Эльфийская сага. Изгнанник (СИ) - Марлин Юлия. Страница 19
Ни лисенка, ни зайчонка,
Не поймал даже бельчонка!
Старый, лысый Харкатун
На обед принес кору!
Положил на стол, хваляся,
«Вот смотри, сынок, еда вся,
Кушай, кушай, не боись,
Она сладкая, Гахтис».
«Ты, папаша, тугодум»,
Говорю ему без страха,
«Раз считаешь ее сладкой,
Сам кусай и жуй кору,
Чтоб тебе сгореть в аду!»
Протертый стакан пополнил зеркальный ряд. Гоблин потянулся за новым. Из подсобки донесся треск и грохот, а потом послышалась отборная ругань:
— Харх! И какой тупоголовый поставил ящики с грибами в проходе?
Подавальщик пошевелил острыми ушами, возвышающимися над лысой макушкой на добрый дюйм, и загоготал, запрокинув голову. Дверь распахнулась. В таверну ворвался разъяренный управляющий: тощий сморщенный старик с руками до колен, низким лбом и плоским злым лицом. В ало-огненных глазах металась дикая злоба. Гоблин налетел на подавальщика и поколотил от души, а потом, фыркая и ругаясь, скинул с ушей связки шампиньонов, висших будто серьги из горного хрусталя.
Подергав клочковатую бороду, он разорался:
— Сколько раз я говорил тебе не ставить ящики в проход, тупая твоя башка! Харх! Когда ты, наконец, запомнишь это, проклятый увалень! И зачем я только взял тебя на работу! От тебя сплошные убытки! Немедленно ступай в подсобку и прибери там!
Подавальщик зло пробурчал:
— Простите, господин. Да, господин.
— Харх! Не нужны мне твои извинения, ничтожество! Еще раз забудешь оттащить ящики к стене, а бросишь на дороге, пеняй на себя! Ну, чего стоишь?! Иди, убирай!
Подавальщик, прижав уши, отложил полотенце на стойку и подался к подсобке, но вдруг застыл, как вкопанный. Из темных углов таверны послышалось чуть слышное урчанье, медленно перетекавшее в звериный рык.
— Слышите? — Он напряженно наклонился вперед, подогнув колени. — Там кто-то есть.
Старый управляющий метнул злющие глаза в темноту и костлявой рукой, обтянутой сухой, как кора трухлявого пня кожей схватил обоюдоострый тесак. В свете железных светильников лезвие блеснуло, отливая мертвенной синевой.
— А ну, покажись! — Захрипел он на всеобщем.
Из темных завес возникла зыбкая тень, легкая и трепетная, словно призрачный отблеск, отброшенный светом низкой луны. Но луна никогда не светила над Горгано и два черных гоблина утробно зарычали, чуя опасность.
Тем временем тень, зыблясь и подрагивая меж столов и стульев, вытянулась и поросла четкостью женской фигуры, несущей в руке тончающую, бесконечно длинную иглу. Неясная, бесформенная мглистость расступалась, тень налилась объемами и, достигнув края стойки, замерла — в проеме возникла эльфийка с клинком. У ее ног скалился взъерошенный волк со вскинутыми ушами.
— Призрак и Тьма, — сипло выдавил плешивый подавальщик, — это Призрак и Тьма!
Перепуганный гоблин не посмел заглянуть в ее изумрудные глаза и, потупившись, попятился к подсобке. Седой управляющий оказался сложен из другого теста. Он не испугался воительницы в маске, пусть с клинком, вышедшим из под разящих эльфийских молота и наковальни.
— Белый Лебедь, — глумливо рассмеялся он, обнажая кровоточащие десны, лишенные зубов. — Зачем пришла? Тебе не выбраться из города живой! Харх! Ты хоть знаешь, какая цена назначена за твою голову?
Она не ответила. Зато заворчал зверь, на его хребте вздыбилась черная полоса.
— Я убью тебя, — решил седой гоблин, цокнув языком. — За тебя мертвую тоже хорошо заплатят.
Сказав так, он бросился с неожиданной для щуплого старика скоростью. Железные светильники задрожали, и бледные полосы света на стенах и полу колыхнулись, потревоженные внезапным движением. Управляющий выбросил руку с оружием, надеясь поразить наемницу, но был ослеплен вспышкой белого света. Эльфийский клинок взлетел и пал, а вместе с ним лысая гоблинская голова. Из обрубка шеи хлынул черный фонтан, щуплые колени подогнулись и он рухнул.
Плешивый подавальщик будто очнулся и завопил так, как вопили истязаемые ими пленники, упрятанные в холодных беспросветных тюрьмах, выдолбленных под мрачными лабиринтами местных улиц. Он бросился бежать, но был сбит облаком серебристого вихря.
Белый Лебедь смахнула кровь и вложила узорчатый клинок в заплечные ножны на широкой серебряной перевязи. Она обернулась к поверженному подавальщику. Он лежал на животе, скулил и бессильно барахтал ногами и руками, не в силах сбросить волка, разлегшегося на его пухлой, мясистой спине. Она подошла поступью весенней капели. Он задрожал, вперив распахнутые глаза на ее сапоги из белой кожи.
Певучий голос прошил тишину.
— Где вы держите пленных?
Подавальщик был так напуган, что не мог отвечать. Девушка села на корточки, заглянув в его пустые глаза. Встретившись с решительным взглядом воительницы, овеянной колдовской славой, он взвизгнул — из-под него потекла желтая зловонная лужа.
— Где вы держите пленных?
Воздух заткала вонь.
— Внизу. В подвале. Вон та дверь, — заплетавшимся от страха языком, отвечал обмочивший штаны.
— Кто их привозит? Имена. Прозвища. Отвечай, — она дернула его за ноздри и он взвыл.
— Я… я не знаю. Их много… Очень много… Там, за стойки, книжица… В ней все расчеты…
Наемница бросила взгляд на стойку, облитую недвижным светом железных светильников, и снова посмотрела на черного гоблина.
— Кто чаще привозит пленных? Говори!
— Я не знаю имен. Их двое. Женщина и мужчина. Лица всегда скрыты масками, как у тебя. Я помню, у женщины была татуировка на левой руке. Скорпион.
— Скорпион, — пепельно-серые брови эльфийки дрогнули, а пальцы ослабили хватку.
Изящно, как дикая кошка, Лебедь проскользнула за стойку и в нише у самого пола отыскала тонкую книжицу, обвитую серебристой тесьмой. Спрятав находку в голенище сапога, наемница еще раз посмотрела на грорва и тенью исчезла в проеме подсобного помещения. Через мгновенье стальные челюсти, унизанные ледяными клыками, сомкнулась на его плешивой голове.
… Лестничный пролет таился в опасной темноте, под ногами зияли дыры размером с арбуз, бездонные щели и провалы пожирали ступени и перила; оступиться — значило сорваться в пропасть и неминуемо сгинуть в беспросветной тишине. Подземные катакомбы гоблинов-грорвов не зря нарекли Царством Скорби и Мук — выжить в условиях вечного полумрака, невыносимого холода и голода шансов не было даже у самых крепких и выносливых пленников; рано или поздно под гнетом боли и страданий сдавалось всякое, брошенное сюда живое существо.
Белоснежный волк угрожающе зарычал. Глаза зверя блеснули мертвенным огнем. Белый Лебедь спустилась с последней ступени и прижалась к стене. Лица коснулись резкие ароматы. Подземелье, освещенное багровым светом, пропитывали запахи глины и горячих паров, сладковатые ароматы разложившихся трупов и сырости.
Девушка сделал острожный шаг. Факелы трещали и клонили пламя набок, повсюду гуляли удушливо-металлические сквозняки. Под подошвами хрустели обглоданные кости. Черепа эльфов, гномов, белых гоблинов, угодивших в обитель отчаяния и безнадежности и навсегда сложивших здесь головы, белели у стен и в выдолбленных полукруглых нишах.
Наемница вынула из гнезда закопченное древко и, подняв над головой, осветила темные и запутанные, как липкая паутина косоногих, лабиринты. Слева простиралась глухая каменная стена, заляпанная воском и пятнами. Справа тянулись пустые клетки, в каменных углублениях алым огнем отблескивали кандалы. По всей вероятности, державших здесь пленных, уже распродали с торгов.
Лебедь помнила, зачем сюда спустилась: отыскать Лекса Грозовая Стрела и… Девушка покачала головой — задание обжигало ее душу отчаянием, сердце обливалось кровью; чем парнишка не угодил нанимателю? За что тот приговорил его к смерти? Выхватив клинок и стиснув ледяной эфес, она вдохнула спертый воздух и твердо кивнула — она выполнит задание, чего бы ей это ни стоило, обязательно выполнит.
Тонкая тень, распадаясь на десятки полупрозрачных силуэтов, и сливаясь в единую плотную черноту, заскользила по блестящей стене вглубь лабиринта. Холодные своды, нависавшие над головой, дышали обрывками древних корней и коврами из мха. Стены вибрировали непонятным гулом — где-то работали установки — землекопы; гоблины продолжали расширять тюремные казематы на юг и восток. Металлические челюсти перемалывали породы Беллийских гор, как мягкий речной песок.