Зверь (СИ) - Михалин Александр Владимирович. Страница 11

Патроны во вражеской обойме всё-таки закончились. Мой противник начал лихорадочно перезаряжать пистолет. Я видел, как дрожали его руки. Он боялся, излучая скользкие волны страха. Видимо, я лишил его веры в непобедимость пистолета, плюющегося смертью. А глупо верить в силу пули, топора, дубинки, закона, если нет веры в себя самого. Во мне заговорило беспощадное милосердие: «Ага! Потерял веру в безнаказанность!? Без веры жить нельзя! Я спасу тебя от безверия! Я тебя убью!»

Враг перезарядил и поднял пистолет. Но одновременно я сделал последний прыжок, поднялся и встал спина к спине с врагом. Он по инерции бессмысленно выстрелил, но теперь он, я и дуло его пистолета были рядом и смотрели в одну сторону — пуля, жалобно скуля, улетела в пустоту. Я пожалел глупо погибшую пульку, взял руку врага с пистолетом, положил себе на плечо и дернул вниз — затрещали рвущиеся сухожилия, рука врага выскочила из сустава и свободно заболталась, как у куклы. Пистолет упал.

Враг дико выл и орал мне в ухо. «Тихо, тихо», — успокаивал я его, как глупо мычащее травоядное животное, нежно взял его голову себе под мышку и сжал согнутой рукой его шею. Я скорей почувствовал, чем услышал, как, хрустнув, разошлись позвонки в шее у врага. Крики прекратились сразу, как будто выключился звук. Я отпустил мёртвое тело противника, и оно сползло по моему боку в истоптанную грязь.

Опустившись на корточки, я нашарил и взял пистолет. Я чуял опасность, я слышал шипенье вражьих мыслей, чутьё подсказывало мне, что ещё рано облегченно вздыхать. Крики убитого уже привлекли его сообщника, и тот приближался, стараясь двигаться тихо.

Ровно за секунду до того, как скрипнула входная калитка, я успел прыгнуть в тень и направить оружие на открывающуюся дверцу. Напарник у убитого оказался всего один — он затворил за собой калитку, стараясь не стукнуть, и больше никого не ждал. Ему очень хотелось помочь меня добить, он надеялся, что я уже лежу на брюхе, совсем безопасный, и жду смерти.

— Эй, братан, — тихо позвал он и крадучись двинулся вперёд. Я дал врагу сделать пять шагов и застрелил наверняка тремя пулями. Потом я отступил дальше в тень и на всякий случай подождал несколько минут, прислушиваясь. Ничьи чужие мысли не распространялись в чистом воздухе. В спящем посёлке висела тишина, только где-то далеко, на другом конце, лаяли хором собаки. Тогда я, наконец, облегченно выдохнул. Я очень быстро собрал оружие и вещи в рюкзак, повесил его на плечо и пошел на станцию. Ещё успевал на последнюю электричку в город. Когда я уходил, некоторые собаки в посёлке перешли с лая на вой. Нехороший такой вой, по людям-покойникам, которые сами не хотели оставаться в живых, и которым была оказана милость умерщвленья. Мной.

Глава 18. Люди

Разнообразие струй мысли я находил на суше, у людей. Многого из того разнообразия я просто не понимал; даже не мог взять в толк, как это живется в воздухе, на тяжелой земле. Как-то я побывал на суше, чтобы попробовать, почувствовать настоящую тяжесть своего тела. В прилив, в дождливую ночь я выбрался на берег. Ручьи текли к океану, а я полз навстречу ручьям. Пресная вода противная, моя кожа зудела, но я терпел и ушёл от берега моря далеко. Какая-то зубастая земная тварь бросилась на меня, но я стиснул её щупальцами и раздавил. Оказывается, я умел прекрасно убивать и на твёрдой земле. А ещё на суше я умел отрывать клювом куски мяса и есть, я мог питаться на воздухе, а питание — основа любого существования в любой среде. Но всё-таки на земле я мог только долго и удачно выживать, а не полноценно жить — узнав это, я вернулся в родной океан. Вернулся не сразу: на светлый период суток я спустился в какое-то, по виду искусственное, озерцо, населенное золотистыми глупыми рыбами, и затаился до ночи. Весь день я развлекался тем, что ловил кончиками щупалец тупых златопёрых рыб и учил свою кожу вырабатывать особую слизь, примиряющую меня с пресной водой. Только следующей ночью я добрался до берега родного океана.

Угловатое сооружение рядом с прудом было жилищем людей. Я мог бы войти внутрь, сломав запоры, и уничтожить всех, кого нашёл бы. Я не вошёл только из лени — любопытство имеет предел.

Вылазка на сушу не единственное мое путешествие. Всю жизнь сидеть в пещерах — скучно, и я часто поддавался искушению самому увидеть разнообразие океана, а не через чужие мысли чужими глазами. Я и своим ходом поплавал по океану немало, далеко забирался, но чаще у меня получалось ловко крепиться к днищам искусственных самоходных железных раковин, построенных людьми. Я распластывался по плоскости дна, крепился всеми присосками, упирался головобрюхом вперёд, навстречу движению. Люди катали меня по миру, а потом возвращали в родную долину. Мыслящие двуногие самодовольно бродили внутри и по поверхностям своих железных плавучих сооружений, и каждый из них в душе почитал себя высшим существом мирозданья. В то же самое время я мог смахнуть из жизни любое из этих «высших существ» одним движением щупальца. Внутри меня пучился оранжевый смех, когда я слышал, как в людских черепах ворочалось что-то вроде такого: «Вот море, вот небо, а посередине я — единственное существо на планете, одарённое интеллектом». Для типичной добычи характерно полагать, что только она одна и умеет мыслить.

В массе своей люди вызывали не веселье, а скорее — чувство настороженности, хотя бы из-за той тупой и бессмысленной жестокости, с которой люди убивали безобидных дельфинов. Если люди не едят, того, кого убивают, то зачем тогда убивают? Отсутствие ответа на этот вопрос и вызывало настороженность, и придушило бы в зародыше любое доверие к людям, если бы такое доверие существовало.

Но всё-таки люди порождали во мне интерес в большей степени, чем любое другое чувство. Слишком много непонятного и даже совершенно чуждого для меня гнездилось в их головах. Жителю океана никогда не понять, каким образом можно думающим существам — причем одного вида — так густо населять сушу. Ведь мышление самосоздавалось для океана и в океане — я всегда был в этом уверен, но эта уверенность ограничивала меня, я почувствовал необходимость её разорвать.

Постепенно во мне созрело решение побыть человеком — самым успешным обитателем земли. Не просто скользить невидимыми щупальцами-мыслещупами по поверхности людских мыслей, а оказаться владельцем этих мыслей изнутри. Я уже обладал особым органом, способным вселить мой разум в любой организм с высокой нервной системой. Осталось найти подходящее человеческое тело.

И я начал бродить вдоль океанских берегов, пересаживаться с одного самоходного железного днища на другое, просматривать один за другим тысячи человеческих мозгов. Мне хотелось подобрать не только неболезненное тело, но и непримитивное содержание мозга, а это оказалось непростым делом.

Прежде всего, я исключил для себя воплощение в теле женщины. Потому что я все-таки самец. Я желал познать новое, но не до такой степени.

Я твёрдо решил отказаться от проникновения в тела людей, мечтающих о еде, когда не голодны, людей, страстно желающих упиться, но не водой, людей убеждающих себя, что хотят секса, только потому, что у них есть половые органы, и эти половые органы не дают им покоя. Набор плоских и убогих мыслей, желаний и позывов у людей доминировал и отличался широтой, недостижимой никаким другим разумным существом, а мне такой набор был бы ни к чему.

Странно, но некоторые люди — очень и очень немногие — искренне не боялись смерти, не верили в смерть, на что-то надеялись после разрушения плотского тела. Мои боевые щупальца, как и другие орудия смерти, их не страшили бы — их страхи и надежды находились в послесмертье или послежизньи, там, где для меня лежала только пугающая пустота. Сознание таких людей я осязал особенно тщательно и подробно, но уж совсем ничего не понимал, бессильно опускал свои самые чуткие мыслещупы. Этих людей я решил тоже обходить стороной. Груз мыслей о том, что мое человеческое тело — куски мяса на костях — сгниёт после смерти, а затем вновь обрастёт ещё лучшим мясом и оживёт, — такой груз я не потянул бы, подобный бред не давал бы мне покоя. Тут необходимо «верить» — так я читал в людских мыслях. А что такое «вера» я никогда не понимал.