Опасное лето - Хемингуэй Эрнест. Страница 1

Эрнест Хемингуэй

Опасное лето

Ernest Hemingway

The Dangerous Summer

* * *

Глава 1

Странно было снова ехать в Испанию. Я не рассчитывал, что мне позволят когда-нибудь еще приехать в эту страну, которую я любил больше всего на свете – после своей родины – и в которую тем не менее не хотел возвращаться, пока мои друзья находятся за решеткой. Но весной 1953 года на Кубе мне довелось переговорить с несколькими друзьями, которые в гражданскую войну находились по разные стороны линии фронта. Мы обсудили возможность посетить Испанию по дороге в Африку, и они согласились, что я смогу достойно вернуться туда, если не стану отрекаться от написанного и распространяться о политике. Даже за визой не придется обращаться. Туристам из Америки она больше не нужна.

К 1953 году уже никто из моих друзей не томился в тюрьме, поэтому я планировал показать моей жене Мэри ферию в Памплоне, потом заехать в Мадрид, посмотреть Прадо, после чего, если мы останемся на свободе, посетить бои быков в Валенсии. Далее мы собирались сесть на корабль, направлявшийся в Африку. Я понимал, что Мэри ничего не грозит, так как прежде она не бывала в Испании и общалась лишь с людьми с безупречной репутацией. В случае чего они обязательно придут ей на помощь.

Мы быстро миновали Париж и пересекли остальную Францию, через Шартр, долину Луары, мимо Бордо добравшись до Биаррица, где нас должны были ждать несколько знакомых, чтобы всем вместе пересечь границу. Мы хорошо поели и выпили, условились встретиться в нашем отеле на пляже Андая, чтобы оттуда ехать к границе. У одного из наших друзей было письмо от герцога Мигеля Примо де Ривера, на тот момент посла Испании в Лондоне. Предполагалось, что эта бумага оградит нас от любых неприятностей. Меня это немного приободрило.

Когда мы добрались до Андая, небо затянуло облаками. Утром погода оставалась мрачной и дождливой: плотный туман и облака скрыли от нас горы Испании. В условленное время наши друзья не появились. Мы подождали час, потом еще полчаса и, не дождавшись их, двинулись к границе.

На пропускном пункте веселее не стало. Я отдал четыре наших паспорта полиции. Инспектор, не поднимая глаз, принялся внимательно изучать мои документы.

– Вы не родственник ли писателю Хемингуэю? – спросил он, по-прежнему не глядя на меня.

– Мы из одной семьи, – ответил я.

Он пролистал мой паспорт и уставился на фотографию.

– Вы тот самый Хемингуэй?

Я вытянулся в подобие стойки «смирно» и сказал:

– A sus ordenes. – По-испански эта фраза значит не только «к вашим услугам», но и «в вашем распоряжении». Я слышал, как ее употребляли в совершенно разных обстоятельствах, и надеялся, что произнес ее правильно и соответствующим тоном.

Как бы то ни было, пограничник встал и протянул мне руку со словами:

– Я прочел все ваши книги и высоко их ценю. Сейчас я поставлю в паспорта необходимые штампы и помогу вам пройти таможню.

Так мы попали в Испанию, и все шло лучше, чем можно было ожидать. Всякий раз, когда нас останавливал патруль – на трассе вдоль реки Бидасоа мы насчитали три пропускных пункта, – я ожидал, что нас арестуют и вернут на границу. Но всякий раз патрульные вежливо, хоть и внимательно, изучали наши паспорта и доброжелательно пропускали нас дальше. «Мы» – это пара американцев, приветливый венецианец Джанфранко Иванчич и итальянский водитель из Удине, который направлялся на праздник Сан-Фермин в Памплоне. Джанфранко, бывший кавалерийский офицер, воевал под командованием Роммеля. Мы близко подружились с ним, когда он работал на Кубе и жил в нашем доме. Он встретил нас в Гавре. Водитель Адамо собирался стать гробовщиком и похоронным распорядителем. Кстати, он осуществил свою мечту, и, если вам доведется умереть в Удине, вы сможете воспользоваться его услугами. Никто не спрашивал, на чьей стороне он сражался в годы гражданской войны. В ту первую поездку я для собственного спокойствия иногда говорил себе, что на обеих. Узнав Адамо поближе, будучи восхищенным многогранностью его талантов, достойной Леонардо, я не видел в этом ничего невозможного. Он мог сражаться на одной стороне ради своих принципов, на другой – за свою страну или город Удине, а если бы существовала третья сторона, он мог бы драться и на ней – за Бога, или за компанию «Лянча», или индустрию похоронных контор, или за всех, кому он был одинаково глубоко предан.

Если вы, как и я, любите повеселиться, берите с собой в поездку уроженцев Италии. Нашими спутниками были два отменных представителя этой страны и почтенная «Лянча», которая преодолевала склоны зеленой долины Бидасоа по дороге, тесно обсаженной каштанами. Увидев просветы в тумане, я понял, что за перевалом, когда серпантин выведет нас на плоскогорье Наварры, небо очистится.

Предполагается, что эта книга о корриде, но я тогда мало интересовался боем быков, разве что хотел показать ее Мэри и Джанфранко. Мэри видела Манолете во время его последнего визита в Мексику. День был ветреный, ему достались два паршивых быка, но Мэри понравилась коррида, и я знал, что раз уж ей понравилось даже такое никудышное представление, то настоящий бой быков наверняка придется по душе. Говорят, что, если можешь забыть корриду на год, можешь забыть ее навсегда. Это не совсем так, но зерно истины тут есть, я и сам не посещал корриду четырнадцать лет, если не считать боев в Мексике. Правда, моя ситуация больше походила на тюремное заключение, с той лишь разницей, что я был заперт не внутри, а снаружи.

Я читал сам и слышал от друзей, которым доверяю, о том, что творилось во времена славы Манолете и даже позже. Чтобы защитить известных матадоров, быкам срезали кончики рогов, а потом подтачивали их, чтобы они казались настоящими. Но на самом деле рога становились чувствительными, как слишком коротко срезанный ноготь. Боднув ими деревянные доски барреры, бык испытывал боль и после этого старался избегать любых столкновений. То же касалось и тяжелых холщовых панцирей, которыми защищали лошадей на арене.

Из-за укороченных рогов бык терял ощущение дистанции, и неловкий матадор подвергался гораздо меньшей опасности. Бык учится пользоваться рогами на ферме в ежедневных и нередко серьезных схватках с собратьями. Год от года он орудует рогами все искуснее и точнее. Поэтому импресарио некоторых знаменитых матадоров и десятков матадоров похуже убеждали заводчиков выводить так называемых медио-торо, полубыков. Это бык чуть старше трех лет, который обычно неуверенно действует рогами. Чтобы его ноги были не слишком крепкими и он быстро уставал от мулеты, он должен был поменьше ходить от пастбища к поилке. Для соблюдения требований к весу его кормили зерном, так что он выглядел как бык, весил, как бык, и рвался в бой, как бык. Но на самом деле это был всего лишь полубык, который легко уступал боли, становился податливым и к концу схватки, если матадор его не щадил, оказывался совершенно беспомощным.

Такой бык все равно может смертельно ранить человека одним взмахом даже подпиленного рога. Немало людей пострадали в боях с быками, чьи рога были укорочены. Но с таким быком работать как минимум в десять раз легче, а убить его в десять раз проще.

Рядовой зритель не заметит подпиленных рогов, поскольку не имеет особого опыта в этом деле и может не обратить внимания на легкую сероватую потертость. Он смотрит на кончики рогов и видит черные блестящие острия и не знает, что рог отполирован и смазан отработанным машинным маслом. Оно придает рогам блеск ярче, чем седельное масло – потрепанным охотничьим сапогам, но для опытного наблюдателя все это так же очевидно, как для ювелира изъян в бриллианте, и заметно с большого расстояния.

Во времена Манолете и в последующие годы нечистые на руку импресарио часто сами были устроителями боев, или были связаны с устроителями, или с устроителями и определенными заводчиками. Идеальным быком для их матадоров был медио-торо, и многие заводчики выращивали таких быков в больших количествах. Их выводили малорослыми, чтобы они были быстрыми, чтобы их было легко разъярить и легко сломать, а потом раскармливали зерном, чтобы животные казались большими и сильными. О рогах можно было не беспокоиться. Рога подпиливали, и публика наблюдала, как матадоры творили с такими быками чудеса: поворачивались к ним спиной, глядя на публику, пропускали быка под рукой, становились на колени перед взбешенным животным и прикладывали левый локоть к уху быка, делая вид, что говорят с ним по телефону, гладили их по рогам и, как плохие актеры, отбрасывали шпагу и мулету, обращаясь к публике, когда бык, завороженный, истекавший кровью, еще цеплялся за жизнь. И все эти цирковые фокусы публика принимала за Золотой век корриды.