Я спас СССР! том 1 (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 21

Знают, черти, о Мезенцеве. Русин еще на 1-м курсе рассказал.

— Значит так! — железным тоном говорю я — Какое у нас первое правило Молодой Гвардии?

— Никому не говорить о Молодой Гвардии — послушно произносят парни.

— Нет! Это теперь второе правило. Первое правило — никому не говорить про заговор. НИ-КО-МУ — говорю вам специально по слогам — За такие слова вас упекут за Полярный круг брать интервью у белых медведей. Или чистить льдины от снега. Кому как повезет. Все понятно?

— Да — Димон набычился — Об этом не говори, о том молчи… А делать то мы что будем? Смотреть, как страна гибнет?

— В корень зришь, Кузнец. Смотреть не будем, будем действовать. Что говорил Владимир Ильич о базисе и надстройке?

— Ничего не говорил — самый умный у нас — Лева — затараторил — Это у Маркса. В общественном производстве люди вступают в необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определённой ступени развития их материальных производительных сил.

Мы с Димоном невольно кивнули. Вот она сила пропаганды!

— Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания.

— Вот! — я назидающе поднял палец — Сначала нашей Молодой Гвардии нужен базис. Экономическая структура.

— То есть деньги — закончил за меня Коган.

— Именно. Ими и займемся.

Не успел я закончить с парнями, как уже перед самой учебной аудитории меня поймала высокая, нескладная девушка с длинной русой косой. Одета она была точно также как и Оля Пылесос. Белый верх, черная длинная юбка. Голубые глаза смотрели на меня доверчиво, в руках "баскетболистка" держала большой белый лист ватмана.

— Вы, Алексей Русин?

— Я. А вас как красавица зовут?

— Лена Антонина — девушка замялась — Я подруга Вики Селезневой. Она много про вас рассказывала.

— Я весь в смущении — развожу руками.

— Я еще в комитете комсомола состою. У нас было собрание по подготовке вашего выступления послезавтра. Оля Пыле… ой — Антонина стремительно краснеет — Оля Быкова сказала приготовить плакат — мне демонстрируется пустой лист ватмана — И заметку в стенгазету.

— Хорошее дело — одобрительно киваю.

— Как вас… тебя дать на плакате? Я хорошо рисую, могу изобразить твой портрет.

— Давай, я не против — тоже перехожу на "ты".

— А как тебя представить? Комсомолец, поэт?

— Не просто поэт! — вокруг нас останавливаются студенты, начинают прислушиваться — Поэт-метеорит!

— Это как?? — Лена улыбается, не понимает.

— Обычные поэты как входили в литературу?

— Как?

— Долго и упорно. А я и мои последователи — ворвутся в нее словно метеориты!

Эх, если играть по-крупному — то ходить с козырей. Надо себя зарекомендовать.

Толпа вокруг становится еще больше. Кто-то выкрикивает: "Стихи, метеорит!"

Что же прочитать?! Мозг переходит в ускоренный режим, СЛОВО взвывает в голове".

— Что здесь происходит??

Из аудитории выглядывает преподаватель. Пожилой, сгорбленный мужчина в очках. Крупный нос, проплешина на голове. Слегка похож на будущего премьера Косыгина.

— Здравствуйте, Дитмар Эльяшевич! — здороваюсь с великим Розенталем — Вот, читаю стихи.

— Слышу — скрипит лингвист — Что это за рифма "племен-знамен-времен"? Парная, перекрестная, сквозная?

— Не знаю.

Я растерялся. Рифма и правда, не подходит ни к одному из перечисленных видов. Окружающие студенты смотрят на нас с интересом. Толпа стала еще больше.

— Тоже мне метеорит — улыбается Розенталь — Вот если бы ходил на консультации, знал бы. Заходи в аудиторию, сейчас начнем занятие. А вы расходитесь — это уже толпе — Будет вам послезавтра метеор и комета и вся солнечная система в придачу.

Народ смеется. Я краснею. Похоже мы так громко разговаривали с Антониной, что Розенталь все слышал в приоткрытую дверь.

После практической стилистики, я собираюсь ехать на Моховую — печатать нетленку. Хрен там.

— Русин, к ректору! — в аудиторию заглядывает куратор курса. Пожилой мужчина, бывший военный, старшина. За три года имел с ним всего два разговора. Я отличник, поэтому ко мне нет вопросов по учебе. Активный комсомолец — нет вопросов и по общественной деятельности. Все разговоры свелись к армейским байкам. Я Степану Николаевичу, смешные истории про пограничников и собак, он мне из своего фронтового прошлого «а еще у нас был случай. Одного обозника насмерть убило упавшим мешком с горохом»… При этом мужик — мировой, реально болеет за студентов курса, помогает чем может. Но очень простой.

— Ты зачем, Петровскому, понадобился? — интересуется Степан Николаевич — Колись. Признание смягчает вину.

Ясно. Куратор не читал сегодняшнюю Комсомолку.

— В Штаты хотят меня отправить. На учебу. По обмену.

— Да ладно!

— В Гарвард. Но в ЦК мою кандидатуру не утверждают. Сына Аджубея пихают.

— Вот твари…

— А к нам вместо меня Кеннеди-младший приедет.

— Не может быть! Сын этого, застреленного?

— Ага, у парня психическая травма, он в машине с отцом был. Мозги отца прямо на него попали. Вы тут с ним поаккуратнее.

Николаич прямо рот открыл. Простой — как две копейки.

— Мне говорили, он гамбургеры любит и картошку фри.

— Что это??

— Еда американская. Котлета с овощами между булками хлеба и жареная в масле картошка.

— Ох беда… — куратор искренне расстроился — Где ж мы ему такую еду то найдем?? Картоху еще ладно, ее завались. А хамбургер? Надо на кухне спросить. Неужели котлету не смогут в хлеб запихнуть?

Нет, золотой у нас все-таки народ!

— Ладно, я побежал. А то Петровский без меня в ЦК уедет.

— Да, Леш, давай там, пожестче… Нечего эту золоту молодежь пихать куда попало. Пусть в Штаты едут такие боевые хлопцы, как ты.

Под это пророческое напутствие я направился в сектор А, на 9-й административный этаж. Здесь царил покой и порядок. Зайдя в заполненную наполовину приемную, я назвал свое имя. И тут же, вне очереди, был допущен к ректору. В кабинете находится два человека. Сам ректор и секретарь парткома МГУ Солодков Михаил Васильевич. Солодков массивен, медлителен, на пиджаке — орденские планки. Из-за переговорного стола вышел, руку пожал.

Ректор же больше похоже на шарпея. Полностью лысый, морщинистый. Одет демократично — брюки, светлый пиджак. Галстука нет. Сидит за письменным столом, сжимает папку. Петровский и Солодков рассматривают меня, а я их.

Странный тандем. Михаил Васильевич — известный экономист, партийный лидер универа. Иван Георгиевич — талантливый администратор, математик. Очень много чего сделал для МГУ в частности и для советской науки в целом. Но при этом в Партии не состоит, возглавляет в Верховном Совете СССР блок беспартийных. На что у него было, как говорили, разрешение аж самого Сталина. Вот, мол, посмотрите, беспартийные у нас могут занимать руководящие посты. Показуха.

— Так, так, так… Русин Алексей — ректор открыл папку, начал вслух ее просматривать. Похоже, что мое личное дело — 1940-го года рождения, третьекурсник факультета журналистики, служил в пограничных войска, имеет медаль. Русский, из-под Донецка. Комсомолец…

Я переминался с ноги на ногу, разглядывал кабинет. Мнда… Библиотеки Когана и Заславского отдыхают. В десятках дубовых шкафах Петровского находились тысячи томов. Отечественные книги, зарубежные, раритетные…

К ректору присоединяется Солодков. Просит присесть за переговорный стол, протерев очки, начинает форменный допрос. Сначала пробежался по биографии, потом дошел до родителей. Что-то себе записал. Дальше были дедушки и бабушки. Я не сразу понял, но потом догадался — ищет в биографии темные пятна. Репрессированных родственников, дворян… Не найдя ничего интересного, Солодков допрос прекращает. Смотрит зачетку. Удовлетворенно кивает — там одни пятерки.