Любовник смерти - Акунин Борис. Страница 35

– Ничего. Буду брать с собой Будочника. Не посмеет Князь при нем сунуться.

– Я не про Князя, – тихо молвила она, придвинувшись. – Со Смертью играться не боязно? Слыхал, что с моими любовниками бывает?

Он хохотнул:

– Чушь. Выдумки для невежественных болванов.

Она тоже засмеялась, но так, что у Сеньки по коже побежали мураши.

– Да вы, Иннокентий Романыч, матерьялист. Это хорошо, я матерьялистов люблю. Ну что ж, идёмте в спальню, коли вы такой смелый. Приголублю вас, как умею.

Сенька аж застонал от этих её слов – про себя, конечно, тихо, но от этого стон ещё больнее вышел. Правильно Жорж про баб говорил: «Все они, мон шер, в сущности, подстилки. Кто понапористей, под того и ложатся».

Думал, пристав от её слов так и кинется в спальню, однако тот звякнул часами и вздохнул:

– Пылаю от страсти, но утолить пламень сейчас не могу, к половине седьмого зван на доклад к полицмейстеру. Загляну поздно вечером. Смотри же: без фокусов.

Потрепал, наглый псина, Смерть по щеке, да и зазвякал шпорами к выходу.

Она же, оставшись одна, вынула платок, поднесла к лицу, будто хотела его вытереть, но не стала. Села к столу, опустила голову на скрещённые руки. Если б заплакала, Сенька все бы ей простил, но она не плакала – плечи не дрожали и всхлипов было не слыхать. Просто так сидела.

Скорик запрокинул башку, уныло поглядел на господина Неймлеса. Ваша правда, Эраст Петрович. Дурак я последний.

А тот задумчиво покачал головой, шевельнул губами, и Сенька не столько услыхал, сколько догадался:

– Интересная особа…

Потом Эраст Петрович вдруг подмигнул Сеньке – не вешай, мол, носа – и слегка рукой подвинул. Видно, пришло время ему в дело вступать.

Но тут снова раздались шаги – не чёткие, как у пристава, а тяжёлые, с приволоком.

– Так что извиняемся, – прогудел густой бас.

Будочник! Сенька схватил господина Неймлеса за колено: стойте, нельзя!

– Их высокоблагородие перчаточки забыли. Меня послали, сами не пожелали.

Смерть подняла голову. Нет, никаких слез на лице у ней не было, только глаза горели ярче всегдашнего.

– Ещё бы, – усмехнулась она. – Иннокентий Романыч так важно уходили. А за перчатками возвращаться – весь эффект испортить. Берите, Иван Федотыч.

Взяла со стола перчатки, бросила. Но Будочник ушёл не сразу.

– Эх, девка-девка, чего ты только над собой творишь? Дал тебе Господь этакую красотищу, а ты её в грязи валяешь, над Божьим даром измываешься. Мой-то павлин от тебя вышел, сияет, как сапог начищенный. Значит, и ему ты не отказала. А ведь дрянь человечишко, не павлин даже – курёнок мокрый. И Князь, хахаль твой, – прыщик гнойный. Надавить – лопнет. Разве такого тебе надо? У тебя в голове ночь, в душе туман. Тебе нужен человек ясный, крепкий, при огромадном богатстве, к какому прильнуть можно, дух перевести, ногами на землю встать.

Смерть удивлённо подняла брови:

– Что это вы, Иван Федотыч? Сводником стали на старости лет? Кого же, интересно знать, вы мне сватаете? Что это за богач такой?

Тут откуда-то, из сеней что ли, донеслось сердитое:

– Будников, бездельник, ты что там застрял?

И договаривал Будочник скороговоркой:

– Я тебе, дуре несчастной, одного добра желаю. Есть у меня на примете один человек, кто тебе будет и крепость, и защита, и спасение. После зайду, потолкуем.

Протопали сапожищи, хлопнула дверь.

Снова Смерть осталась в гостиной одна, но к столу больше садиться не стала. Отошла в дальний угол комнаты, где висело треснутое зеркало, встала перед ним и принялась себя разглядывать. Покачивала головой и вроде бы даже приговаривала что-то, но слов было не слышно.

– М-да, Семён Скориков, – шепнул господин Неймлес. – Это, простите за вульгаризм, просто какая-то собачья свадьба. Нуте-с, и я присоединюсь, попытаю счастья. Держу пари, что моё появление будет ещё эффектней, чем уход полковника Солнцева. – А вы лезьте обратно, вам тут делать нечего. Марш-марш в окошко. – И жестом показал.

Сенька перечить не стал. Наступил на фарфоровую вазу (называется «унитаз», в борделе такие же; ещё другая ваза бывает, для женского полоскания, названием «биде»), сделал вид, что тянется к фортке, но когда Эраст Петрович постучал в дверь и шагнул в комнату, Скорик тут же кубарем слетел вниз. Так сказать, вернулся на обсервационную позицию.

Как Сенька разочаровался в людях

Эраст Петрович не спеша вышел на середину гостиной, приподнял головной убор (сегодня он был в клетчатом кепи с загнутыми наверх ушами):

– Не пугайтесь, сударыня. Я не сделаю вам д-дурного.

Смерть не обернулась, смотрела на незваного гостя в треснутое зеркало. Помотала головой, провела по поверхности рукой. Оглянулась через плечо. Лицо у ней было удивлённое.

Он слегка поклонился.

– Нет, я не видение и не г-галлюцинация.

– Тогда пошёл к черту, – бросила она и снова повернулась к зеркалу. – Ишь, наглец. Слово скажу – тебя на части порвут, кто ты ни будь.

Эраст Петрович подошёл ближе.

– Я вижу, вы нисколько не испугались. Поистине вы редкая женщина.

– Ах, вот что дверь-то скрипела, – сказала она как бы сама себе. – А я думала, сквозняк. Ты кто такой? Откуда взялся? Из поганой трубы, что ли, выскочил?

На это он ответил строго:

– Для вас, мадемуазель, я – посланец судьбы. А судьба «выскакивает» откуда ей заблагорассудится, подчас из очень странных мест.

Вот когда она к нему, наконец, развернулась всем телом. И посмотрела уже не с презрением, а недоуменно и даже, почудилось Скорику, с некоей надеждой. Повторила:

– Посланец судьбы?

– Что, не похож?

Она двинулась ему навстречу, снизу вверх посмотрела в его лицо.

– Не знаю… Может, и похож.

Сенька закряхтел – больно плохо они стояли: высокий господин Неймлес совсем её загородил, да и самого было видать только со спины.

– Отлично, – сказал он. – Тогда буду говорить поэтично, как и подобает посланнику судьбы. Сударыня, над той частью Москвы, где мы с вами сейчас находимся, сгустилось облако зла. Оно то и дело проливается на землю кровавым д-дождём. Эту железную тучу не уносит ветром, её будто удерживает здесь некий магнит. И я подозреваю, что этот магнит – вы.

– Я?! – смятенно воскликнула Смерть и шагнула в сторону. Вот теперь её было видно хорошо. Лицо у ней сделалось растерянное, совсем не такое, как обычно.

Эраст Петрович тоже переместился, будто желал быть от неё на расстоянии.

– Чудесная скатерть, – произнёс он. – Никогда не видел такого удивительного узора. Кто это вышивал? Вы? Если так, то у вас настоящий т-талант.

– Не про то говорите, – перебила его она. – С чего вы взяли, что кровь из-за меня льётся?

– А с того, госпожа Смерть, что вы сосредоточили вокруг себя самых опасных преступников г-города. Убийцу и грабителя Князя, который вас содержит. Выродка по прозвищу Очко, который снабжает вас кокаином. Вымогателя и п-подонка Упыря, который вам тоже зачем-то нужен. К чему вам эта кунсткамера, эта коллекция монстров?

Она долго молчала. Сенька уж думал, вовсе отвечать не станет. Но ответила-таки:

– Стало быть, нужно.

– Кто вы? – сердито воскликнул господин Неймлес. – Алчная накопительница богатств? Честолюбица, которой нравится воображать себя королевой з-злодеев? Человеконенавистница? Душевнобольная?

– Я – Смерть, – тихо и торжественно молвила она. Он пробормотал, еле слышно:

– Ещё одна? Не много ли на один город?

– Про что это вы?

Тогда он подошёл к ней близко и заговорил резко, с напором:

– Что вам известно об убийстве Синюхиных и Самшитовых? В этих преступлениях имеются признаки какого-то сатанинского идолопоклонства: то выкалывание глаз, то истребление всего живого, вплоть до попугая в клетке. Настоящий пир смерти.

Она передёрнула плечами.

– Ничего про это не знаю. Вы кто, полицейский? – Посмотрела ему в глаза. – Нет, в полиции таких не бывает. Он качнул головой – не то досадливо, не то смущённо.