Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич. Страница 69

Вот какие веские слова нашего полководца Г.К. Жукова пришли мне на память, когда я стоял на площади столицы Албании, гордясь тем, что я соотечественник маршала и под его руководством вместе со своими сверстниками, со своей 5-й Гвардейской танковой армией, прошел боевой путь до окончательного разгрома ненавистного врага.

В один из последующих дней я в числе других советских товарищей был приглашен Энвером Ходжой на обед в честь Георгия Константиновича Жукова. Ужин был для узкого круга — человек на двадцать пять — домашний. Хозяин дома создал атмосферу товарищества, непринужденности, теплоты. Застольный разговор носил беглый, беспорядочный характер: серьезные темы перемежались рассказами о забавных случаях.

Энвер Ходжа и Тоди Любоня, первый секретарь союза молодежи Албании (по приглашению которого я приехал в республику), хорошо пели — они плечом к плечу прошли освободительную войну.

Спели фронтовые песни и мы. Георгий Константинович пел, полузакрыв глаза, словно так было лучше вспоминать картины прошлого. Слушая собеседника, он поглядывал на него с доброй, мягкой улыбкой, вместе с тем являвшейся выражением твердости и властности, она как бы приподнимала собеседника до достигнутых Жуковым высот человеческой воли.

Монументальность его фигуры не была наигранной, не воспринималась как иллюстрация заранее заданной темы. Нет! В нем не было позы, а было само естество, дар природы. Тогда в Жукове меня интересовало более всего соотношение в его натуре властности и обычной человечности. Для меня мерилом великого человека помимо других качеств была простота. Ведь в простоте величие человека! Он, Жуков, человек, слывший при жизни легендой, не парил ли он над нами, над народом в своем маршальском полководческом величии? Нет! Я это чувствовал. Такого же мнения была и моя супруга, сидевшая почти напротив Георгия Константиновича. Видел я и то, что наш русский маршал с приокских равнин России очень симпатичен сыну гор, албанцу Энверу Ходже. Обращаясь к сидящим за столом, он страстно говорил о большом значении визита именно Жукова в Тирану как способствующего укреплению братского союза народов СССР и Албании, их вооруженных сил. А время было трудное. В мире бушевала «холодная война».

Албания в своем развитии, в основном и главном, шла нашим, советским путем. В стране, впрочем, как и в других странах Европы, в которых одержали победы народно-демократические революции, царил дух национального пробуждения, уверенности в торжество избранного социалистического пути.

Энвер Ходжа ко времени нашего пребывания в Албании еще не успел, как говорится, вобрать в себя все те уродливые черты, которые порождает культ личности. Это произойдет с ним позже и принесет свои определенные беды. А тогда, в кругу товарищей, одержимых коммунистической идеей, сидел человек средних лет, с густыми черными волосами, подернутыми инеем седины, с темными глазами, взгляд которых даже застольное оживление не могло освободить от накопившейся внутри него усталости. К концу затянувшегося обеда и к Жукову подползала какая-то озабоченность, он стал немного другим в сравнении с тем, каким был на трибуне митинга на городской площади Тираны. Так мне казалось.

…Адриатика по-прежнему была прекрасной. Справа, за горизонтом, была Италия, слева — Греция: два региона земли, давшие человечеству две цивилизации, влияние которых и поныне ощущает мир. А далеко впереди Африка, которая мне была не нужна и куда с моей родины летали перелетные птицы — эту песню мы тоже пели на приеме у Энвера Ходжи.

Отбыл на Родину Г.К. Жуков как-то поспешно, мы даже не проводили его, а несколькими днями позже прилетела в Москву и вся наша группа. На аэродроме во Внуково встречающие сообщили, что на только что состоявшемся Пленуме Центрального комитета КПСС (октябрь 1957 года) Г.К. Жуков был освобожден от обязанностей министра обороны СССР.

Я был ошарашен. Не мог поверить в справедливость, разумность подобных действий. Неужели Хрущев и иже с ним не понимали того, что маршала Жукова можно лишить поста военного министра, но невозможно лишить Жукова всенародной любви…

Пленум обсуждал один вопрос: «Об улучшении партийно-политической работы в Советской армии и на флоте». Докладчиком был Суслов, который верно служил Сталину, Маленкову, а теперь угождал Хрущеву…

Участники пленума рассказывали, что в докладе Жукову приписывались грубые нарушения партийных норм руководства Министерством обороны и Советской армией, что он потерял скромность, без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов и так далее.

А Хрущев в своем выступлении обвинил Жукова в намерении организовать заговор с целью захвата власти. Участники пленума критиковали министра обороны за имеющиеся недостатки, но никто из них не поддержал обвинения в заговоре, стремлении захватить власть и прочих нелепицах. Несмотря на широкую пропагандистскую кампанию в поддержку решений Пленума ЦК КПСС, имя Жукова, его высочайший авторитет в народе остался, любовь к нему неизменно продолжала жить в сердцах советских людей.

Вновь возвращаясь к дням пребывания в Албании, я осмысливал события тех дней, и мне становились понятными и та озабоченность, которая жила в Г.К. Жукове, и его необычно поспешный отъезд из Тираны. Георгий Константинович, как стало известно гораздо позже, был проинформирован генералом Штеменко, начальником Главного разведывательного управления, о готовящейся над ним расправе, и потому немедленно вылетел в Москву.

…В последний раз я разговаривал с Георгием Константиновичем Жуковым в конце 60-х годов, во время его работы над мемуарами. Как-то поздним осенним вечером мой секретарь сообщила, что по городскому телефону звонит маршал Жуков и просит соединить его со мной. Я взял трубку, сердечно поздоровался с Георгием Константиновичем, справился о состоянии его здоровья и спросил:

— Чем могу служить?

— Мне для работы нужны некоторые материалы из архивов радио; я был бы очень обязан вам за содействие и помощь, — сказал маршал.

— Товарищ маршал, вы должны не просить меня — вашего бывшего солдата, а приказывать. Оставьте, пожалуйста, свой просительный тон (действительно по телефону все звучало уж очень в просительной тональности. — Н.М.).

— Тональность голоса, наверное, изменяет телефон.

— Наверняка, — подтвердил я и предложил: — Вы не будете возражать, если к вам приедет мой помощник, все, что надо, запишет, наши товарищи исполнят, доставят, куда прикажете, в удобное для вас время.

— Да, это было бы хорошо.

— Разрешите исполнять?

— Исполняйте, — сказал маршал и засмеялся.

Я тоже. Мы попрощались.

Расправа с Жуковым для меня стала хорошим уроком. Я понял, что «верх» — небольшая группа лиц — держится за власть крепко и шутки с ней шутить нельзя, они плохо оканчиваются.

Хрущеву приписывается выражение «Сильнее, чем диктатура пролетариата, власти не было и быть не может». Конечно, когда все вершится от имени народа, почти невозможно выступить с каким-то иным мнением по тому или иному принципиальному вопросу или поводу. Тебя быстро прихлопнут как муху. Но диктатура пролетариата предполагает постоянное расширение и углубление народной демократии. Вот эта сторона диктатуры пролетариата в повседневных буднях нередко выхолащивалась.

Так думал не я один. Многие. Однако думы оставались думами. Хрущев, сформировавшийся как политический деятель в условиях культа личности Сталина и испытавший на себе всю его силу, не мог не прийти к уразумению той непреложной истины, что без демократии нет социализма. Он не мог не понимать всей значимости для страны именно такой постановки вопроса и его практического решения. Но, будучи сыном своего времени, он управлял так, как было привычнее, легче, — правил от имени народа, опираясь на исторически ограниченную представительную демократию и в партии, и в государстве, к тому же на такую представительную демократию, носителей которой можно было подбирать и формировать сверху.