Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич. Страница 87

Кубинские товарищи, приехавшие в Москву, по своей домашней привычке были при оружии, весьма заметно выделявшемся на их униформе. Возвратившись с прогулки, Фидель и другие с воодушевлением рассказывали, что москвичи их узнавали, вступали в разговор, тепло говорили о Кубе.

Однако самым впечатляющим стало выступление Фиделя Кастро на Красной площади с трибуны Мавзолея В.И. Ленина. Кубинский руководитель сам попросил об этом.

«Не могли бы вы передать товарищу Хрущеву о моем искреннем желании выступить с трибуны Мавзолея Ленина и воздать должное Великой Октябрьской социалистической революции, Ленину, партии коммунистов, народам братского Советского Союза?» Я ответил, что обязательно передам. О высказанной просьбе сообщил Андропову. Юрий Владимирович выразительно посмотрел на меня. «Да, вот так, и не иначе», — ответил я ему взглядом. «Мы создадим прецедент». — «Вряд ли кто еще запросится на выступление с такой трибуны». — «Просьбу Фиделя будем поддерживать!» «Будем», — повторил я вслед за Андроповым. У Хрущева и у других членов Политбюро возражений не было.

Блестящее выступление Фиделя Кастро на Красной площади облетело весь земной шар. Он воистину восславил нашу Великую социалистическую Родину с Мавзолея В.И. Ленина — ее основателя.

…Гавана открылась взору неожиданным наплывом из океана, все увеличиваясь, в разноэтажности домов, в зелени, от которой уже отвык за осень и первый месяц зимы наш глаз. Не успели мы оглядеться, как по прямым широким проспектам, обсаженным пальмами, нас привезли к месту проживания: трем спрятанным в тропической зелени особнякам, объединенным общей открытой площадкой с бассейном.

В аэропорту нас встречали президент Республики Куба Освальдо Дортикос и другие официальные лица, как того требовал протокол. Фидель Кастро, его брат Рауль, Че Гевара и другие члены кубинского руководства навестили делегацию к вечеру, который там, близ экватора, быстро превращался в ночь. Эмоциональные кубинцы в отличие от нас, жителей средних широт, не видят ни длинных вечерних сумерек, ни долгих утренних зоревых рассветов.

На острове Свободы мы почувствовали глубокое уважение кубинцев — и молодых, и старых — к нашей стране. Надо заметить, что популярность Хрущева была там так велика, что Подгорного принимали за Н.С., хотя сходство между тем и другим весьма сомнительное.

Фидель Кастро сопровождал делегацию повсюду, а побывали мы в разных местах республики: были к гостях у рабочих, у сельскохозяйственных кооператоров, крестьян, у студентов и учащихся. Помощь Кубе братских социалистических стран и прежде всего Советского Союза давала свои плоды — возрастал национальный доход, повышался жизненный уровень трудящихся. Фидель и его сподвижники гордились первыми успехами в народном образовании, и постановке бесплатного здравоохранения, в налаживающейся системе социального страхования. Постепенно преодолевались два, по выражению самих кубинцев, порока местного образа жизни, оставленного прошлым: монокультура в народном хозяйстве и безработица. По окончании курортного сезона многие кубинцы «выключались» из сферы обслуживания туристов, наводнявших первоклассные отели на белопесчаных пляжах, омытых изумрудными водами Карибского моря. Эти дары природы усиливались манящей красотой кубинок, несравненных мулаток. На многих из них можно было любоваться часами, не отрываясь.

Меня покоряла не только революционная страстность и беспредельная вера в социализм Фиделя Кастро и Че Гевары, но и их мужская красота. У обоих разная, однако у каждого по-своему притягательная.

Когда я смотрел на Фиделя Кастро издали или сидя рядом с ним, я ловил себя на мысли, что разговор его увлекает меня своей убедительностью, строгой логикой и яркой образностью речи. Не зная испанского языка, я догадывался, о чем он говорит, по мимике, по жестикуляции, по положению фигуры — крупной, увенчанной большой головой с пышной шевелюрой, бородой и усами. Спутать его с кем-то другим было невозможно — он, Фидель Кастро, которого знает весь мир, но отношение к которому в этом бренном мире прямо противоположное — от любви до ненависти. Мне кажется, что подлинно самобытные лидеры, вожди народов, измеряются именно этими двумя категориями, хотя от любви до ненависти всего один шаг.

Фидель Кастро, конечно, народный вождь. В каких бы местах Кубы мы ни были, повсюду мы слышали — «наш Фидель», повсюду были люди, с которыми он был знаком, как говорится, на короткой ноге, без тени превосходства, зазнайства, высокомерия и прочих слабостей, присущих или приобретаемых некоторыми людьми, достигающими положения руководителя высокого ранга. Фидель прост в своей убежденной правоте служения созданию справедливого социалистического общества. Сила Фиделя в том, что он думал о народе, думал о каждом человеке, о каждой семье, о каждом ребенке.

Кастро пришел к научному социализму Маркса-Энгельса-Ленина не сразу. Путь к нему был труден, полон исканий. Он шел к нему от буржуазного либерального демократизма — его левого крыла, через критический анализ опыта борьбы народов за национальную свободу и независимость в странах латиноамериканского континента. Как бы ни был тернист этот путь, Фидель Кастро Рус твердо встал на позиции научного социализма.

Куба идет ныне социалистическим путем, творя собственную историю под обстрелом недругов, не взирая на предательство бывших друзей.

История подтвердит, что Фидель Кастро был и остается истым марксистом-ленинцем, внося в него свой, своего народа творческий вклад. Время вознесет его еще выше, точно знамя, поднимаемое в небо руками народа.

…Гавана. Площадь Хосе Марти. Сотни тысяч людей слушают речь своего Фиделя, прерывая ее мощным гласом одобрения того, что они сами чувствуют и желают. А он говорит то отделяя одно слово от другого, произнося их почти по слогам, то бросая в слушающих пулеметными очередями фразы, зовущие, убеждающие, вызывающие радость или гнев. Все это сначала кажется блестящим экспромтом, а потом начинаешь понимать, что его речь — плод глубоких раздумий, большой работы ума и сердца. Хочется заметить, что из всех первых лиц, стоявших в социалистических странах у кормила власти (которых я знал), Фидель Кастро Рус вызывал и вызывает у меня наибольшую симпатию.

И Фидель, и Че Гевара, как и другие из числа кубинского руководства, были близки мне еще тем, что и них, как и во мне, в моем поколении жило фронтовое братство с его характерными чертами.

Красота Че Гевары (Эрнесто Гевара де ла Серна) — героя и мученика революции — была в его больших, обрамленных длинными ресницами черных глазах, выделяющихся на бледном правильного овала лице с небольшим носом и полными губами. Голову украшали длинные, чуть вьющиеся, черные как смоль волосы. Он был среднего роста, коренастый, ходил не торопясь, плавно. Мне повезло: два долгих вечера, затянувшихся далеко за полночь, я провел с Че в дружеских беседах. Тогда, в 1963 году, ему было 35 лет. Он возглавлял министерство национальной промышленности. В 1965 году, оставив письма своим детям и Фиделю, полные драматизма и глубокой веры в свои идеалы, он покинул Кубу для участия в революционном движении народов Латинской Америки. В 1966–1967 годах руководил партизанским движением в Боливии, был схвачен и зверски убит. Эрнесто (Че) Гевара оставил глубокий след в сердцах и умах молодежи 60-х годов чистотой своих помыслов, беззаветным мужеством, альтруизмом и жертвенностью во имя торжества справедливости, счастья угнетенных и обездоленных. Он стал человеком-легендой.

…Мы сидели с Че в углу террасы, на небольшом диванчике вполоборота друг к другу. Помогал нам вести беседу переводчик-кубинец. Вечера стояли тихие, теплые. Неизвестные мне тропические растения дышали пряными запахами.

Разговор шел неторопливо. Перескакивал с одной темы на другую и снова возвращался к прерванному… Мне было интересно слушать о его детстве, о незнакомой мне Аргентине, о пережитых лишениях, во время странствования по латиноамериканскому континенту, об учебе, чтении книг, о постепенном осознании причин людского горя и страданий и определении своего жизненного призвания. Все, что рассказывал Че Гевара, было для меня не только открытием доселе неизвестного, но и своего рода уроком жизни. Я находил много сходного и созвучного в судьбах нас двоих, рожденных матерями в разных концах земли. Разве не меньше горя и страданий выпало на долю мою и моего поколения, чем на судьбу Че Гевары, его поколения, хотя и в других исторических условиях и жизненных обстоятельствах? А разве природа радости Че и его товарищей от одержанных в жизни побед, достигнутых успехов, не та же, что у меня и моих товарищей? Она одна — гордость за достигнутое на пути к построению нового общества и обретению людьми счастья.