Картина - Гранин Даниил Александрович. Страница 67

Наташа вытянулась, потемнела, он узнал ее не то чтобы не сразу, а с какой-то заминкой, она же, увидев его, сбилась с ноги, вот это-то мгновение и было самое страшное. Они оба замерли, он увидел свои глаза на ее лице, свой взгляд безжалостный и в то же время беспомощный, борение, из которого могло проистечь любое. Он не смел двинуться первый, сейчас все зависело от нее, впервые он зависел от своего ребенка…

Потом вдруг что-то треснуло, оборвалось, и она, как спущенная, помчалась на него, раскинув руки. Она летела, как когда-то, завидев его издалека, неслась, не разбирая дороги: папа, папа! И сейчас громко, на весь вестибюль — папа! — так, чтобы подруги слышали, это он позже сообразил — папа! — повисла на шее, объясняла кому-то — это мой папа! — не спешила из вестибюля. Хорошо, что он оставил чемоданчик в камере хранения на вокзале, была с ним только пластиковая обложка с бумагами, как будто он зашел с работы, ничего особенного, все как у других, у нее тоже есть папа, еще молодой, крепкий, они идут рука за руку не торопясь, подкидывая ногой палые листья…

Какие саперы? Для чего саперы? Они приедут сегодня, ночным поездом. Для них плевое дело — взорвать такой домик, фукнут — как и не было. Морщихин заговорщицки щурил глаз, все подготовлено, занаряжено, к утру и следа не останется, вам нечего беспокоиться, Сергей Степанович, положитесь на меня, на рассвете самосвалы вывезут весь мусор, бульдозерами сровняем, как говорится, сожжем все корабли и ищи ветра в поле… Вместо дома Кислых завтра будет ровная площадка… Он красовался своей расторопностью — все у него наготове, на старте: самосвалы, бульдозеры, экскаватор, — к утру — было иль не было, не докажешь, плачь не плачь, назад не родишь.

Словно в брешь ворвался обжигающий холод, выдувая тепло, накопленное Лосевым за эти счастливые дни.

— Чего решил такую горячку пороть? — справился он, как бы безразлично.

— Так будет лучше, — со значением сказал Морщихин.

— Почему же лучше?

— Да потому что с маху. И все само собою заглохнет.

— Что заглохнет?

— Не стоит вам вникать, Сергей Степанович, вас не было, вы не в курсе.

Очень настоятельно предостерегал он, с заботливостью неподдельной, за которую пользовался всеобщим расположением. Хлопотлив, энергичен, безотказен к любым поручениям, не гнушался с рабочими мусор вывозить, лез сам в канализационный люк исправлять, лишь бы Лосев не тревожился. Не то чтобы услужлив, а именно заботлив от расположения к Лосеву. Хотя и к другим тоже. Имелась, однако, в его облике какая-то несогласованность, и раньше Лосев ее смутно ощущал, сейчас же она особенно мешала, путала. Лосев продолжал спрашивать, Морщихин отвечал, успокаивая, заверяя, на все у него были причины, все было правильно.

— Кончай темнить, выкладывай, — вдруг сказал Лосев тоном, которого ослушаться было нельзя, и Морщихин, вздыхая, сообщил про телеграмму в область от Поливанова с требованием сохранить дом Кислых, может, и не только в область, айв Москву послал, еще намечалось письмо-протест, которое организует Рогинский, опять же вкупе с Поливановым, по линии Общества охраны памятников, хуже всего, что они подбили группу депутатов и те собираются обратиться официально с запросом, поставить на исполкоме вопрос против сноса дома… Пока Лосев был в отсутствии, слухи пошли, этот анархист и демагог Поливанов раскачал стихию, и страсти разыгрались.

— Не хотели мы вас вовлекать, я думал, вы в Ленинграде задержитесь и мы успеем рубануть.

Признавался с неохотой, еще надеясь как-то избавить Лосева, уберечь от подробностей, видимо ядовитых, злых. Пухлые губы его кривились возмущенно, а вот глаза оставались холодными. Они не участвовали в этих признаниях, в движениях лица, бесстрастно следя за происходящим.

— Итак, вы решили ночью бабахнуть и таким образом разрешить все претензии? — выяснял Лосев.

— Вот именно. Поскольку положение критическое. Применить, так сказать, прессинг.

— Кто же это решил? Вы лично?

— Не один я… Мы с Чистяковой и с областью согласовали.

— Так, значит — и с областью.

— Подготовлено освещение участка, будет оцепление, представители воинской части объект уже осмотрели.

Наверное, и впрямь Лосеву лучше было не углубляться. Каждая подробность делала его сообщником. Морщихин выкладывал сведения неохотно, все порывался остановить Лосева, но глаза взирали безучастно, как будто Морщихин предусмотрел и эти вопросы, и свои ответы. Якобы уступая, он словно куда-то заманивал Лосева, шаг за шагом…

Выл в Морщихине некий излишек уверенности. С кем он в области согласовал? Не следовало об этом спрашивать, зачем себе руки связывать.

И все же Лосев спросил. Не удержался.

Через стройуправление, то есть через заместителей Грищенко, вышли на военный округ, на инженерное управление, отдел снабжения… Морщихин насторожился, называл имена, но от сути уходил.

Вот и все. Подошло. К самому краю подтащило.

Лосев встал к окну, посмотрел наискось на тот берег, на медную крышу старого дома. Сквозь купы, подпаленные осенью, догорающую, отжитую листву светлая зелень патины казалась молодой и сильной. Зимой, в хмурые короткие дни зелень крыши выглядела еще ярче, снег не удерживался на крутых скатах и зеленое пятно украшало черно-белое однообразие города.

Вокруг дома было пусто. Ни души. И на берегу никого.

— Морщихин, а вам не жалко? — не оборачиваясь спросил Лосев.

Проследив его взгляд, Морщихин ответил с торжеством:

— Насчет крыши? Предусмотрено! А как же! Инженер обещал мне, что поднимет и спустит ее как на парашюте. Рядышком. В полной целости. У них всякие направленные взрывы — искусство! Я все обговорил, они гарантируют, — он любовался своею хозяйственностью. Еще бы, медные листы, цветной металл. — Скрепы они уже срезали, все подготовили.

Лосев пригнул голову, уши его побелели, он обернулся и пошел на Морщихина, впечатывая шаг:

— Ка-акие скрепы? Ка-ак срезали? — Он отшвырнул но дороге тяжелый стул так, что тот грохнулся о стену, завопил пронзительно-режущим голосом: — Кто разрешил? Воспользовались… О-отменить! Отставить!

Неслышно вошел Журавлев, заместитель Лосева, встал, прижав спиною дверь, чтобы кто-нибудь не заглянул в кабинет на этот остервенелый крик председателя. По опыту знал, что в такие минуты надо молчать и смотреть на Лосева, не успокаивать, смотреть и ждать. Морщихин тоже стоял, опустив руки, по стойке «смирно», холодно-прозрачные глаза его смотрели невозмутимо.

— Слыхал? Ты в курсе? Ты почему позволил хозяйничать? — накинулся Лосев на Журавлева и, не дожидаясь ответа, притопнул ногой. — Отменить! Все отменить! Саперов ваших, инженеров, всех к чертовой матери!.. Ясно? — Он вплотную подступил к Морщихину. — Отвечайте!

— Ясно, — отчеканил Морщихин с солдатской бравостью.

— Что ясно?

— К чертовой матери! — подсказал Журавлев.

— К чертовой матери, — повторил Морщихин.

— Отправляйтесь, — приказал Лосев, отошел к столу.

— По какой причине отменить, Сергей Степанович? Как сообщить? — спросил Морщихин.

— А по той, что нечего нам тайком от людей, от наших депутатов, от исполкома действовать.

Морщихин повел бровями разочарованно, с некоторым презрением.

— Чего их бояться, Сергей Степанович? Тут характер проявить надо. Я же предлагал, я все беру на себя.

— Какого мы храбреца вырастили, Журавлев, все ему нипочем — ни народ, ни депутаты… Ихнее дело маленькое. Так по-вашему, Эдуард Павлович?

Морщихин улыбнулся, но глаза его не улыбались, как ни щурился, они сохраняли холодную тусклость.

— Зря вы, Сергей Степанович, на этих… оглядываетесь. С них спрашивать не станут. А нам все равно взрывать придется. Как ни вертись. Зачем откладывать?

— Я вам все сказал, Морщихин. Жаль, что вы не поняли. Идите и отмените. А самосвалы на картошку послать.

Морщихин покачал головой, как на капризного ребенка; никуда самосвалы не пошлешь, уже не предупредить, люди выйдут на ночную смену, кто простой будет оплачивать? Экскаватор подогнали, бульдозер и всякую технику сняли с других объектов. И с военными ничего нельзя изменить, поздно, все через область делалось, с таким трудом организовывали, увязывали. Мягко и доказательно пресекал он всякую попытку Лосева нарушить безукоризненно разработанную операцию. Выходило, что ничего нельзя было ни аннулировать, ни отложить. Фитиль подожжен, как он выразился, не без щегольства, и надо отойти в сторону.