Так берегись - Фрай Макс. Страница 15

– Правда? – заинтересовался я.

И даже специально привстал, чтобы выглянуть в окно, потому что не имел ни малейшего представления о стихах Тойвы Шураты. И на небо сегодня ни разу глаза не поднял; совсем, получается, плохи мои дела. Но всё равно интересно, как именно выглядит «позор» по мнению сэра Шурфа, который не имеет привычки преувеличивать и попусту бросаться словами. Что-то воистину грандиозное там должно быть.

Прочитал только первую строчку: «Дали и горы, и долы смятенны, но вдохновенны», – решил, что испытаний на мою долю сегодня вполне достаточно, и повернулся к Шурфу, чтобы сочувственно подтвердить: «Да, действительно ужас кромешный». Но, к счастью, не успел ничего сказать.

– Не думаешь же ты, что я позволил этому вопиющему безобразию так долго оставаться на месте, – укоризненно заметил мой друг. – Если тебе интересно, что пишет Тойва Шурата, спроси его книжку в любой книжной лавке, я в своей библиотеке такого не держу. А в небе сейчас первая строфа старинной анонимной поэмы «О печали и ликовании». Можешь не притворяться, будто тебе понравилось, я догадываюсь, что это не так. И не стану тебя упрекать: эта грешная поэма вообще никому, кроме меня, не нравится, да и мне только потому, что я способен проследить её влияние на развитие жанра в целом и опознать её отдельные отголоски в творчестве поэтов следующих эпох. Но, по крайней мере, она считается уникальным памятником древней угуландской литературы и безусловной культурной ценностью, поэтому моей репутации эксперта ущерба не нанесёт… – на этом месте Шурф задумчиво умолк и вдруг признался: – Положа руку на сердце, я написал в небе фрагмент этой поэмы только потому, что очень рассердился на любительниц стихов Тойвы Шураты; собственно, на всех его поклонников, принесших ему незаслуженную популярность. И нашёл этически приемлемый способ всех разом наказать. Ради этого я и ушёл, не дождавшись, пока ты проснёшься; неотложные орденские дела – формальное оправдание. Сэр Джуффин заверил меня, что ты в полной безопасности, и я помчался спасать своё доброе имя, пока не проснулись остальные знатоки и ценители угуландской поэзии. Такова настоящая причина моей отлучки. Прости.

Чего я только не перевидал за долгие годы дружбы с сэром Шурфом, но сценами чистосердечного раскаяния он меня до сих пор особо не баловал. Поэтому я совершенно растерялся. Наконец сказал:

– Да ладно тебе. Ушёл, и правильно сделал. Какой смысл сидеть возле спящего, которого не надо ни лечить, ни защищать?

– Но ты сам сказал, тебе в этой истории больше всего не нравится, что мы с сэром Джуффином ушли.

– Нет, что ты. Вовсе не это. Я просто не успел договорить. У меня не к вам, а к себе претензии. Мне не нравится, как я поутру спросонок думал о вас обоих…

– Вот это точно невелико горе, – отмахнулся мой друг. – Я и сам иногда думаю о тебе в выражениях, которые даже в юности, когда не считал нужным щадить чужие чувства, вряд ли счёл бы уместным высказать вслух. Во всяком случае, не на трезвую голову. Не вижу в этом ничего страшного. Подобные мысли – не показатель настоящего отношения к человеку, а просто естественное проявление беспокойной природы ума. Пока они не влияют на наши решения и поступки, нет смысла себя за них укорять.

– Дело не в выражениях. А в том, что я при этом чувствовал. Такую, знаешь, холодную равнодушную неприязнь, как к наёмным работникам, которых давным-давно пора гнать взашей за наплевательское отношение к обязанностям. Ну, правда, это недолго продолжалось, почти сразу опомнился. Но потом, уже по дороге сюда я с точно такой же равнодушной неприязнью смотрел по сторонам и думал: да сколько можно, вечно одни и те же улицы, почти каждый день здесь хожу, надоело, уехать, что ли? Засиделся я здесь, и совершенно зря. То есть в Ехо я, видите ли, засиделся. Надоело мне здесь, прикинь. Внезапно, в самый разгар весны. Ещё вчера ходил по городу, натурально держась за сердце, погибал от всей этой красоты, и вдруг…

– Позавчера, – поправил меня Шурф.

– Что?

– Позавчера ты ходил, держась за сердце. А потом сутки отсутствовал неведомо где, – педантично объяснил он. – Это, разумеется, не имеет принципиального значения, просто я, сам знаешь, не выношу неточности.

Мне бы сейчас твои проблемы, – сердито подумал я. Но вслух ничего не сказал, конечно. Потому что и сам понимал, что, во-первых, глупость подумал. А во-вторых, она, к сожалению, и так огромными буквами написана у меня на лице.

Но Шурф великодушно игнорировал эту надпись.

– На самом деле, не имеет особого значения, что именно ты сейчас думаешь и чувствуешь, – сказал он. – Человек по-настоящему проявляется, когда он в силе, на пике доступного ему могущества. А в слабости люди мало похожи на настоящих себя. Впрочем, ты-то как раз превосходно справляешься…

– Что?! – изумлённо перебил его я. – Вот эта унылая, раздражительная, всем вокруг недовольная хренотень, в которую я стремительно превращаюсь, теперь называется «превосходно справляюсь»?

– Ещё бы, – подтвердил мой друг. – Внезапно утратить могущество – само по себе катастрофа, а для опытных магов, проблема ещё и в том, что мы привыкли практически непрерывно находиться на пике своей формы. Собственно, в этом и заключается главное преимущество мага. Оно гораздо важней, чем любая практическая польза, которую можно извлечь из колдовства. Вот чего ты на самом деле лишился: естественного доступа к вдохновенному состоянию, которое привык считать повседневной нормой. На возвышенный образ мыслей и любовь ко всему, что на глаза попадётся у тебя сейчас элементарно нет сил.

– То есть, если вычесть из меня магию, в остатке получается унылое никчёмное существо, – мрачно подытожил я.

– Если тебе по какой-то непостижимой причине нравится говорить о себе в оскорбительных выражениях, можешь продолжать в том же духе, – пожал плечами Шурф. – Я давно смирился с тем, что дружба с тобой обрекает время от времени выслушивать невыносимо абсурдные утверждения, и даже перестал считать это высокой ценой. Но не забывай, пожалуйста, что вот прямо сейчас ты находишься, можно сказать, на собственном дне. То есть самое худшее, что может из тебя получиться, выглядит именно так.

Я открыл было рот, чтобы огрызнуться: «Ну правильно, куда ещё хуже?» Но вовремя заткнулся, потому что и сам понимал, более того, хорошо помнил: ещё как есть куда.

Наконец неохотно признал:

– Если это действительно самое-самое худшее, получается, я, в целом, вполне ничего.

– Не прибедняйся, сэр Макс. Ты не «вполне ничего», ты отличный. Боюсь, окажись я на твоём месте, горевал бы сейчас не о том, что как-то недостаточно сильно люблю окружающих и весь остальной мир, а о том, что не могу откусить всем вам головы, чтобы немедленно прекратили быть настолько лучше меня.

– Всегда знал, что ты лютый злодей, – невольно улыбнулся я. – Даже завидно. Тоже хочу захотеть всем головы откусить.

– Не стоит оно того, – серьёзно сказал мой друг. – Бессильная злость – так себе удовольствие. Ни тебе экстаза яростной битвы, ни азарта победы, ни возвышающего опыта, ни даже поучительной пищи для ума.

Следует признать, что конфиденциальное разбирательство по делу государственной важности, затеянное Великим Магистром Ордена Семилистника, пошло мне на пользу. Иафах я покинул если не довольным жизнью, то вполне примирившимся с ней. И даже с временно несовершенным собой, а это гораздо труднее, по крайней мере, для меня. Я – идеалист и конченый эгоцентрик, в том смысле, что требую совершенства в первую очередь от себя самого. Пока гоняю себя суковатой палкой по внутреннему пространству, остальные недостаточно идеальные существа могут отползти на заранее подготовленные позиции и перевести дух, – вот о чём я думал, пока шёл пешком от резиденции Ордена Семилистника на улицу Медных Горшков, в конце которой находится здание Управления Полного Порядка столицы Соединённого Королевства, оно же Дом у Моста.

Переступая порог Управления, я снова поймал себя на раздражённом ворчании: какой вообще смысл жить в Магическом Мире, если приходится ходить на одну и ту же работу изо дня в день? Но пресёк унылый внутренний монолог в самом начале, ещё и мысленно залепил себе затрещину за враньё. Потому что, во-первых, у меня давным-давно настолько свободное расписание, что мог бы практически не заглядывать в Управление, если бы сам того не хотел. А во-вторых, за счастье ежедневно ходить сюда на работу мне ещё предстоит побороться. Вернее, невесть сколько ждать, когда эта работа снова станет моей – если вообще когда-нибудь станет. И от этого «если», честно говоря, впору сойти с ума.