Страдания князя Штерненгоха (Гротеск-романетто) - Клима Владислав. Страница 25

Безусловно, все это будет продолжаться один миг, который, однако, будет вечностью. Безусловно, и без напора Воли, боль автоматически перейдет в блаженство. Так как наперекор законам Сна я приобрела Волю, страдания падут на бесплодную почву; ведь боль есть всего лишь суррогат недостаточной Воли. Все муки отразятся от скалы, на месте которой их волны хотели отыскать сыпучую почву. Решение уже здесь означает победу. Моя победа уже заранее определена; она станет нетрудной уборкой урожая после труднейшей вспашки предыдущих побед. Однако, напоминаю, что боги используют эти все еще ожидающие меня страдания, только как raffinement [30] Своего Блаженства, как стимуляцию для Вечного Блаженства; для них страдание является лишь блаженством в квадрате.

А эта секунда взорвет их пурпурный дворец и все ему подобные, какие только имеются во всей вселенной, не хуже, чем миллион тонн экразита. Своими страданиями я искуплю бесконечные легионы душ. То, что не удалось Христу — превозмочь пекло, удастся мне… Однако всеспасительный ураган не приходит. Мне не представляется случай… И горе мне, если мне не удастся самой его создать!

Что я делаю сейчас? Живу жизнью Богини! Летаю по всей вселенной в тысячу раз быстрее света и испытываю бесконечное блаженство, погружаясь в курьезные, удивительные комические ее глубины. Душа моя сияет более интенсивно, чем души всех людей, когда бы то ни было существовавших в этом мире; и там, где она засияет, все падают ниц перед ней, как перед Богом! Я королева вселенной. О! Только после того, как женщина проснется ото сна, в который она погрузилась со времен пауков… когда она раздавит ногой это хамское, оскотинившееся, паразитическое, смехотворное племя самцов, тогда для человечества взойдет его солнце! Больше чем в пространстве, я летаю в беспространстве мысли. Я полностью решила мировую проблему — уничтожила скептичность; все ночи превратились для меня в бесконечное солнечное сияние. Вспоминается целая вечность прошедшего. Только единственную глупость — кто был тот джентльмен — никак не могу вспомнить! — Она расхохоталась. — Но чаще всего бываю в Кордильерах, во дворце, вырубленном изо льда, с видом на океан и на — Его глаза… О! Может быть, мы умерли, но нашли друг друга! Но он такую злобу питает ко мне… Во всей своей славе я Ему ничуть не нравлюсь. Постоянно он настаивает, постоянно настаивает на том старом… иначе, мол, я паду снова…

Она закрыла лицо руками и потом заговорила шепотом, и голос ее изменился:

— Я чего-то боюсь… Какой-то черной дыры, которая страшнее всего, что мне пришлось преодолеть… А эта черная дыра — это я, я сама… А потом еще этого белого мягкотелого призрака. Он для меня еще чернее. Ах, ах, я всего лишь вечная, черная ненависть. Если так, я не смогу победить… Я Люблю; но моя любовь — лишь островок в море моей ненависти. У меня есть воля; но она, эта владычица в изгнании, раболепствует перед черными инстинктами. Я черная. Поэтому мой призрак — белый; поэтому для меня свет — это призрак… Мой Муж прав, так я не могу победить…

Она опять упала; вдруг вскочила и, Боже мой, представьте себе, поцеловала меня… А потом снова пала ниц и стала извиваться. Вдруг подскочила как мячик и заорала:

— Любовь — это мягкая свинья, ненависть — это все! Я недостойна ненависти, как сказала когда-то знаменитая собака: Я! Лишь все то, что не является Мною, и есть то, что собственно дурацкой ошибкой не кажется быть им! Ошибка достойна Всеобщего идиотизма ненависти! Ошибка, что кроме меня что-то существует! Вот это и есть вся собачья вселенная. Нужно ее раздавить, Муж мой, ты мертв, как и я, ты — моральный пес, как все мужчины! Я доведу свой бой до конца без тебя, я плюю на тебя! Только Женщина является Мужчиной! Довольно недостойной болтовни с тобой, крыса из Клоаки! Ты осужден на смерть, из всех смертей самой страшной. Мерзость, верь: только тому, что ты в Сауштейне прилично обращаешься с моими кошками, ты можешь быть благодарен, что до сих пор воняешь под вашим загнивающим светилом! Но когда я узнаю, каково было твое участие в содеянном в тюремной башне твоих оскотинившихся предков, верь мне, я брошу тебя в самое страшное пекло, я, Королева Преисподней, Королева Небес, Королева Вечности!

Она пнула меня ногой и еще раз сделала коровий глоток из бутылки.

— Хельга, — пролепетал я ни жив ни мертв, — не пейте этот спирт! Ведь он непременно уничтожит вас!

Она захохотала.

— Ты знаешь, что такое нектар, который пьют боги? Чистый спирт! А ну, глотни и ты! — И она засунула мне бутылку в рот.

Я лизнул.

— Еще, скотина! Еще больше! А то как огрею тебя! — Ну, давай, чтобы у тебя осталось воспоминание обо мне!

Она побежала к экипажу, изрядно пошатываясь. Неуклюже взобралась на козлы, и вороные жеребцы, сущие дьяволы, помчались бешеным галопом. Через секунду затихли их топот и громыхание колес…

Вдруг, в полусознании, я вздрогнул — что-то меня покидает, чувствую, как кто-то бьет меня по плечу. Поднимаю глаза — князь Эйленбург и Мольтке!

— Вот это да! — воскликнул последний. — Что это ты сидишь тут так уныло, братишка мой сладкий? Да еще в ежевике, Господь с тобою!

Они подняли меня.

— Ах, — стонал Мольтке, — Твоя сладкая попа, наверное, вся исколота: действительно, на брюках кровь! О Вилли, Вилли, если бы ты это видел, ты заплакал бы кровавыми слезами!!

Но довольно! Читатель уже заметил, что я сумасшедший; во что иное я мог превратиться после этой жуткой истории? Представьте, даже в экипаже она сегодня прикатила, чего вам еще надо? Виргинскую сигару курила и спирт пила, сволочь! Христиане добрые, разве это возможно просто так, свыше полугода гнить в голодной тюрьме и вместе с тем дуть спирт, как корова? О tempores, о mora! [31] И в мужском костюме разгуливала, шлюха! А животик ее, а две половинки сзади, если бы вы видели! Тогда в парке у нее был вид окотившейся кошки! О животик мой, который мне удалось лишь разок, в свадебную ночь, погладить, если бы я ведал, при каких обстоятельствах вновь увижу тебя…

Уже полночь. Чудо, что мне удалось все это еще сегодня, именно сегодня описать. Однако, это только благодаря ее спирту и ничему иному. Я напился в доску; это спасло меня от полного сумасшествия. Он жег мне горло еще несколько часов спустя. Мольтке и Эйленбург почувствовали, как от меня разит спиртом, искали у меня по карманам и неподалеку от меня бутылку, но ничего не нашли. Качали головами; я им, конечно, не сказал, как это произошло… Даже если бы я и хотел, мой одеревеневший, обожженный язык не повиновался.

6 мая.

Я все время вдрызг пьян. Пьянство — это безумие; я действую гомеопатически; изгоняю Дьявола Вельзевулом. И, смотрите, отлично получается! Теперь я действительно сумасшедший, но потому, что похож на губку… никто этого не замечает; не будь я последние дни постоянно вдрызг пьяным с верными, заботливыми друзьями, сидел бы я в сумасшедшем доме. И еще более: был бы действительно сумасшедший. В дом умалишенных попадает немало самых разумных людей, и почти каждому, кто ходит по улицам, следовало бы находиться в сумасшедшем доме.

Теперь я опять пьян. Где, собственно, я нахожусь? Да — все еще в Берлине. Вилли на Балеарах с Альфонсом… А ты, Демона, ты чушка поросячья, не заигрывай со мной! Предупреждаю тебя! Если ты еще раз появишься передо мной, я прикажу полицейскому забрать тебя, я, твой супруг… рогоносец. Ты поплатишься своей кровью за то, что убила меня… Мне остается только плакать. И я все еще — и чем дальше, тем больше — люблю тебя…

То, что ты болтала об уничтожении ада, это полная бессмыслица. Ад — творение Бога, это Дом, Храм Божий — до тебя доходит?.. Господь Бог задал бы тебе за это… Стерва ты, прелюбодейка — ты возгордилась в своей заносчивости, когда возвысила себя в дьявольский чин, как поденщик, который стал надзирателем над своими бывшими друзьями, или даже депутатом. Но я покажу тебе, где раки зимуют. Сейчас ты, конечно, работаешь чертом, имеешь власть надо мной и можешь в любой момент отправить меня в пекло, Господи Боже…