Советы пострадавшего (Юмористические рассказы) - Виленский Марк Эзрович. Страница 6

Прошли годы. Михаил Семенович женился, седел с висков, предъявлял пропуск в развернутом виде, получал благодарности в приказе, побывал три раза в Сочи, дважды собирался разводиться, но передумал, лечил зубы, снашивал носки, отгулял на свадьбе дочери, облысел, похоронил мать и отца, вырвал оставшиеся зубы и обзавелся искусственными, пять раз ездил в Ессентуки, получил на вид за грубую ошибку в годовом отчете, переехал в новую квартиру в самом отдаленном микрорайоне, четырежды избирался казначеем месткома и наконец вышел на пенсию.

И все эти годы он ждал момента, когда останется наконец один на один со стопкой писчей бумаги и выплеснет на нее все свои самые заветные, отстоявшиеся думы.

К великому рандеву с литературой он стал готовиться за месяц до ухода с работы, — ходил по магазинам канцелярских принадлежностей, выбирал нужный сорт бумаги, в комиссионном очень удачно купил пузатую чернильницу из граненого толстого стекла с бронзовой откидной крышечкой.

Когда на работе его спрашивали: «Ну, Семенович, что делать будешь? Забивать козла на бульваре?» — он отвечал туманно: «Дела найдутся». И вид у него был при этом хитрый, значительный.

И день настал — день, когда Михаил Семенович не пошел на работу. Накануне вечером он пришел из треста чуточку порозовевший от месткомовского портвейна и с разбухшим портфелем. В портфеле лежала в картонном футляре новенькая электробритва «Харьков» — подарок сослуживцев, и 500 листов бумаги, которую он купил по дороге. Это была уже третья по счету пачка, — он не заблуждался работа предстояла большая и упорная, с черновиками и вклейками.

Захлопнулась дверь за дочерью и зятем — ушли на работу, в квартире остались жена Михаила Семеновича — Вера Борисовна и внучка Олечка.

Михаил Семенович, гладко выбритый и основательно взволнованный, аккуратно налил в чернильницу фиолетовых чернил (авторучка казалась ему слишком легкомысленным инструментом для большой литературы), с треском содрал обертку с пачки бумаги, сел, макнул перо в чернила и задумался. Бумага молчала. На кухне звякали кастрюли и умилительно лопотала Олечка. На доме через улицу человек в ватнике сбрасывал лопатой с крыши слоистые пластины снега.

Чернила на пере высохли, пришлось обмакнуть еще раз. Задумчиво склонив голову, Михаил Семенович написал: «Жизнь есть процесс жизнедеятельности живых существ».

Он перечитал написанное и остался недоволен. Он не сомневался в том, что написал правду, но ему подумалось, что правда эта какая-то уж очень скучная. Он перечеркнул написанное, потому что понимал, что писательство — штука тяжкая.

Дверь приотворилась, и в комнату вошла Олечка с куклой Катей.

— Деда, пойдем гулять.

Михаил Семенович встал, взял внучку за руку и вывел ее на кухню к бабушке.

— Вера, — сказал он брюзгливо, — я же предупреждал, нельзя же в конце концов… — и вернулся к столу, крепко притворив за собой дверь.

Человек на крыше, яро орудуя лопатой, сбрасывал последние белые пласты. Мокро блестело освобожденное от снега коричневое кровельное железо. Над крышей курился парок.

Михаил Семенович решительно ткнул перо в чернильницу и написал:

«Молодость является ранней фазой жизни, в результате чего…»

Но что следует в результате, Михаил Семенович не знал. Он наморщил лоб, протер очки полой бархатной пижамной куртки, побарабанил пальцами по краю стола, но так и не смог придумать продолжения фразы. Он почувствовал, как от ужаса у него похолодело под коленками, будто под стулом распахнулся люк и сейчас он рухнет в черную бездну.

Куда же девались все те особенные мысли и тонкие наблюдения, которые приходили ему на ум на протяжении всей жизни? Да и приходили ли они? Он заставил себя вспомнить мальчика на зеленой траве и пышные белокрылые парусники облаков, плывущие по синьковому морю. О чем тогда думал мальчик, глядя в небо? Михаил Семенович точно помнил, что это были неслыханно интересные мысли, но какие именно? Впрочем, если он этого не мог вспомнить даже пятьдесят лет назад, чего уж теперь…

— Деда, — раздалось за его спиной обезоруживающе нежное лепетанье. — Нарисуй мне большой дом на большой бумажке.

— Иди сюда, разбойница.

Михаил Семенович с удовольствием поднял на руки внучку и усадил ее себе на колени. Скомкал и отбросил начатый листок и на другом, чистом, стал старательно рисовать большой дом с треугольной крышей.

СВЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ ТОРГОВЛИ

Со склада в магазин поступило пятьдесят импортных попугайчиков сумасшедшей расцветки. Вернее, не пятьдесят, а сорок четыре — шесть были проданы прямо со склада. Вместо них в магазин прислали пачку денег.

Вокруг пернатых разгорелся страшнейший ажиотаж. Виною тому была заметка в вечерней газете. «На днях в товаропроводящую сеть столицы, — говорилось в заметке, — будет спущена крупная партия музыкально одаренных попугаев. Редкостные птицы доставлены самолетом из Южной Колумбии. Их отличительная особенность — умение запоминать музыку, причем вновь услышанный мотив вытесняет из памяти птицы предыдущую мелодию. Вот почему ученые назвали эту породу „магнитофонус“».

Телефон на столе директора зоомагазина звонил без останову. Звонили люди, отказать которым было никак нельзя, и люди, отказать которым не было никакой возможности. С одним из звонивших директор разговаривал стоя по стойке «смирно», после чего упал в кресло и от разрядки чувств совершенно неожиданно для самого себя пропел: «Спасибо аист, спасибо, птица, так и должно было случи-и-иться». С обеда до вечера директора посетили через служебный ход восемнадцать человек. Одну птичку директор оставил у себя в кабинете как неприкосновенный запас, на всякий случай, а оставшихся двадцать пять магнитофонусов распорядился выкинуть с утра на прилавок.

Но еще были продавцы — Вася, Грецкий и Мария Савельевна. И у них тоже, как вы догадываетесь, нашлись знакомые, отказать которым было никак нельзя, и родственники, отказать которым не было никакой возможности. Объединенными усилиями продавцы пустили налево пятнадцать попугайчиков.

Но еще была кассирша Сильва. Она исправно принимала деньги и выбивала чеки за упорхнувших налево магнитофонусов, не задавая лишних вопросов. За это Вася, Грецкий и Мария Савельевна разрешили Сильве приобрести трех музыкально одаренных пернатых.

А еще были покупатели. Утром следующего дня за час до открытия у дверей зоомагазина закудрявилась говорливая очередь. В гуле взбудораженных голосов можно было различить отдельные реплики:

— Да, это вам не пошлая, глупая канарейка!

— А интересно, танцевать под него можно?

— Эх, черт, жаль, они в неволе не плодятся, а то можно бы живую фонотеку создать из попугаев — попугатеку.

Наконец двери распахнулись, и птицелюбы устремились к прилавку. От их тяжкого топота забились в дальние углы морские свинки, втянули головы черепахи, побледнели Вася и Грецкий и порозовела Мария Савельевна. Семеро счастливцев один за другим отвалились от прилавка, прижимая к груди клетки с магнитофонусами. Восьмым в очереди стоял мужчина с кофейной полированной лысиной, каракулевыми висками и выпуклыми ассирийскими глазами. Когда Грецкий, отдав седьмую клетку, сказал: «Все, граждане. Товар окончен. Спасибо за внимание», — гражданин с ассирийскими глазами захлопал веками и несколько раз открыл и закрыл рот. Хотелось крикнуть ему: «Звук!», но Вася, Грецкий и Мария Савельевна помалкивали, ибо догадывались, что звук этот будет не из самых приятных. Тем не менее звук прорезался:

— Что значит окончен товар?! Где попугаи, я вас спрашиваю? — загремел обладатель каракулевых висков. Его кофейное темя покрылось жемчужными бусинками пота.

— Была очень маленькая партия, гражданин, — кротко объяснила Мария Савельевна.

— Маленькая партия есть в Англии — это либеральная партия, у нее только двенадцать мест в парламенте. А вы получили большую партию — я сам читал в вечерней газете. Я требую накладную! Где директор?