С любовью, Луков (ЛП) - Запата Мариана. Страница 85

— Вроде неплохо.

И даже не удивилась, когда он пихнул меня в ответ.

***

Я совершила чудовищную ошибку.

Огромную, огромную ошибку.

Стоило остаться дома. Или пойти к Ивану. Или задержаться в КИЛ.

Нужно было занять себя чем угодно, лишь бы не приходить на семейный ужин, чтобы увидеться с отцом.

Легко было забыть, что любовь — неоднозначное чувство. Что кто-то может любить тебя и желать тебе самого лучшего, в то же время ломая пополам. Существует такая вещь, как искаженная любовь. Можно любить кого-то очень сильно. Слишком сильно.

И со мной мой отец поступил именно так.

Я сидела по другую сторону стола, изо всех сил стараясь не привлекать к себе внимания, после того, как впервые за год обняла отца. Это был неловкий момент, по крайней мере для меня. Все мои братья и сестры и даже мама обняли его при встрече, так что я тоже решилась на эту авантюру.

Моя цель состояла в том, чтобы заткнуться и молчать как можно дольше, пытаясь не наговорить лишнего, что могло бы привести к слову на букву «б», которое слишком часто всплывало, когда мы оказывались рядом друг с другом.

Но как бы мне этого ни хотелось, оно все же всплыло.

И за это стоило благодарить моб сестру, Руби.

Именно она решила втянуть в разговор моего потрясающего напарника, который сидел между мной и Бенни, и обсудить соревнования, в которых мы планировали участвовать следующие семь месяцев.

И вот так, даже не поздравив меня с тем, что я встала в пару с человеком, которого папа, вероятно, не знал, но который являлся золотым призером и чемпионом мира с толпами фанатов и даже неофициально изданной биографией, мой отец просто вклинился прямо в их разговор, что никогда, никогда не заканчивалось для нас ничем хорошим.

Красивый мужчина с цветом кожи и волосами того же оттенка, что и у меня, склонился над столом и спросил со снисходительной улыбкой:

— Я рад за тебя, Жасмин, но все же хочу знать, чем ты собираешься заниматься потом?

Проклятье.

Позже я скажу себе, что пыталась. Пыталась прикинуться дурочкой и дать ему шанс, хотя терпеть не могла эту игру. Я ненавидела давать папе шансы.

— После сезона? — я заставила себя ответить, в надежде, что отец не поставит меня в неловкое положение и не оскорбит Ивана тем, что ему плевать, признанный ли фигурист Луков или нет.

Но, как и в любой другой раз, ему либо было не важно, либо он игнорировал сигналы, которые подавали ему другие члены семьи.

— Нет, после того, как ты уйдешь из спорта, — ответил отец с приятным выражением на семидесятилетнем лице. — Твоя мать сказала мне, что ты все еще работаешь официанткой в закусочной. Замечательно конечно, что теперь ты сама зарабатываешь себе на жизнь, после всех тех лет, когда оправдывалась, что не можешь работать, потому что тебе нужно тренироваться, — усмехнулся папа.

Как будто я не утверждала это, будучи шестнадцатилетним подростком, когда мне приходилось бросать все силы на борьбу с учебой, при этом пытаясь втиснуть занятия фигурным катанием в каждую свободную минуту моей жизни, иначе все труды пошли б прахом. В то время я доминировала среди юниоров. И была уверена, что мне не стоило работать, потому что работа на полставки означала бы конец моей мечты.

Мама всегда об этом знала и понимала.

А вот отец нет.

В восемнадцать я сделала глупость и попросила у него денег, хотя считала, что это плохая затея.

«Ты слишком взрослая для катания на коньках, Жасмин. Сосредоточься на учебе. Сосредоточься на том, что у тебя могло бы хорошо получиться. Ты тратишь очень много времени на свои мечты».

Я не являлась суеверным человеком. Нисколько. Но сезон после нашей с ним ссоры оказался худшим в моей жизни. И с каждым разом лучше не становилось.

На тренировках все было в порядке. Все, что вело к любому соревнованию, великолепно получалось. Но в момент, когда это действительно имело значение... я выдыхалась. Теряла уверенность в себе. И так каждый раз. Иногда выходило чуть хуже, иногда лучше, но провалы случались с завидным постоянством.

И я никогда никому не говорила, что виню в этом отца. «Сосредоточься на том, что у тебя могло бы хорошо получиться». Потому что, по его словам, я не всегда смогу кататься на должном уровне.

И его слова в ресторане, в окружении моей семьи, оказались ударом в солнечное сплетение, которого я не могла избежать и с которым не могла справиться.

А он все продолжал.

— Но ты не сможешь работать официанткой вечно, и не сможешь кататься на коньках всю оставшуюся жизнь, ты же знаешь, — сказал папа, все еще улыбаясь, будто каждое его слово не посылало сотни иголок прямо мне под кожу, загоняя их с каждой секундой все глубже и глубже — настолько глубоко, что я не была уверена, каким образом смогу их вытащить.

Я стиснула зубы и посмотрела вниз, заставляя себя держать рот на замке.

Чтобы не послать отца на хер.

И не обвинить за все то зло, которое причиняли мне его слова и поступки.

Не признаться ему, что я понятия не имею, чем буду заниматься после фигурного катания, и не признаваться, что отсутствие дальнейших планов — даже мыслей об этом — вызывает у меня панику. У меня не было представления и о том, чем я буду заниматься после того, как закончится контракт с Иваном, но мне не хотелось развивать эту тему. Даже Иван не вспоминал об этом месяцами. Последнее, что было нужно знать моему отцу, так это то, что Иван не планировал кататься со мной больше года, пусть и стал человеком, с которым мне нравилось проводить свободное время.

Моя гордость могла справиться только с этим.

— Думаю, тебе следовало поступить в колледж, как сделала Руби. Она ходила в колледж и успевала заниматься своим хобби, — продолжал вещать отец, не обращая внимания на то, что убивает меня изнутри, а мама, сидящая рядом, изо всех сил сжимает в руке нож. — Никогда не поздно вернуться и слепить из себя что-нибудь. Я, например, думал о том, чтобы получить степень магистра, понимаешь?

Слепить из себя что-нибудь.

Слепить из себя что-нибудь.

Я сглотнула и крепче стиснула вилку, мстительно вонзив ее в равиоли и запихнув еду в рот, прежде чем успела сказать нечто, о чем могла бы пожалеть.

Но, скорее всего, мне это вряд ли помогло бы.

Что-то коснулось меня под столом, скользнуло по колену и обхватило его. Я не осознавала, что трясусь, пока меня не остановили. Краем глаза я заметила руку Ивана, частично скрытую под скатертью.

Но что определенно оказалось в поле моего зрения, так это то, как парень смотрел на меня. Его щеки пылали.

Почему он покраснел?

— Ты должна сосредоточиться на том, что будет приносить тебе деньги, когда ты станешь старше и не сможешь больше выходить на лед, — продолжал отец.

Я так сильно сжала вилку, что пальцы побелели. Рука, лежащая на моем колене, обхватила его еще крепче, прежде чем двинуться немного ниже, прямо на коленную чашечку, расслабляя ее. Стоило ли отцу говорить такое перед тем, кто посвятил всю свою жизнь фигурному катанию? Одно дело оскорблять меня, но совсем другое — обесценивать ту тяжелую работу, которую проделал Иван.

— Конечно, с учебой у тебя всегда было не очень, но я знаю, что ты в состоянии это сделать, — говорил мой отец, его голос звучал восторженно при мысли о том, что я вернусь к учебе.

«У Жасмин нет способностей к обучению», спорил он с мамой однажды на кухне, когда мне было лет восемь, и я должна была лежать в постели, но вместо этого прокралась вниз. «Все, что ей нужно, это сосредоточиться».

Глядя на него — человека, которого так долго любила и хотела продолжать любить так же сильно, я ощущала лишь гнев, с которым не смогла совладать за двадцать с лишним лет с тех пор, как он развелся с моей матерью и уехал. Оставил меня. Оставил нас всех. Просто оставил.

Я осторожно сглотнула, признавая, что папа меня совсем не знает и никогда не знал. Может, в этом была моя вина. А, может, его.