Город чудес - Беннетт Роберт Джексон. Страница 76

Он опускает водительское стекло.

— Садись. И, пожалуйста, скажи, куда нам надо.

Мальвина напрягается, когда Сигруд поворачивает за угол.

— И сколько автомобилей ты успел угнать?

— Много. Они для любой операции — источник жизненной силы. Угнать авто, поехать куда-то, убить кого-то, загнать машину в реку и так далее, и тому подобное.

— Хм, и сколько раз ты уже это проделывал?

— Куда мы едем?

— Здание оперы. В трех кварталах отсюда.

Сигруд поворачивает за угол и останавливает машину в нескольких футах от оперного театра, чьи алебастровые стены виднеются сквозь туман. Швейцар у парадного входа таращится на них — наверное, спрашивает себя, что эта колымага потеряла возле оперы, но Сигруд припарковался достаточно далеко, чтобы тот не забеспокоился по-настоящему.

Мальвина выскакивает, мчится через пятно золотого света, льющегося из окон оперного театра, и осматривает серую кирпичную стену с видом человека, который читает газету. Потом она находит один кирпич — с виду такой же, как остальные, — и осторожно рисует на нем символ, что-то вроде петли, пересеченной полосой.

И снова кирпич от ее прикосновения темнеет. Опять Сигруд испытывает смутное, далекое ощущение, как будто что-то… сдвинулось.

Он смотрит через окно на расположенные неподалеку стены Мирграда, которые опять едва видны… разве что еле заметно мерцают или поблескивают.

Мальвина запрыгивает обратно в машину.

— Поехали. Теперь в Старый квартал. На северо-запад.

Сигруд трогается и движется в указанном направлении, внимательно соблюдая ограничения скорости. Мальвина глядит в заднее окно, наблюдая за машинами, которые едут сзади.

— Хвоста за нами нет, — говорит Сигруд.

— Это ты так думаешь.

— Улицы Мирграда не предназначены для автомобилей. Если бы кто-то ехал следом, это было бы ужасно заметно. За нами нет хвоста.

— Следи за физическим миром, — говорит Мальвина и прищуривается. — Я позабочусь об остальном.

Сигруд искоса глядит на нее, стараясь не слишком беспокоиться из-за этого замечания.

— Это как штифты в замке, верно? — спрашивает он через некоторое время.

— Что?

— Как штифты в замке или комбинация цифр… Какой-то жест, который надо сделать в определенное время в определенном месте, используя определенное устройство. И когда ты выполнишь все необходимое, где-то откроется дверь. Я прав?

Мальвина отворачивается и смотрит в окно. Как и следовало ожидать, она не может обсуждать эту тему — какие бы божественные ограничения ни сковывали ее, они точно должны запрещать разговоры о «механизме», которым она управляет, — но дразнить ее все равно забавно.

— Эта следующая остановка, — говорит Сигруд, — в Старом квартале. Она близко к стенам?

— Да.

— Механизм, который ты запускаешь, каким-то образом использует стены?

Она сверлит его сердитым взглядом.

— Ты же сама сказала, — говорит он ей, — что внутри них много беспокойных чудес. Может, кто-то достаточно умный смог бы создать другие чудеса, чтобы воспользоваться их энергией — самую малость, чтобы привести в действие что-то секретное? Все равно что поставить чайник на котел парохода. Совсем не так сложно, как снабдить движущей силой целое судно, однако вода нагревается будь здоров.

Мальвина скрипит зубами.

— Ты не дурак. Я понимаю, почему она хочет поговорить с тобой.

— Кто? — спрашивает Сигруд.

Девушка угрюмо молчит, и они едут дальше в ночь.

Автомобиль подпрыгивает и скрипит, когда его узкие колеса едут по брусчатым, неровным улицам Мирграда. Местами в городе потрудились над дорогами; кое-где не очень. «Впрочем, я надеюсь, — думает Сигруд, когда они попадают в очередную выбоину, — что наша машина доживет до конца путешествия».

Мальвина сидит спереди, ссутулившись, ее бледное лицо почти спряталось за воротником чрезмерно большого пальто.

— Ты знаешь о наших владениях? — спрашивает она. — Владениях?

— Владениях моих братьев и сестер. Детей Божеств. О том, как мы управляем реальностью.

— Кое-что знаю.

Ее странные бесцветные глаза смотрят на дорогу впереди, и в них отражаются огни встречных машин.

— Вот как все устроено. Есть негибкие владения. Они такие, какие есть. Они не меняются. Их нельзя истолковать так, чтобы они превратились во что-то другое или объяли что-то другое. Но другие владения отличаются гибкостью. Они обширны. Они могут расти. Как провалы в земле. Знаешь, что такое провал? Когда соляной купол глубоко под землей пронзает тончайшая струйка воды, она начинает его разъедать. Провал растет и растет, поглощая все подряд. Машины. Дома. Целые деревья. Сам придумай что. — Лицо у нее мрачное и замкнутое. — Вот каковы некоторые из наших владений. Мы и есть наши владения. А некоторые из нас просто прожорливее остальных.

Сигруд гадает, каковы владения Тати. Наверное, что-то связанное с математикой или коммерцией, раз уж она так хороша в экономике, — или, может быть, предсказания.

— И твои владения — такие?

Она фыркает.

— Вот еще. Я же прошлое, забыл? Прошлое — это прошлое. Неподвижное, неизменное, недостижимое. Но наш враг… он эластичен. Он может расширяться бесконечно, скажем так. Его владения представляют собой нечто примитивное, изначальное. Долгую ночь, первую ночь. Тот страх, который ощущаешь, когда остаешься один дома и все комнаты кажутся такими темными. Это и есть он. Это он просачивается в вашу хрупкую маленькую цивилизацию — та первая, опасная ночь, которую человечество провело под открытым небом. Вы думаете, что отгородились от него стенами, оставили в прошлом такую дикую угрозу, но время от времени тревожитесь, что это не так. Вот в чем суть этого страха. Он все еще там, ходит кругами вдоль ваших стен, пытается пробраться внутрь.

— Почему же он такой обширный?

— Потому что другие не в силах ему сопротивляться, — говорит Мальвина. — Он уже пожрал братьев и сестер, которые представляли новшества, смех, разговоры по душам и многое другое. Потому что в такой тьме невозможно смеяться, размышлять или беседовать. Он даже пожрал тех, кто представлял физические феномены, вроде Мозши, олицетворения Холмов, поросших зеленой травой, или Вокайена, Дитяти ледяных горных ручьев. Потому что все эти концепции и значения теряют всякий смысл по сравнению с первой ночью. Трава и ручьи никуда не деваются, конечно, — однако для людей они больше ничего не значат. Ничто не имеет значения, когда ты внутри него. Когда наступает долгая ночь. Ты понимаешь?

Сигруд хмыкает. У него всегда было плохо с абстракциями — а эти абстрактнее не придумаешь, — но идею он уловил.

— У него преимущество по сравнению со всеми вами. И он расширяется, как завоеватель.

— Да. И с каждым пожранным братом или сестрой он присоединяет чужие владения к своим, становясь все сильнее. Он… — Она задумчиво глядит в окно. — Он переосмысливает себя. Переосмысливает свои владения.

— Превращаясь в последнюю ночь, — говорит Сигруд. — Как ты уже сказала.

— Да.

— И что же он сделает, когда пожрет всех вас?

Она долго сидит в молчании.

— Боюсь, небеса упадут. Свет погаснет. И он сделается воплощением всего сущего.

— А потом?

— А потом, господин Сигруд, уже не будет никаких «потом».

Они останавливаются еще три раза, все время близко к стенам Мирграда. Мальвина водит пальцами по фонарному столбу у главных городских ворот, по задней части скамьи в парке, где когда-то стоял величественный Престол Мира, и наконец на углу она выбирается из машины, поднимает люк и касается единственной заклепки на его нижней стороне. Каждый раз мир сдвигается. Каждый раз все вокруг становится чуть-чуть другим. И вот наконец-то…

— Готово, — тихо говорит она. Смотрит на небо, и он делает то же самое. — Чувствуешь?

— Да, — отвечает Сигруд. — Кажется… что небо чуть ближе, чем должно.

— Мы приблизили ворота. Но теперь надо встретиться с привратником.