Идеальность (СИ) - Матюхин Александр. Страница 60

Вадик молча наблюдал за разговором, выстукивая по крышке ноутбука дробь указательными пальцами. Взволнованный парень. Наверняка нарыл что-то ещё про Нату.

— Да? — голос у Леры тоже был взволнованный. Но её как раз можно было понять.

— Лера, дорогая. Тут твой молодой человек хочет пообщаться. Проверить, так сказать. Обсуди с ним детали.

Он протянул трубку Вадику. Тот торопливо затараторил в трубку:

— Лерчик, всё хорошо? Тебя никто не трогал?.. Важное? Да, важное. Слушаю… Отдать всё? Нет, я с первого раза понял, хотел услышать от тебя… А Пашка? Уверена, что разберётся?.. Послушай, давай теперь я. Слушай, ноутбук отнёс в офис, подключил парнишку своего, толкового. Вскрыли пароль, там не сложно. Так вот, слушай. Это и правда ноутбук Бельгоцкой. И в нём, среди прочего, черновая книга про Нату. Прямо на рабочем столе. Хроника безумия, что-то такое. Ты была права, Лера. Бельгоцкая записывала истории Наты и переделывала их для книги!..

Вадик поморщился, убрал трубку от уха и внимательно посмотрел в экран. Судя по всему, ему звонил кто-то ещё. Василий Ильич заметил, что номер не сохранён.

— Лера, секунду, отвечу, узнаю. Повиси секунду, хорошо?

Он переключил.

— Алло? Слушаю, да…

Лицо Вадика внезапно вытянулось:

— Пашка? Пашка! Что случилось! Где ты? Пашка!

Пашка выкарабкался из болезненного озноба и открыл глаза.

В голове пульсировало, язык прилип к нёбу, подташнивало. Но при этом мысли сделались ясными, почти правильными, какими-то своими что ли. Будто многие годы Пашка не хотел впускать их в голову, перебивался случайными мыслишками-паразитами, которые размножались где-то в области лобных долей и в конце концов захватили власть.

Новые мысли освежали, и он знал6 откуда они взялись.

Как же хочется жить. В лес рано, во влажную траву лицом — не нужно. Здесь ещё столько не сделано и не завершено как следует. Так зачем торопиться? Жизнь крутая штука, и особенно хорошо это чувствуется, когда валяешься в подвале, среди коробок, укрытый старым брезентом, который воняет автомобильным маслом, и чувствуешь, как пульсирует в ранах кровь.

Пашка смутно помнил, как к нему ещё раз приходила Ната. Может быть, это была не она, а Смерть, просто очень на неё похожая.

Ната приложила к его уху телефон и сказала, чтобы он передал одному другу, что появились срочные дела и всё такое. Пашка что-то пробормотал, желая угодить Смерти, желая, чтобы она оставила его в покое. Смерть улыбнулась — у неё была не такая красивая улыбка, как у Наты — и укрыла Пашку брезентом с головой, как покойника.

— Скоро всё закончится. Будь спокоен.

Озноб охватил его. Тошнило. Хотелось пить. Пашка то ворочался и стонал, то замирал, прислушиваясь к собственным ощущениям. Иногда ему хотелось кричать, а иногда молчать. Часто он проваливался в дремучий осенний лес и бродил в нём, разыскивая овраг, где должен был лежать отец. Пашка хотел лечь рядом, он много лет об этом мечтал.

Отец научил Пашку любить семью. Пожалуй, это была самая важная мысль, которую Пашка пронёс сквозь всю жизнь. Он очень старался, хотя не понимал, каково это — любить. Он даже решил, что действительно любит маму и Леру, но ему совершенно не хотелось ради них жить.

А теперь всё перевернулось с ног на голову. В лесу шёл холодный дождь, еловые ветки лезли в глаза и царапали щеки. Пашка почти ничего не видел, брёл, выставив перед собой руки, в мутном и вязком тумане, проклинал Смерть за то, что она бросила его сюда.

Потом Пашка вышел вдруг на поляну и увидел фортепьяно. Конечно, что ещё может привидеться в горячечном бреду? Старый инструмент покосился одним боком, ножки его вросли в землю и были обвиты травой. Матовая чернота блестела от капель дождя. Крышка оказалась открыта, и Пашка увидел, что почти все клавиши у фортепьяно либо вывернуты наружу и торчат, будто кривые зубы, либо их нет совсем.

В голове шумело, но сквозь этот шум Пашка услышал песню, которую не слышал много лет. Лера исполняла её на своём самом первом прослушивании. Лирическое исполнение. Голос Леры — тот самый, молодой и сильный, покоривший сердца миллионов фанаток по всей стране, звучащий из каждого утюга в конце нулевых, в одночасье выдавил из головы шум. Пашка застыл на поляне, под дождём.

Он вдруг вспомнил тот день, когда ждал Леру с прослушивания. Сидел в машине, ковырялся в телефоне, делал вид, что ему безразлично. Но на самом деле — сгорал от ожидания. Ведь это же родная сестра, мелкая и костлявая Лерка, которая так любила петь, что запиралась в комнате на два-три часа каждый день и орала перед зеркалом какие-то песни, раскладывая их по нотам! — вот это самая девчонка сейчас на сцене доказывает, что их семья не такая пропащая, как казалось со дня смерти отца. Отдувается за всех, родная. Как же не волноваться?

Пашка понял, что хочет ещё раз услышать эту песню. Невыносимо хочет выкарабкаться — и услышать.

Он зацепился сознанием за болезненный озноб и открыл глаза.

В подвале было тихо. Брезент сполз на пол, будто старая змеиная шкура. Холодильники не гудели, над головой никто не ходил и даже Смерть или затаилась где-то или попросту ушла по другим своим делам.

Откуда-то в подвал заползал свет. Пашка приподнялся на локте, сдерживая острые позывы рвоты, и увидел, что дверь приоткрыта. Он не помнил, заглядывал ли кто-нибудь в подвал — может быть, Ната забыла закрыть — но это было сейчас не важно. Нужно ценить и использовать подходящий момент.

Пашка пополз к двери. Встать он не мог — ниже пояса растекалась тягучая боль, которая стягивала ноги и поясницу не хуже жгутов. Кончики пальцев на ногах Пашка вообще не чувствовал.

Левая рука тоже почти не шевелилась, в плече то и дело стреляло болью. Пришлось орудовать правой рукой, попутно вспоминая и проклиная все те сотни оправданий, которые он придумывал, чтобы не заниматься спортом.

Сразу за дверью была бетонная лестница наверх, которая тоже заканчивалась дверью. Непонятно было, открыта она или нет. Пашка тоскливо осмотрел дверь. Будет смешно, если он потратит последние силы, чтобы подняться, и обнаружит, что выбраться дальше не может… Очень смешно.

Он решился. Облокотился о гладкую стену спиной, и будто краб, принялся подниматься, осторожно прощупывая рукой бетонную поверхность ступеней, перекидывая одну ногу, подтягивая вторую. Сразу же сбилось дыхание и стало темнеть в глазах. Приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Через пару миллионов лет Пашка понял, что преодолел половину пути. С трудом принялся насвистывать Лерину песню, и, хотя это не придало ему сил, но хотя бы немного отвлекло от бесконечного подъема.

В дверь он ткнулся без особой надежды, а дверь бесшумно поддалась, впуская тусклый серый свет. Пашка вывалился в просторный коридор. Кругом пахло сигаретами. Дом был незнакомый, чужой. Дверь в подвал оказалась в тупике, коридор тянулся вперед, обрамлённый дверьми с двух сторон, и заканчивался — насколько было видно — холлом.

Пашка прислонился к стене, пытаясь отдышаться. В висках пульсировало. Силы если и остались, то в ничтожном количестве.

— Будешь смешно, если я прямо здесь и сдохну, — пробормотал он.

Хотя нигде не горел свет, в доме мог кто-нибудь быть. Например, Ната с арбалетом. Пашка не верил в её милосердие и любовь. Один раз она уже выстрелила и огрела бутылкой, так почему бы не повторить?

Он прислушивался несколько минут, но не слышал вообще ничего. Даже звуков машин не было, будто дом находился где-то в вакуумном пространстве.

«Эльдорадо»

Этот дом должен быть где-то недалеко от дома Наты. Она бы не рискнула везти Пашку в багажнике куда-то далеко. То есть, у неё есть второй дом… или у каких-то её знакомых. Ага, как в фильме Тарантино — Ната заезжает к знакомым, которые, например, дизайнеры, милая такая семейка, молодые муж и жена, и уговаривает их перетащить в подвал почти мёртвого мужика со стрелами, торчащими из плечами и живота. Милая сцена, ничего не скажешь…