Освободившиеся - Аннандейл Дэвид. Страница 30

Тело отяжелело от боли. На некоторых движениях доспех запаздывал, а в другие вкладывал слишком много энергии. Его перемещения представляли собой быструю череду рывков. Мышцы сразу же начали компенсировать это, сглаживая шаг, но эффект остался. Каждое действие напоминало ему об ограничениях и неизбежности телесности.

Землетрясение прекратилось. Земля была незыблема и спокойна, словно смерть. Он двигался сквозь черноту трупа Калта. Он шел еще до того, как к нему вернулось сознание. Так что он продолжил идти. Он не знал, куда направляется. Не знал, где находится. Он шел без цели. Он никогда еще не сталкивался со столь глубоким мраком. Его не одарили ранее пережитой ясностью зрения. Нашлемный прожектор высвечивал лишь следующий шаг. Он переключался в ультрафиолетовый и инфракрасный диапазон. Тьма не изменилась. Она не хотела, чтобы он видел.

Он принял свою кару. Горе давило на него еще сильнее. Он потерпел неудачу. Он недостоин.

Однако пока он шел, делая шаг за шагом по неровному камню, горе уходило. Его задача не завершена, и коль скоро он жив, значит ему и исполнять этот долг. Шаг за шагом, привыкая к новым движениям тела, шаг за шагом, и его разум прояснился. Окруженный чешуйчатой тьмой, видя только следующий шаг, а за ним следующий, он начал понимать. Начал видеть по-настоящему.

Последнее, что он помнил до забытья в падении: свобода от бремени. Миг божественной милости посреди абсолютного хаоса. Совершенство внутри совершенства. Совпадение этих двух состояний было не случайно, а необходимо. Одно вело к другому.

Он бы перебил всю Галактику, лишь бы вновь сбросить бремя.

Он пошел быстрее, шаги стали поспешнее и беспокойнее. Он шагал, чтобы отыскать избавление. Он достигнет его, исполняя свой долг, совершив высший акт веры. Отыщет где–то во тьме впереди свой истинный долг.

Под ногами что–то хрустнуло. Он остановился и посмотрел вниз. Это был осколок багряной брони. Он двинулся дальше и увидел еще больше кусков — и синих, и красных. Возможно, он и впрямь был один. Возможно, разлом поглотил всех, и он единственный выживший из XVII и XIII Легионов на Калте. Гражданские тоже бы погибли. Он мог быть единственным живым существом на планете, одиноким червем, ползущим сквозь гниющий труп мира.

В этой мысли была своя привлекательность. Это стало бы своего рода победой. Возможность того, что братья из Несущих Слово мертвы, не смущала его. Все жизни — расходный материал для служения богам. Если им суждено было сгинуть в великом спазме, так тому и быть. Курта Седд являлся часть Легиона, однако в первую очередь он имел долг перед богами. Легион бросил его. Обманул его. Участь Легиона не могла его тревожить. Он был Несущим Слово в самом глубоком смысле. Благодаря недостатку сочувствия к низшим братьям он понесет слова веры более праведно.

Куда их нести? Кому свидетельствовать?

Ответа не было. Но он пошел быстрее, обретая силу и контроль над своими движениями. Все быстрее, пока не побежал.

Зов завладел им. Источник находился поблизости. Сперва он не понял, что тот все еще притягивает его, поскольку полностью был погружен в эту силу. Но теперь он осознавал ее и отвечал полностью осмысленным действием. Он мчался вперед через абсолютный мрак, не думая о провалах и преградах. Грудь вздымалась от восторга. Губы растянулись в благоговейном оскале — в его молитве содержалось столько хвалы и жестокости, что ее нельзя было выразить словами. Он прошел назначенным путем, и теперь праздновал триумф. Он поднялся вверх, чтобы спуститься вниз, и его унесло славное падение. Он пробился на самые нижние глубины.

Он благодарил богов. Благодарность обрела форму яростного шипения. Он побежал быстрее, рывком преодолевая последние метры между собой и своей незримой судьбой. Он принадлежал тьме и струился вместе с ней. Все его тело ощущало груз брони и боль. И в то же время он был не из плоти. Казалось, будто та вновь отступила от него, став чем–то на заднем плане, незначительной заботой, которую он преодолел.

Этот момент важен. Запомни его.

Мысль прозвучала мощно, словно громадный колокол. Ее высказал полный силы голос. Он не знал, принадлежал ли этот голос ему. Неважно. Это была истина. Он восславил ее.

Быстрее. Быстрее. Через боль и камни, во тьме и с тьмой, не видя направления. Вокруг ничего не было. Лишь чернота и зов.

Лишь святость и истина.

А затем он замер. Остановка была внезапной, без его воли, и настолько резкой, будто его полет прервала рука божества. Он стоял неподвижно, хватая ртом воздух и впервые ощущая, как срастаются его ребра. Он не знал, почему остановился. Тело отказывалось сделать еще шаг.

То, что он видел, понемногу менялось. Его глаза приспосабливались к мраку. Нет, все было не так. Это мрак преображался. Он частично отводил свою силу, переставая быть вездесущим. Он больше не заполнял собой пещеру. Он отступал, словно волна, оставляя за собой естественную темноту. Фотолинзы Курты Седда снова работали. Он различал два вида тьмы. Видел, как щупальца ночи варпа перетекают по полу пещеры, а потом падают в чудо.

Перед ним находился еще один спуск. Величайший из всех.

Он стоял на краю бездны. Подземное ущелье было глубоким и широким. Поперечник составлял по меньшей мере сто метров, а дальний край представлял собой отвесную стену, уходящую вертикально вниз от потолка, который едва позволяла разглядеть его высота. Были здесь и сталактиты. Во мраке они казались серыми когтями, тянущимися к разлому, словно камень пытался ответить на могучий зов.

Глубина бездны была необозрима. Впрочем, бесконечной она не была. Величие провала никак не было связано с его размерами. Причина величия располагалась на его дне.

Дыхание Курты Седды сбилось на благоговейный всхлип.

Он глядел во мрак, и мрак не пустовал. Его ожидало видение. Он практически мог его рассмотреть. Там отсутствовал свет. Видение состояло из настолько глубокой тьмы, что, будучи невидимым, оно при этом было настолько заметным, что обжигало глаза.

Это была фигура, но Курта Седд не мог различить, какая именно. Она была слишком огромна. Контуры лежали за границами восприятия. И все же его долгом было узреть ее. Долгом, чтобы…

Чтобы…

Чтобы сделать что?

Он покачнулся, зашатавшись на краю обрыва. Потянулся вперед, как будто руки могли ухватить его цель. Полное откровение оставалось сразу за пределами досягаемости. Скользило по краю его души.

— Помоги мне, — взмолился он. — Уризен. Услышь меня, Уризен. Направь меня, Уризен. Я избран. Я принимаю эту истину. Укажи мне путь. Укажи, что я призван сделать. Уризен, научи меня.

Уризен. Он именовал Лоргара его титулом. Имя примарха не покидало его уст. Он не представлял себе то лицо, на которое смотрел всего несколько часов назад. Уризен. Не сам Лоргар, а тот, кем Лоргар должен быть. Голос истины, неизменной. Непогрешимой. В сознании Курты Седда очертания Лоргара и Уризена накладывались друг на друга, совпадая почти безупречно, но лишь почти. Лоргар мог ошибаться. Уризен был непогрешим.

Курта Седд был избран. Так провозгласил Уризен. И именно Уризен мог наделить его зрением, чтобы наконец увидеть окончательную правду.

Руки протянуты вперед, тело наклонилось до пределов равновесия, балансируя над пустотой.

— Направь меня, — и шепот падает во тьму.

Так мало нужно, чтобы упасть вместе со словами.

Так мало, чтобы цепи навеки ослабли, чтобы бремени пришел конец.

Плоть снова стала чем–то несущественным, очень далеким. Его душа была свободна, повиснув в черноте. Однако и душа также являлась бременем. Она была причиной каждого бремени — проклятием, добровольно оплетавшим себя цепями.

Полностью освободиться от бремени означало освободиться от своей души.

И теперь он узрел. Узрел, какую форму имеет видение.

Он узрел Октет.

Там, в самой глубине сети пещер Калта, в скале была высечена суть. Линии и изгибы туннелей, перекрестки и выходы залов — все это сошлось воедино, образовав символ. Восьмеричная руна многокилометровой длины ждала, когда ей дадут волю. Она не была завершена. Проходы обрушились. Другие были фрагментарны, они тянулись сойтись и завершиться, но обрывались на полпути. Октет вторгся в бытие и корчился в заточении нереализованной возможности.