Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри. Страница 9

В шали с пунцовыми розанами, в узком платье рыхлого бархата из чередующихся синих и золотых полос, Ясмин ибн-Хан самозабвенно трясла звонким бубном, колотя по натянутой козловой коже раскрытой ладонью.

— Девица-телохранитель? — недоверчиво переспросил Гай. — Что, всерьез? Как-то не похожа она на грозную сарматскую амазонку с копьем наперевес.

— Это персиянская амазонка. С приворотным зельем за корсажем и кинжалом в сапоге. Кличут Жасмин-Шеморханкой, — закивал царевич. — Ну, что с ней прикажешь делать — за косу оттуда выволакивать? Так недолго и без пальцев остаться.

— Пусть развлекается, — проявил великодушие нихонский принц. — Проживу и без ее бдительного надзора. Смотри-смотри, она только что удостоила музыканта своим светлейшим вниманием!

Не прерывая игры, Ясмин чуть склонилась вперед, по-кошачьи потеревшись острым подбородком о плечо мужчины. Полуседой ромалы, не оборачиваясь, сказал ей что-то, отчего Шеморханка довольно разулыбалась, показывая жемчужные зубки, и заколотила по бубну с удвоенной силой. Пересвет аж испугался, что туго натянутая шкурка сейчас лопнет от девичьего напора.

— Я-то думал, Ясминка с Войславой дружинных гоняет, а она вон где целую зиму пропадала, — разорялся Пересвет всю дорогу к царскому терему. — Славка тоже хороша — ни тебе, ни мне словом не обмолвилась! Нет, я понимаю, ромалы Шеморханке вроде как отдаленными соплеменниками выходят… но шепнуть-то можно было!

— Должно быть, дева полагает вас болтливыми юнцами, недостойными ее сердечных тайн, — съязвил ромей.

— А мы ей, между прочим, все рассказывали, — возмущался царевич. — Изменница она. Воистину кобра шеморханская. Нет, Ёжик, ты заметил, как она к этому типу ластилась?

— Заметил, заметил, — хмыкнул Кириамэ. — Не слепой, успокойся. Мужу достойному не пристало так волноваться, когда дама выказывает интерес к чьей-то персоне.

— Ага, ему следует без излишних тревог и переживаний тихонько зарезать эту мерзкую персону, — охотно согласился Пересвет. — Чтоб не отвлекала даму.

— Ты как всегда, преувеличиваешь. К тому же Ясмин не фрейлина и не наложница, чтобы требовать от нее безоговорочной сердечной верности. Меня вполне устраивает ее преданность данной клятве служить мне.

— Все едино — как она могла!.. Я-то думал, мы друзья! А она к ромалы-бродяге на свидания бегает!

Глава 4. Гость

Новость о том, что ее ненаглядный младшенький и его не менее ненаглядный супружник притащили из города на постой нового дружка, царица-матушка Василиса Никитишна встретила без особого изумления и возмущения. Не все ж молодым безвылазно в тереме сиднем сидеть. Им надобно мир познавать, знакомства сводить, на своей шкуре познавать, кто чего стоит. В западном крыле пустующих комнат немало сыщется. Старые вещи повыкинуть, пыль с паутиной из углов повымести, валашский ковер-гобелен на стену повесить да шкуру медвежью на пол кинуть — вот и готово жилье.

Глянув на знакомца неугомонных мальчишек, Василиса Никитишна в раздумчивости пощелкала ногтём по тяжелой смарагдовой сережке. Вроде человек приличный, хотя сразу понятно: жизнью битый-трепаный, а оттого к миру недоверчивый. Как пес злобный, на протянутую с добром руку зубы скалит — мол, держись подальше. Но сенных девушек в темном углу за упругие бока не прихватывает и дедовские золотые чаши из кладовых умыкнуть не пытается. Царица его к общему столу велела звать — ромейский гость отказался. Учтиво, но наотрез. Заперся в покоях и сидит там.

— Где ж вы его оборванного-то такого подобрали? — жалостливо вопросила Василиса Никитишна.

Царевич и принц переглянулись. Ответил Кириамэ, как более честный и женского гнева ничуть не страшащийся:

— В трактире, уважаемая госпожа.

— Час от часу не легче, — вздохнула царица-матушка. — Вас-то каким шальным ветром в корчму занесло? Ой, Ёжик, лучше молчи. Не желаю знать, заради чего вы по городским кабакам шатались. Пересвет, намекни гостю, мол, у нас старой рухляди изрядно скопилось. Хотели нищим раздать, но, может, он сделает милость и себе чего выберет? Да повежливее спрашивай, а то опять огрызнется да откажется!

Разумеется, Гай отказался. Сказал, ему и так неплохо. Пересвет его ответ матушке передал. С ехидцей добавив, что это вам не милый покладистый Ёжик, прибывший на чужбину с десятком набитых нарядами сундуков. Особливые на каждое время года, особливые для праздников и еще особенно расписанные хаори для дурного и хорошего настроения. А ромеи, понимаешь ли, склонны к суровой воинской простоте. Ходить в обносках — их древняя культурная традиция.

Царица на отпрыска-зубоскала замахнулась вязанием, кликнула сенных девушек и решительно отправилась наводить порядок. Пересвет, заранее довольно ухмыляясь, потащился следом — ну, как угрюмый ромей справится с женской настойчивостью?

Бой вышел неравным. Все-таки одному мужчине тяжко сладить с десятком женщин. Царевич объявил себя нейтральной стороной и заявил, что давно усвоил: спорить с родной матушкой — себе дороже. Как любящий сын, он смирно постоит в сторонке. А гыгыкает украдкой вовсе не по коварству и подлючести, клевета это и лжа неправдивая, но исключительно по молодецкой резвости характера. Пусть Гардиано еще скажет спасибо, что матушка дозволяет ему наряд выбирать по собственному разумению, а не согласно велению ее чуткого материнского сердца. Которому всегда виднее, что лучше для стороннего блага.

Гай в ответ зыркнул столь зверски, что Пересвет счел за лучшее поскорее убраться прочь. Сдавленное хихиканье упрямо рвалось наружу, вскипая пузырьками, как перебродившее сусло.

В общем, не мытьем, так катаньем, а вынудили гостя приодеться. На франкский лад, потому как несколько робко предложенных эллинских хламид с вышивкой золотым узорочьем и цветными каменьями были наотрез отвергнуты.

После этого Василиса Никитишна сочла свой долг выполненным. Крышу над головой обеспечила, нарядами одарила, угощений поднесла — и будет с нее. Дальше пусть Пересвет и Кириамэ сами решают, на кой ляд им занадобился в хозяйстве заезжий ромей с мрачной ухмылкой и привычкой скользким угрем увертываться от расспросов. Она уж и так, и эдак. Издалека обиняками заходила, про отца-мать с братьями-сестрами разговор заводила, про далекую Италику выспрашивала, и как иноземцу в Тридевятом царстве живется, по душе ли пришлось — а он то делает вид, что речь плохо разумеет, то отмалчивается, то бросается краткими «да» либо «нет». Девки наперебой глаза строили — не улыбнулся ни разу, словно вообще не заметил. Тошно гостьюшке лишний раз языком шевельнуть, что ли? Что мальчишки в нем только сыскали? Ладно, потом непременно вызнаю, пообещала себе царица-матушка. Нет и не может быть у детишек такого секрета, который рано или поздно не станет известен заботливой матушке.

Царевна же Войслава от принесенной братцем новости, что сочинитель «Мимолетностей» будет некое время проживать с ней под одной крышей, вздохнула, а выдохнуть позабыла. Оцепенела столбиком, ровно суслик-тарбаган на пригорке, руки к груди прижала и моргает коровьими реснищами. Пересвет уже нацелился пальцем в сестру потыкать, чтоб отмерла, как царевна рыкнула гневной медведицей:

— Врешь, ну врешь же! Скажи, что врешь!

— Правду говорю, вот тебе крест, — побожился Пересвет. — Он сам из Ромуса, что в Италике, но перебрался к нам в Столь-град гостевать. Ёжика вон в поединке на виршах одолел, так Ёжик счастлив до ушей. Принц ему за выигрыш пообещал постой в царском тереме. А Гай взамен сулится новую книгу с виршами написать. Гай Гардиано, вот как его кличут. Матушка его в западном крыле поселила, в той горнице, где на стенках прохладный вертоград намалеван.

— А поговорить с ним можно? — утекающим голосом спросила Войслава. — Ну, если не поговорить, то хотя б одним глазком глянуть? Каков он собой, Пересветушка?

— Старый, дряхлый, на одну ногу хромой, — не замедлил с ответом царевич. — Еще на оба глаза слепой, в точности эллинский Гомер-певец. Не оценит он твою красу ненаглядную, не надейся. Разве что на ощупь. Дозволишь старенькому дедушке малость подержаться за свою толстую задницу? Может, тем ты подаришь человеку единственную радость в жизни!