Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри. Страница 51

— И, конечно, ты по-братски оказал услугу, — понимающе осклабился Гай. — Только не сочти за оскорбление и не хватайся за меч. Ваши дети хотя бы королевской крови, а не пригуляны ради насущной необходимости невесть от кого на стороне и не позаимствованы у брюхатой служанки. Эй, а она красивая, эта ваша императрица, одна жена на двоих братьев?

— Твоя очередь, — строго напомнил Ёширо, пресекая пустопорожние рассуждения.

— Я… — Гардиано сбился и умолк, отводя взгляд. Кириамэ терпеливо выжидал, уподобясь лазутчику в засаде. — Я… ай, ладно, кому в здешней глухомани есть дело до того, что стряслось в далеком Ромусе! Или ты немедля снарядишь гонца в Совет мудрых, отписав им о моем чистосердечном признании, сделанном в здравом уме и трезвой памяти? Хорошо, вот тебе маленький грязный секрет. Я прикончил супруга моей дамы, Ченчи Борха, — с вызовом бросил ромей. — Отравил на званом ужине… стой, ты ведь понятия не имеешь, кто был таков старый Скорцени?

— Не столь давно мне и царевичу довелось выслушать историю о вольных нравах города Ромуса, о старом муже и его юной жене, а также о том, какие отношения связывали одного молодого стихотворца с семейством Борха, — сдержанно перечислил Кириамэ. — Сия занимательная повесть не повергла меня в безграничное удивление. Ничто не ново под солнцем и луной, в Нихоне и Кадае случалось подобное. Иногда отравителям везло и их не могли уличить. Иногда — нет, и тогда закон говорил свое веское слово. Мне любопытна цель, ради которой ты это совершил. Не мог же ты всерьез рассчитывать на благосклонность дамы? Прости за откровенность, но вы принадлежали к слишком разным кругам общества. О браке меж вами не могло идти и речи.

— А это уже другая история, — коварно ухмыльнулся ромей и пощелкал пальцами. В точности алчный купец, напоминающий покупателю о том, что пришла пора расплачиваться за покупку.

Или Гардиано клюнул на приманку откровенности, или прозревает меня насквозь, но охотно подыгрывает, рассудил Ёширо. Итак, мы имеем дело с не просто с сочинителем, но вдобавок отравителем. Просто прелестно. С другой стороны, на моем счету имеется немало загубленных душ, и кто я такой, чтобы судить? Я хочу знать. Чтобы насытить свое любопытство, я должен предложить в обмен тайну. Секрет, который не откроешь первому встречному, способный поразить чужое воображение. Богатое воображение, умеющее с легкостью додумывать недосказанное.

В сокровищнице Ёширо Кириамэ хранилась такая тайна.

— Я умер, — просто сказал нихонский принц. — Почти четыре года тому, в Кадае. Меня убили, так уж вышло. Тело сожгли на костре. С барабанным боем, выстроенными войсками под развевающимися знаменами, и скорбящей толпой, потому как я все-таки один из многочисленных внуков правителя Кадая. Говорят, внушительная была церемония. Жаль, по понятными причинам я ее не видел.

Он заметил, каким настороженно-недоверчивым и вместе с тем потрясенным огнем вспыхнули темные глаза ромея. Как он подался вперед, в точности гончий пес на теплом следе добычи. Лихорадочно пытаясь увязать одно с другим, видимое с услышанным, торопливо строя и отвергая предположения.

— Пересвет твердо вознамерился умереть вместе со мной, но Ками-сама Кадая — боги-хранители по-вашему — рассудили иначе. Царевич мог дожить до глубокой старости, почти до столетия, но пригоршня его будущих долгих лет была пожертвована мне. Я живу взаймы, на одолженные Пересветом года, — и, не давая собеседнику опомниться, Ёширо повторил вопрос: — Зачем ты убил мужа своей подруги?

— Из-за его богатства, — малость растерянно, словно услышав себя со стороны, промолвил Гардиано. — После внезапной кончины право распоряжаться имуществом покойного перешло бы в руки вдовы, то есть Ченчи. Если б не гонор и самоуверенность Борха, все бы удалось. Я говорил им. Предупреждал, но они ничего не желали слушать. Борха заблуждались, полагая, что уже правят Ромусом. Они доверились не тем людям, и замыслы пошли прахом, — он судорожно втянул воздух сквозь зубы. Какая-то часть рассудка требовала заткнуться и немедля бежать прочь, но Гай слишком долго молчал и убегал. — Раз ты слышал мою историю, то понимаешь про Сесарио, Ченчи и меня? Мы трое сплелись в тот еще ядовитый клубок. Но какие бы грязные слухи о нас не ходили, какую бы нежность не испытывала Лючиана к старшему брату, в их отношениях она провела четкую и недвусмысленную границу. За которую не дозволялось ступать ему, но порой разрешалось — мне. Сесарио это сводило с ума и доводило до исступления. Он обожал сестру и желал ее, как мужчина может желать прекрасную женщину, но мог заполучить только меня. Слабое утешение, — Гай вымученно улыбнулся. Кривой, дергающейся улыбкой, больше похожей на оскал. — О чем бишь я?.. Ах да, никудышные союзники. Маркиос, соучастник наших темных делишек и давний воздыхатель Ченчи Борха, решивший, что настал его звездный час. Взвесивший все и склонившийся к мысли, что предательство будет выгоднее. Он затеял этот дурацкий суд с единственной целью — оклеветать Ченчи, лишить брата и сестру Борха возможности запустить руки в сокровищницу Скорцени.

— Семейство Борха настолько погрязло в долгах — или имелась другая причина тому, что им так настоятельно требовалось золото?

— А? — ошарашенно переспросил Гардиано. — Нет. Долги тут не при чем, хотя Борха и впрямь были на грани разорения. Армия. Несколько тысяч золотых монет, отделяющих Сесарио Борха от возможности подкупить нужных людей, положить конец давним раздорам и стать единовластным правителем Италики. Нужно было действовать быстрее и настойчивее. Но Сесарио никак не мог всерьез уверовать в том, что суд осмелится ущемить в правах его сестру. Лючиану приговорили к изгнанию и лишению имущества, не признав законной наследницей покойного супруга.

— Ключи от кладовых стали для вас недосягаемы, — без труда догадался Ёширо.

— Если бы…

— Но вы отказались от своих замыслов?

— Тайна, — надтреснутым, каркающим голосом потребовал Гай. — Говори тайну.

Я на верном пути, подбодрил себя Кириамэ. Абы какой секрет не подойдет. Эта тайна должна быть особенной. Сокровенной и заповедной. Касающейся только меня и Гая Гардиано, а более никого в целом свете.

— Ты мне не нравишься, — невозмутимо заявил нихонский принц. Отчасти это было правдой — за столько лет он не привык к лицам русичей. Слишком водянистые, блекло-светлые глаза. Слишком большие, жабьи рты и слишком обильно растущие на лицах волосы, делающие людей отвратительно неразличимыми. У Гардиано хотя бы глаза обычного, человеческого цвета. Зато нос у ромея ничуть не уступает висящему носищу каппы, волосы что овечья шерсть, и привычка вечно скалиться наподобие готовой вцепиться в ногу злой собаки. — Ты вызываешь у меня чувство зависти и раздражения. Первое — потому что лучше владеешь словом. У тебя есть редкая способность ощущать чужой язык, как свой, а у меня — нет. Второе — ты завладел вниманием Пересвета. Он различает в тебе некий внутренний огонь, и он прав. Мне стоило бы любой ценой поскорее затушить это беспокойное пламя и плюнуть в тлеющие угли. Но меня занимает иное: обожгусь ли я, коснувшись твоего огня? Я перед выбором, и его необходимость беспокоит меня куда больше, чем шныряющий по городу убийца. Что случилось с деньгами Скорцени?

— Мы прикинулись побежденными. Ченчи со слугами спешно покинула город. Якобы удалившись в свое имение, а на самом деле — готовить убежище. Маркиос взломал замки на сокровищнице Скорцени и перевез золото в свой дом. Он рассчитывал превратить особняк в крепость, но не успел — к нему ворвались Сесарио и его приятели, — четко, словно свидетель перед судом, выговорил ромей. — Начался грабеж и разгром. Мы вынесли и погрузили на телеги все до последней монетки и прихватили все, до чего дотянулись. Надо было уносить ноги, но на Сесарио опять снизошло бешенство. Он выхватил меч и набросился на бедолагу Маркиоса. Поклялся, что никто из потомков ублюдка и предателя никогда не предъявит прав на законное имущество его сестры. Мы не сумели его оттащить. По правде, не очень-то и старались. У Сесарио Борхи слова не расходились с делом. Он охолостил глупца, думавшего, что можно предать Борха и остаться безнаказанным. Мы бросили его выть и рыдать в кровавой луже, и вырвались из Ромуса. С повозками, едва не ломавшимися под тяжестью сундуков. С погоней на хвосте. И… — Гардиано запнулся. — А потом… потом…