно? — спрашивает Сигруд. — Ты с ней работала? Она все-таки догнала тебя в одном из приютов Континента и завербовала. Это она рассказала тебе, что корабль находится тут?

— Да, — с неохотой говорит Мальвина.

— И с этого корабля все началось, верно? Когда она его нашла, то принялась разыскивать… особенных континентских сирот. Но то, что здесь случилось, начало не только это, не так ли?

— Да ты умный малый, однако.

— Иногда. Я припоминаю, ты обещала рассказать больше, если мы снова встретимся. Так почему бы тебе не выйти ко мне?

— Здесь безопаснее.

— Почему?

— Ты видел, что преследует меня, — сказала Мальвина. — Ты видел, что там было, насколько он силен. Я выжила, потому что научилась не доверять людям, если у меня нет преимущества по отношению к ним. Но прямо сейчас, сэр, у вас многовато преимуществ по отношению ко мне.

— Кое-кто мог бы предположить, — говорит Сигруд, — что прошлое куда могущественнее одного старого дрейлинга.

Ее глаза изумленно распахиваются.

— Как… как ты…

— Так я прав? — спрашивает он. — Это твое… как бишь оно называется… владение, верно? То пространство, где ты существуешь или существовала?

Она чуть пятится от трещины в корпусе.

— Ты божественное дитя, не так ли? — продолжает Сигруд. — Твои владения — прошлое, мир былого. Вот как ты смогла проецировать пузырь минувшего вокруг себя там, на скотобойне. И вот как ты только что… отправила меня назад во времени? Ты это сделала?

— Я сбрасываю время, — говорит Мальвина.

— Сбрасываешь?..

— Да. Немного. Прошлое нельзя изменить — по крайней мере, это не должно быть возможным, — но можно сбросить время до того, как настоящее станет прошлым. Я заставляю прошлое повторяться заново, но настоящий момент — тот момент, в который я сбрасываю время, — меняется. Понял?

— Нет, — говорит Сигруд с абсолютной честностью.