Моя долгожданная любовь - Грегори Джил. Страница 16

— Я никогда не прощу тебя, Брайони. Думаю, это не в моих силах.

Она задохнулась и схватилась за горло. Его взгляд был холоден, как лед.

— Ты слишком часто бросала мне вызов, — мрачно сказал он. — Но на этот раз то, что ты натворила, уже нельзя исправить.

Он покачал головой и, казалось, собирался еще что-то добавить, но затем резко повернулся и пошел к дверям.

— Вот и все.

Брайони не могла больше выговорить ни слова. Ей хотелось позвать его, умолять его, но слова точно застряли у нее в горле. Она смотрела, как он открывает дверь.

— Джим! — Она вся дрожала, больше от шока, нежели от колючего ноябрьского ветра, в эту минуту сквозняком продувавшего комнату. — Куда… куда ты? — прошептала она.

Он оглянулся. С минуту казалось, что, глядя на ее маленькую, тонкую фигурку на кровати, зеленые глаза, мерцающими озерами устремленные на него, он колеблется. На его лице отразилась борьба чувств, но, так и не ответив, он шагнул в дверь и захлопнул ее за собой.

Брайони, преодолевая боль, присела на кровати. Складки ее шелковой сорочки и волосы развевались под напором ветра, продувавшего спальню, но, забыв о прохладе, о ночи, о боли, терзавшей ее тело, она молча смотрела широко раскрытыми глазами на дверь.

Она потеряла все. Все. И мужа, и ребенка. Что ей оставалось делать?

«У него это пройдет». Она проговорила это про себя, а слезы неудержимо продолжали катиться по ее щекам. «Завтра… он простит… меня».

Однако пустота в ее чреве опровергала такую возможность; Брайони охватила полная безнадежность, и она в изнеможении рухнула на кровать. Зарывшись лицом в подушку, она рыдала. Вся ее тонкая фигурка сотрясалась от рыданий, жгучая боль в сломанных ребрах и растянутых связках запястья не давала дышать, но она никак не могла остановиться. Волны тоски одна за другой набегали на нее, топили и душили.

Брайони лишилась всего и осталась одна. Ее мир рухнул, оставив лишь обломки. Она лежала на огромной кровати, искалеченная плоть с разбитой душой, и бормотала отчаянную молитву о том, чтобы никогда не увидеть света нового дня.

Глава 6

— Похоже, что начинается буран! — с ухмылкой объявил Дэнни, отходя от окна гостиной. — Подложу-ка я побольше дровишек в камин, а то ты отморозишь свои чудные ножки, радость моя.

Брайони улыбнулась ему в ответ и посмотрела в окно, за которым с неба сыпались кружевные снежные хлопья, постепенно одевавшие землю в сверкающий белый бархат.

— Да, пожалуйста, — отозвалась она, делая над собой усилие, чтобы ее голос прозвучал как можно бодрее, несмотря на тоску, теснившую грудь. — Я уже промерзла насквозь. Как хорошо, что на ужин будет жаркое. Оно поможет нам отогреться.

— А какой аромат идет от него из кухни! — подхватил Дэнни, с довольным видом втянув ноздрями воздух; затем он наклонился и подкинул еще дров в пламя каминного очага. — Я голоден, как волк.

Выпрямившись, он повернулся к девушке.

— Ты отлично выглядишь, — отметил он. — Я ужасно люблю, когда ты завязываешь волосы в такой пучок.

Брайони не могла удержаться от смеха, услышав такое о своей прическе. Она особенно старательно занималась туалетом в этот вечер, рассчитывая поднять себе настроение. В течение многих недель у нее не хватало энергии или желания заниматься своей внешностью. Она либо лежала в постели, либо, осунувшаяся и одинокая, бродила по огромному дому, слишком поглощенная своей болью, чувством вины и страшной потери, чтобы еще думать о том, что на ней надето или как она причесана. Однако в этот вечер она ощутила неожиданный прилив энергии.

Днем она впервые после несчастья прокатилась на Шедоу, и езда верхом приободрила ее. Что-то неуловимое в морозном декабрьском воздухе, покалывавшем ее разгоряченные щеки, и стремительном беге жеребца по затвердевшему грунту вновь вдохнуло в нее жизнь. Она вдруг поняла, что ей осточертело чувствовать себя слабой и несчастной. Ей захотелось вернуться к нормальной жизни. А это означало необходимость разговора с Джимом, новой попытки разрушить преграду, с такой решимостью возведенную мужем между ними.

С той самой кошмарной ночи, когда он гневно обрушился на нее, она страдала от горечи и тоски, но была слишком подавлена, чтобы сделать попытку преодолеть то холодное безразличие, с которым муж отныне относился к ней. Теперь же она почувствовала, что готова покончить со сложившейся ситуацией. Исходя из своего женского инстинкта, ей хотелось предстать перед ним во всей своей красе, быть настолько нежной и привлекательной, чтобы он не смог устоять. А потом, ослабив его оборонительные рубежи, она сумела бы спокойно поговорить с ним и с помощью здравого смысла и нежных уговоров убедить, что подошло время забыть и простить, время восстановить связь между двумя любящими сердцами и начать все сначала.

Она приняла ванну, добавив в воду розового масла, и промыла волосы ароматизированной мыльной пеной. Крепко растерев тело мохнатым полотенцем так, что кожа заблестела, как сияющий жемчуг, Брайони нарядилась в белую блузку с высоким воротником, отороченную кружевами на шее и рукавах, и мягкую серую шерстяную юбку. Затем она надела серые шелковые чулки, гладко обтянувшие ее стройные ножки, и элегантные черные туфли. На шею она надела золотой медальон, оставшийся ей от матери, и убрала свои густые, блестящие черные волосы во французский пучок, оставив несколько свободных прядей, обрамлявших лицо. Оставалось только слегка надушиться, что она и сделала. Довольная достигнутыми результатами, Брайони улыбнулась своему отражению в зеркале над туалетным столиком. Она, несомненно, выглядит нежной и желанной без налета нарочитого соблазна. Инстинктивно она понимала, что Джим отвергнет откровенную попытку соблазнить его, и лишь тонким подходом можно попытаться заглушить его горечь и злость.

И сейчас, устроившись на покрытой розово-белой парчой софе перед уютно пылающим жаром камином, она смеялась над замечанием Дэнни касательно ее пучка на голове.

— Дэнни, если тебе когда-нибудь наскучит скотоводческое хозяйство, подумай над тем, чтобы стать поэтом, — сияя зелеными глазами, предложила она. — У тебя потрясающие склонности к романтическому способу выражения мыслей.

Ее деверь осклабился и плюхнулся на софу рядом с ней.

— Ну, ну, Брайони, ты прекрасно знаешь, что я имел в виду, — возразил он. — Может, я не так выразился, но мне просто хотелось сказать, что ты изумительно хороша. И я буду не я, если эта баранья башка — мой брат не полюбуется на тебя и не станет на коленях умолять тебя простить его!

— Нет.

С посерьезневшим видом она взяла его руки в свои и заглянула в живые голубые глаза Дэнни, так напоминающие глаза брата и в то же время совсем не такие. В них никогда не было безжалостного или враждебного выражения, о ком бы ни шла речь. Дэнни был открытым и честным парнем с добродушно-веселым характером.

— Не думай, что Джим должен просить у меня извинения, — заявила Брайони. — Он был уязвлен, ранен до глубины души, и он страшно зол. И при этом ты прекрасно знаешь, что он прав. Вина за случившееся лежит полностью на мне. Это я несу ответственность за потерю ребенка.

Когда он попытался возразить, она покачала головой, и на ее ресницах сверкнули слезы.

— Нет, не спорь, Дэнни. Я прекрасно знаю, в чем была моя ошибка. Я вела себя глупо и безрассудно, как норовистая лошадь. Печать этого безрассудства будет лежать на мне всю оставшуюся жизнь.

Она опустила голову, чтобы скрыть слезы, которые не смогла сдержать, и они тонкими ручейками покатились по ее щекам. Она смахнула их, затем расправила плечи и с глубоким вздохом подняла голову:

— Я вовсе не рассчитываю на то, что Джим станет извиняться за то, что дал волю гневу. Я лишь хочу, чтобы он простил меня. Хочу, чтобы наша семейная жизнь опять вошла в нормальное русло, чтобы мы снова любили друг друга. Я собираюсь сделать попытку снова добиться его расположения.

— Будь уверена, я на твоей стороне, — пробормотал Дэнни, тронутый спокойной решимостью золовки. Он обнял ее и крепко прижал к груди. — Ты самое драгоценное, что есть у Джима, радость моя. Лишь бы только он очнулся и осознал это!