Воевали мы честно (История 31-го Отдельного Гвардейского тяжелого танкового полка прорыва. 1942 - Колбасов Николай Петрович. Страница 31

Наконец появилась возможность заняться своими зубами. На фронте было не до них. Как-то в Курляндии мы оказались рядом с госпиталем, где был зубной врач. Записались на прием, но в назначенный день пошли в наступление, и о лечении пришлось забыть. В войну особенно некогда было об этом думать. Там легко можно было и голову потерять. Приходилось пить ледяную воду, грызть мороженый хлеб. В общем, зубы были в плачевном состоянии. Зубным врачом в Острове работала молодая, лет двадцати трех, женщина. Практика у нее была огромная. Через ее руки каждый день проходили десятки военных. Первый раз, осмотрев меня, она ахнула: «Да, придется поработать!». Лишь месяца через три я закончил лечение. И до сих пор с благодарностью вспоминаю врачей, лечивших меня.

В апреле 1946 года я получил отпуск. Побыв десять дней дома, вернулся в часть. Мать к этому времени ослепла. Сказалось повышенное давление. Она слишком сильно переживала за меня, а теперь еще и за брата Михаила. Дела у Миши были совсем плохи. Он долго лежал в больнице. Легкие у него разваливались, да и питание при его болезни было совсем никудышное. Как раз в это время у нас находилась сестра мамы, тетя Настя. Решили отправить Мишу к ней в деревню. Попытаться сбить болезнь чистым воздухом и усиленным питанием. Поначалу в деревне Мише стало лучше. Но через две недели пришла телеграмма — Михаил умер. Начальство пошло мне навстречу и выдало неделю отпуска для поездки на похороны. Умер Миша в деревне Большие Старики. Деревня находилась недалеко от Острова. На попутных машинах доехал до Новоржева. Там заночевал в доме колхозника. Дорога проходила через Пушкинские Горы, рядом со стеной Святогорского монастыря. Утром добрался до станции Сущево. Сел на товарный поезд. Когда проезжали Ашевский подъем, поезд замедлил ход, и напротив деревни я на ходу спрыгнул. Почти вся деревня была уничтожена. Люди жили в землянках. С помощью детишек нашел землянку, где жили тетя Настя и тетя Феня. Выяснилось, что я опоздал. Похороны состоялись накануне. Здесь же я узнал и о другом горе. За неделю до этого в Ленинграде похоронили мою мать.

Утром мы с отцом сходили на могилу Миши. Похоронили его на кладбище в Добрывичах. Хотя документы у меня были только до деревни, решил съездить с отцом в Ленинград. Наутро были уже в городе. Посетив могилу матери, я вернулся в полк. И хотя из отпуска немного опоздал, но командование учло обстоятельства, и никаких санкций не последовало.

Шел 1946-й год. Летом разразилась сильная засуха. В стране начался голод. Нам тоже не хватало еды. Осенью мы стали делать набеги на колхозные поля. Накопав картошки, уходили в кусты за складом ГСМ. У всех экипажей были ведра. На кострах варили картошку и без хлеба, а часто и без соли ели ее. Съев ведро картошки на четверых, шли на обед и там съедали все, что давали, и все равно было мало. На базаре, около Дома офицеров, который восстанавливали пленные немцы, прикупали хлеб со шпиком. Такой бутерброд у местных жителей стоил десять рублей, деньги по тем временам немалые.

Наступила зима. Приближалось время демобилизации. Вернулся на учебу в техникум Николай Индюков. В институт на занятия уехал радиомастер Виктор Ермолинский. Демобилизовались Михаил Васенин и Василий Трутнев. У нас с Андреем Климовым тоже были приготовлены самодельные чемоданы. Хранились они в радиоклассе. Там мы были полными хозяевами.

Демобилизовался Борис Шанглер. Всю войну он был заведующим полковым продовольственным складом. Сколько к нему приходило проверочных комиссий, и всегда на складе все было в ажуре. Ну на фронте все было проще. Когда в Острове мы влились в новый полк, Шанглер стал заведующим объединенным складом. И опять у него был полный порядок. Иногда, находясь в наряде по кухне, приходилось наблюдать за работой Бориса. Жены офицеров получали пайки. «Боря, дай другой кусок мяса — здесь большая кость», — «Пожалуйста». Борис никому не отказывал. На часах семь часов вечера. Пора заканчивать работу, а в очереди еще несколько человек. Он задержится, но всех отпустит. И вот Шанглер закончил службу и уехал в Ленинград. Устроился в ресторан, и там тоже дела у него шли прекрасно.

После Шанглера у нас сменилось несколько кладовщиков. Кого-то выгоняли за грубость, кого-то за воровство. Искали, кого же поставить. Вспомнили, что в батальоне есть писарь техчасти, молодой грамотный парень Толя Сатин. Отчетность у Толи всегда была в порядке. Раньше Сатин воевал на танке. Был ранен в голову. На лбу у него не было кусочка кости, и было видно, как кожа в этом месте дышит, пульсирует. Начальство решило, что лучшего завскладом не найти. Мы были рады за Толю. Спали мы с ним на одних нарах и надеялись, что в это голодное время и нам кое-что перепадет.

На новом месте Сатин освоился быстро. Через неделю у него были уже новые друзья, старшины батальонов. Никогда не пивший, он стал выпивать. Скромнейший тихий парень пошел в самоволки. Ровно в семь он заканчивал работу, даже если оставалось обслужить только одного человека.

Первая ревизия обнаружила недостачу нескольких килограммов сахара и крупы. Сатина предупредили. Новая ревизия вскрыла еще большую недостачу продуктов. Кроме того, не хватило тонны муки, из которой в местной пекарне пекли хлеб для гарнизона. Сатина арестовали. Более двух месяцев его держали на гарнизонной гауптвахте. Я как помощник командира взвода часто ходил в наряд помощником начальника караула. Толя передавал мне записки старшинам, с просьбой, чтобы те подкормили его. Но они не особенно охотно откликались на его просьбы. Мне же пришлось вместе с конвоиром сопровождать Толю в тюрьму города Остров. Сатин был еще под следствием, но содержать его на гауптвахте мы уже не имели права. В тюрьме мы простились. Так вместо демобилизации Толя попал в заключение. Уже в Ленинграде я узнал, что Сатина судили и дали ему три года.

Начальником штаба 90-го танкового полка был полковник Четин. Во время войны он был начальником штаба БТМВ 67-й армии. Кряжистый, физически крепкий мужчина. Перед обедом у нас иногда устраивали своеобразный экзамен по физподготовке. Перед столовой устанавливался гимнастический козел. Тех, кто перепрыгивал через него, пускали в столовую, а остальных гоняли до тех пор, пока они не умудрялись хотя бы переползти через козла. Как-то эту картину увидел полковник. Покачал головой: «Эх, молодежь». Разбежавшись, он легко и красиво перелетел через снаряд. Другой раз Четин проходил мимо турника, на котором мучились солдаты, пытаясь подтянуться. У нас в казарме тоже был установлен турник, и мы каждую свободную минуту старались позаниматься на нем. Посмотрев на страдальцев, полковник подошел к перекладине и сказал: «Смотрите, как надо работать». Глядя на его массивную, килограммов за сто фигуру, казалось, что он и подтянуться не сможет. А он легко, даже изящно, прокрутил «солнце». Правда, перекладина при этом так скрипела и прогибалась, что вот-вот могла развалиться.

Случилось так, что полковник Четин в штабе полка ударил нашего командира взвода Никифорова. Ударил за то, что тот, будучи дежурным по штабу, не вызвал ему вовремя автомашину. Никифоров написал жалобу. Ей дали ход. Из Москвы, чуть ли не от Сталина, пришло указание назначить полковника комендантом какой-то небольшой станции возле Читы. Я ехал в Ленинград в командировку. Мы оказались в одном купе с Четиным. До Пскова ехали вместе. Он был с женой и взрослой дочерью. Женщины, чувствовалось, переживали. Полковник их успокаивал, рассказывал, как чудесно они там будут жить, какая там прекрасная охота и как будут ходить за грибами и ягодами.

ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ

Последние дни перед демобилизацией тянулись очень нудно. Мы болтались, ничего не делая.

26 февраля 1947 года меня демобилизовали. Я с группой ленинградцев получил документы, и мы поспешили на поезд до Пскова. Во Пскове пришлось долго ждать поезд на Ленинград. Наконец все уселись в один вагон. Брать его пришлось штурмом. Заняли несколько купе в общем вагоне и улеглись спать.