Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир. Страница 8

можно было бы собрать с эмпирического поля, так что оно, убежденное в своем

достоинстве, презирает эти последние и постепенно может сделаться их владыкой.

Смешанное же учение о нравственности, составленное и из мотивов, основанных на

чувствах и склонностях, и из понятий разума, должно сделать неустойчивым состояние

души под действием побудительных причин, которые нельзя подвести ни под какой

принцип и которые только весьма случайно ведут к добру, а чаще всего могут привести

к злу.

Из всего сказанного явствует, что все нравственные понятия имеют свое место и

возникают совершенно a priori в разуме, и притом в самом обыденном человеческом

разуме так же, как и в исключительно спекулятивном; что они не могут быть отвлечены

ни от какого эмпирического и потому лишь случайного познания; что именно эта

чистота их происхождения делает их достойными служить нам высшими

практическими принципами; что насколько мы каждый раз привносим эмпирический

[элемент], настолько лишаем их истинного влияния и безграничной ценности

поступков; что не только величайшая необходимость в теоретических целях, когда дело

идет только о спекуляции, требует, чтобы понятия и законы нравственности черпались

из чистого разума и излагались во всей чистоте и, более того, чтобы был определен

объем всего этого практического или чистого познания разума, т. е. вся способность

чистого практического разума, но что все это имеет величайшее практическое

значение. Однако не следует при этом ставить принципы в зависимость от особой

природы человеческого разума, как это охотно допускает, да иногда и находит

необходимым, спекулятивная философия; нет, именно потому, что моральные законы

должны иметь силу для каждого разумного существа вообще, необходимо выводить их

уже из общего понятия разумного существа вообще и таким образом излагать всю

мораль, которая для своего применения к людям нуждается в антропологии, сначала

независимо от нее как чистую философию, т. е. как метафизику, во всей полноте (что

вполне возможно в этом виде совершенно обособленного познания). При этом мы

прекрасно понимаем, что, не обладая ею, не только совершении напрасно пытаться

точно определить для спекулятивного суждения моральное [содержание] долга во всем, что сообразно с долгом, но даже в обычном и практическом применении, особенно в

моральном наставлении, невозможно основать нравы на их подлинных принципах и

тем самым вызывать чистые моральные убеждения и прививать умам стремление к

высшему благу в мире.

Однако, чтобы в этой работе подняться по естественным ступеням не просто от

обыденного нравственного суждения (которое здесь достойно большого уважения) к

философскому, как это было раньше, а от популярной философии, не идущей дальше

того, до чего она может ощупью дойти посредством примеров, к метафизике (которая

уже больше не дает себя сдерживать ничем эмпирическим и которая, имея своей

задачей определить всю сумму относящегося сюда познания разума, доходит во всяком

случае до идей, где нас покидают даже примеры), мы должны проследить и ясно

представить практическую способность разума, начиная с ее общих определяющих

правил и кончая тем пунктом, где из нее возникает понятие долга.

Каждая вещь в природе действует по законам. Только разумное существо имеет волю, или способность поступать согласно представлению о законах, т. е. согласно

принципам. Так как для выведения поступков из законов требуется разум, то воля есть

не что иное, как практический разум. Если разум непременно определяет волю, то

поступки такого существа, признаваемые за объективно необходимые, необходимы

также и субъективно, т. е. воля есть способность выбирать только то, что разум

независимо от склонности признает практически необходимым, т. е. добрым. Если же

разум сам по себе недостаточно определяет волю, если воля подчинена еще и

субъективным условиям (тем или иным мотивам), которые не всегда согласуются с

объективными, – одним словом, если воля сама по себе не полностью сообразуется с

разумом (как это действительно имеет место у людей), то поступки, объективно

признаваемые за необходимые, субъективно случайны и определение такой воли

сообразно с объективными законами есть принуждение; т. о. хотя отношение

объективных законов к не вполне доброй воле представляется как определение воли

разумного существа основаниями разума, но эта воля по своей природе послушна им не

с необходимостью.

Представление об объективном принципе, поскольку он принудителен для воли, называется велением (разума), а формула веления называется императивом.

Все императивы выражены через долженствование и этим показывают отношение

объективного закона разума к такой воле, которая по своему субъективному характеру

не определяется этим с необходимостью (принуждение). Они говорят, что делать нечто

или не делать этого – хорошо, но они говорят это такой воле, которая не всегда делает

нечто потому, что ей дают представление о том, что делать это хорошо. Но

практически хорошо то, что определяет волю посредством представлений разума, стало

быть, не из субъективных причин, а объективно, т. е. из оснований, значимых для

всякого разумного существа, как такового. В этом состоит отличие практически

хорошего от приятного; приятным мы называем то, что имеет влияние на волю только

посредством ощущения из чисто субъективных причин, значимых только для того или

иного из чувств данного человека, но не как принцип разума, имеющий силу для

каждого.

Совершенно добрая воля, таким образом, также подчинялась бы объективным законам

(добра), но на этом основании нельзя было бы представлять ее как принужденную к

законосообразным поступкам, так как сама собой, по своему субъективному характеру, она может быть определена только представлением о добре. Поэтому для

божественной и вообще для святой воли нет никаких императивов; долженствование

здесь но на своем месте, так как воление само собой необходимо согласно с законом.

Поэтому императивы суть только формулы для выражения отношения объективных

законов воления вообще к субъективному несовершенству воли того или другого

разумного существа, например воли человека.

Все императивы, далее, повелевают или гипотетически, или категорически. Первые

представляют практическую необходимость возможного поступка как средство к чему-

то другому, чего желают (или же возможно, что желают) достигнуть. Категорическим

императивом был бы такой, который представлял бы какой-нибудь поступок как

объективно необходимый сам по себе, безотносительно к какой-либо другой цели.

Так как каждый практический закон представляет возможный поступок как хороший и

поэтому как необходимый для субъекта, практически определяемого разумом, то все

императивы суть формулы определения поступка, который необходим согласно

принципу воли, в каком-либо отношении доброй. Если же поступок хорош только для

чего-то другого как средство, то мы имеем дело с гипотетическим императивом; если

он представляется как хороший сам по себе, стало быть как необходимый для воли, которая сама по себе сообразна с разумом как принципом ее, то императив –

категорический.

Императив говорит, таким образом, какой возможный с моей стороны поступок был бы

хорошим, и представляет практическое правило по отношению к такой воле, которая не

совершает непременно поступка только потому, что он хорош, так как отчасти субъект

не всегда знает, что поступок хорош, отчасти же, если бы он это и знал, его максимы

все же могли бы противоречить объективным принципам практического разума.

Гипотетический императив, следовательно, говорит лишь, что поступок хорош для