Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир. Страница 51

возникновения в опыте; тогда впечатления, получаемые от чувств, дают первый повод к раскрытию всей познавательной способности в

отношении их и к осуществлению опыта, содержащего два весьма

разнородных элемента, а именно

материю

для познания, исходящего из чувств, и некоторую

форму

для упорядочения ее, исходящего из внутреннего источника чистого

созерцания и мышления, которые приходят в действие и производят

понятия при наличии чувственного материала. Такое прослеживание

первых попыток нашей познавательной способности с целью

восхождения от единичных восприятий к общим понятиям приносит, без сомнения, большую пользу, и мы обязаны знаменитому Локку

открытием этого пути. Однако таким способом никогда нельзя

осуществить

дедукцию

чистых априорных понятий: она вовсе не лежит на этом пути, так как

априорные понятия в отношении своего будущего применения, которое должно быть совершенно независимым от опыта, обязаны

предъявить совсем иное метрическое свидетельство, чем

происхождение из опыта. Эту попытку делать выводы из

физиологических данных, которая, собственно говоря, вовсе не может

называться дедукцией, так как она касается quaestionem facti, я буду

поэтому называть объяснением

обладания

чистым знанием. Таким образом, ясно, что возможна только

трансцендентальная, а не эмпирическая дедукция чистого знания и что

эмпирическая дедукция чистых априорных понятий – это тщетная

попытка, которую могут предпринять лишь люди, совершенно не

понимающие особой природы этих знаний.

Однако, если даже и допустить, что единственно возможная дедукция

чистых априорных знаний имеет трансцендентальный характер, тем не

менее отсюда еще не становится ясным, что она столь уж необходима.

Выше мы с помощью трансцендентальной дедукции проследили

понятия пространства и времени вплоть до их источников и объяснили

и определили их объективную априорную значимость. Тем не менее

геометрия идет своим верным путем чисто априорных знаний, вовсе

не нуждаясь в том, чтобы философия засвидетельствовала чистоту и

закономерность происхождения основного ее понятия – понятия

пространства. Но понятие пространства в этой науке применяется

лишь к внешнему чувственно воспринимаемому миру: пространство

есть чистая форма созерцания его, в которой, следовательно, всякое

геометрическое познание как основанное на априорном созерцании

имеет свою очевидность и в которой предметы даны в созерцании а

priori (что касается формы) посредством самого познания. Но когда мы

доходим до

чистых рассудочных понятий,

неизбежно появляется потребность искать трансцендентальную

дедукцию не только их самих, но также и пространства, так как они

говорят о предметах с помощью предикатов чистого априорного

мышления, а не созерцания и чувственности; поэтому они относятся

ко всем предметам без всяких условий чувственности, и так как не

основываются на опыте, то не могут указать и в априорном созерцании

никакого объекта, на котором они основывали бы свой синтез до

всякого опыта; поэтому они не только возбуждают подозрения

относительно объективной значимости и границ своего применения, но и делают также двусмысленным вышеупомянутое

понятие пространства

тем, что склонны применять его вне условий чувственного созерцания, поэтому и выше необходима была трансцендентальная дедукция его.

Итак, прежде чем сделать хотя бы один шаг в области чистого разума, читатель должен убедиться в настоятельной необходимости такой

трансцендентальной дедукции, так как в противном случае он будет

действовать слепо и, много проблуждав, вынужден будет вернуться к

тому же состоянию неведения, с которого начал. Он должен также

заранее ясно представить себе неизбежные трудности, чтобы не

жаловаться на неясность там, где сам исследуемый предмет глубоко

сокрыт, или чтобы устранение препятствий не утомило его слишком

рано, так как перед ним стоит дилемма – или довести это критическое

исследование до конца, или совсем отказаться от всяких притязаний

на, знания чистого разума как от самой излюбленной [философами]

области, а именно от того, что выходит за пределы всякого

возможного опыта.

Исследуя выше понятия пространства и времени, нетрудно было дать

понять, каким образом они, будучи априорными знаниями, тем не менее

необходимо должны относиться к предметам и делают возможным

синтетическое знание о них независимо от всякого опыта. В самом деле, так как предмет может являться нам, т. е. быть объектом эмпирического

созерцания, только с помощью таких чистых форм чувственности, то

пространство и время суть чистые созерцания, а priori содержащие условие

возможности предметов как явлений, и синтез в пространстве и времени

имеет объективную значимость.

Категории же рассудка вовсе не представляют нам условий, при

которых предметы даются в созерцании; стало быть, предметы могут, несомненно, являться нам без необходимого отношения к функциям

рассудка, и, следовательно, рассудок а priori не содержит условий [их].

Поэтому здесь возникает затруднение, не встречавшееся нам в области

чувственности, а именно каким образом получается, что

субъективные условия мышления

имеют

объективную значимость,

т. е. становятся условиями возможности всякого познания предметов; ведь без функций рассудка могут быть даны в созерцании явления.

Возьмем, например, понятие причины, означающее особый вид

синтеза, когда за некоторым

А

полагается, согласно определенному правилу, совершенно отличное от

него

В.

Α priori еще не ясно, почему явления должны содержать в себе нечто

подобное (ведь опыт нельзя приводить в качестве доказательства, так

как доказательству подлежит объективная значимость этого

априорного понятия), и потому а priori возникает сомнение, не есть ли

это понятие совершенно пустое и не имеющее среди явлений ни

одного [соответствующего ему] предмета; ведь ясно, что предметы

чувственного созерцания должны сообразоваться с формальными

условиями чувственности, а priori заложенными в нашей душе, в

противном случае они не будут предметами для нас; но сделать вывод, что они, кроме того, должны сообразоваться также с условиями, в

которых рассудок нуждается для синтетического единства мышления, уже не так легко. Ведь явления могли бы быть такими, что рассудок не

нашел бы их сообразными с условиями своего единства, и тогда все

находилось бы в хаотическом смешении до такой степени, что, например, в последовательном ряду явлений не было бы ничего, что

давало бы нам правило синтеза и, стало быть, соответствовало бы

понятию причины и действия, так что это понятие было бы

совершенно пустым, ничтожным и лишенным значения. Тем не менее

явления доставляли бы нашему созерцанию предметы, так как

созерцание вовсе не нуждается в функциях мышления.

Казалось бы, легко отделаться от подобного трудного исследования, ссылаясь на то, что опыт постоянно доставляет примеры такой

правильной последовательности явлений, дающие достаточно

оснований отвлечь от них понятие причины и тем самым подтвердить

объективную значимость его. Однако здесь упускают из виду, что

таким путем понятие причины вовсе не может возникнуть: оно или

должно быть обосновано в рассудке совершенно а priori, или должно

быть совсем отброшено как чистый вымысел. В самом деле, это

понятие непременно требует, чтобы нечто

(А)

было таким, чтобы из него

необходимо

и

по безусловно всеобщему правилу

следовало нечто другое

(В).

Явления дают, конечно, много случаев для установления правила, согласно которому нечто обыкновенно происходит, однако они