Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир. Страница 12

долга (если бы вообще таковой существовал). Однако мы еще не настолько

подвинулись, чтобы доказать a priori, что подобный императив действительно

существует, что имеется практический закон, который сам по себе повелевает

безусловно и без всяких мотивов, и что соблюдение такого закона есть долг.

При желании достигнуть этого крайне важно остерегаться того, чтобы даже в голову не

приходило пытаться выводить реальность этого принципа из особого свойства

человеческой природы. Ведь под долгом разумеется практически безусловная

необходимость поступка; следовательно, он должен иметь силу для всех разумных

существ (которых только вообще может касаться императив) и лишь поэтому должен

быть законом также и для всякой человеческой воли. А то, что выводится из особых

природных склонностей человечества, что выводится из тех или иных чувств и

влечений и даже, где возможно, из особого направления, которое было бы свойственно

человеческому разуму и не обязательно было бы значимо для воли каждого разумного

существа, – это может, правда, служить нам максимой, но не законом, служить

субъективным принципом, действовать согласно которому нам позволяют влечение и

склонность, но не объективным принципом, согласно которому нам было бы указано

действовать, хотя бы все наши влечения, склонности и природное устроение были

против этого; и даже возвышенный характер и внутреннее достоинство веления долга

тем больше раскрываются, чем меньше за него субъективные причины, чем больше они

против него, без того, однако, чтобы хоть в малейшей степени ослабить этим

принуждение законом и лишить его силы.

Здесь мы в самом деле видим философию поставленной на опасную позицию, тогда как

ее позиция должна быть твердой, хотя бы ей и не было за что держаться или на что

опираться ни в небе, ни на земле. Она должна здесь показать свою чистоту как

заключающая сама в себе свои законы, а не как возвестительница тех законов, которые

ей нашептывает врожденное чувство или неизвестно какая попечительная природа и

которые все вместе, хотя и лучше, чем ничего, все же не могут служить нам

принципами, какие диктует разум и какие должны непременно иметь свой источник

совершенно a priori и тем самым и свое повелевающее значение: не ждать ничего от

склонности человека, а ждать всего от верховной власти закона и должного уважения к

нему или в противном случае осудить человека на презрение к самому себе и

внутреннее отвращение.

Таким образом, все эмпирическое не только совершенно непригодно как приправа к

принципу нравственности, но в высшей степени вредно для чистоты самих нравов; ведь

в нравах подлинная и неизмеримо высокая ценность безусловно доброй воли как раз в

том и состоит, что принцип [совершения] поступков свободен от всех влияний

случайных причин, которые могут быть даны только опытом. Никогда нелишне

предостерегать от этой небрежности или даже низменного образа мыслей, при которых

принцип ищут среди эмпирических побудительных причин и законов; ведь

человеческий разум, когда устает, охотно отдыхает на этом мягком ложе и в сладких

обманчивых грезах (которые заставляют его, однако, вместо Юноны обнимать облако) подсовывает нравственности какого-то ублюдка, состряпанного из членов совершенно

разного происхождения, который похож на все, что только в нем хотят видеть, но

только не на добродетель для тех, кто хоть раз видел ее в ее истинном облике.

Итак, вопрос состоит в следующем: необходимый ли это закон для всех разумных

существ – всегда судить о своих поступках по таким максимам, относительно которых

они сами могут хотеть, чтобы они служили всеобщими законами? Если это такой закон, то он должен уже быть связан (совершенно a priori) с понятием воли разумного

существа вообще. Но для того чтобы обнаружить такую связь, нужно, как бы этому ни

противились, сделать шаг за [ее] пределы, а именно к метафизике, однако к той ее

области, которая отлична от сферы спекулятивной философии, – к метафизике

нравственности. В практической философии, где мы не ставим себе задачей выяснять

основания того, что происходит, а рассматриваем законы того, что должно

происходить, хотя бы никогда и не происходило, т. е. объективно Практические

законы, нам не нужно исследовать, на каком основании что-то нравится или не

нравится. В чем разница между наслаждением от одного лишь ощущения и вкусом и

отличается ли вкус от общего удовлетворения разума; на что опирается чувство

приятного и неприятного и как возникают отсюда желания и склонности, а из них при

содействии разума – максимы; все это предмет эмпирической психологии, которая

составила бы вторую часть учения о природе, если рассматривать его как философию

природы, поскольку оно основано на эмпирических законах. Здесь же речь идет об

объективно практическом законе, стало быть об отношении Воля к самой себе, поскольку она определяется только разумом, так как все, что имеет отношение к

эмпирическому, отпадает само собой. Ведь если разум определяет поведение только

для самого себя (возможность чего мы как раз сейчас будем исследовать), то он должен

делать это необходимо a priori.

Воля мыслится как способность определять самое себя к совершению поступков

сообразно с представлением о тех или иных законах. И такая способность может быть

только в разумных существах. То, что служит воле объективным основанием ее

самоопределения, есть цель, а цель, если она дается только разумом, должна иметь

одинаковую значимость для всех разумных существ. То, что содержит только

основание возможности поступка, результат которого составляет цель, называется

средством. Субъективное основание желания есть мотив (Triebfeder), объективное

основание воления – побудительная причина (Bewegungsgrund); отсюда различие

между субъективными целями, которые основываются на мотивах, и объективными, которые зависят от побудительных причин, значимых для каждого разумного существа.

Практические принципы формальны, если они отвлекаются от всех субъективных

целей; но они материальны, если кладут в основу эти субъективные цели, стало быть те

или иные мотивы. Все те цели, которые разумное существо ставит себе по своему

усмотрению как результаты своего поступка (материальные цели), только

относительны; в самом деле, одно лишь отношение их к индивидуальной (besonders geartetes) способности желания субъекта придает им ценность, которая поэтому не

может дать никакие общие для всех разумных существ принципы, имеющие силу и

необходимые для всякого воления, т. е. практические законы. Поэтому все эти

относительные цели составляют лишь основание гипотетических императивов.

Но положим, что имеется нечто такое, существование чего само по себе обладает

абсолютной ценностью, что как цель сама по себе могло бы быть основанием

определенных законов, тогда в нем, и только в нем могло бы заключаться основание

возможного категорического императива, т. е. практического закона.

Теперь я утверждаю: человек и вообще всякое разумное существо существует как цель

сама по себе, а только как средство для любого применения со стороны той или другой

воли; во всех своих поступках, направленных как на самого себя, так и на другие

разумные существа, он всегда должен рассматриваться также как цель. Все предметы

склонности имеют лишь обусловленную ценность, так как если бы не было

склонностей и основанных на них потребностей, то и предмет их не имел бы никакой

ценности. Сами же склонности как источники потребностей имеют столь мало

абсолютной ценности, ради которой следовало бы желать их самих, что общее

желание, какое должно иметь каждое разумное существо, – это быть совершенно