Пионеры на море - Гаврилов Петр Павлович. Страница 8

— Смешно уж очень, дядя Остап, как вы в лесу танцевали!

— Не смешно, а больно! Похвалили меня мучители за пляску, показывают: как все, мол, закричат, так и ты, пожалуйста, не отставай. Стою я за фикусом, тоска на меня напала; гляжу, а с соседней пальмы змеища огромная ползет, на меня уставилась и шипить… шипить и шипить проклятая… Тогда я еще молод был, по глупости в богов верил; крест кладу и молитву творю: «От вранья, от воронья, от крыс-мышей, от малышей избави меня, господи!» Подобрал шкуру, да как дерну на тридцать два узла! Шкура меня по ногам бьет, краска на роже растаяла, течет, глаза щиплет…

— Ой-ой! Дядя Остап, погоди, ой-ой! От мышей, от малышей, ой, ой, ой! — закатывался Гришка, схватившись за бока и рассыпая картошку.

Кок обижался и сердито фыркал.

— Эй ты, рыжий испанец, пожалуйста, что тебя так распирает? Рагу, что ль, из смешного съел? Не услышишь больше от меня ничего, кроме приказания по инстанции. Вон и каша с вами подгорела… Довольно!

БАЛАСТ

«Коминтерн», красивый и гордый, уносил красный флаг все дальше и дальше от родных берегов. Ночью прошли пролив Ла-Манш, и к утру казалось ребятам, что крейсер ждет нападения притаившихся за волнами врагов.

Командир не сходил с мостика, слова команды были резки и тверды. Краснофлотцы работали сосредоточенно, с застывшими лицами, без обычных шуток. Орудия, шлюпки, баркасы и все, что было на палубе, привязали крепким морским узлом.

Как предостережение будущей атаки, сильный ветер неожиданно ударил в борт крейсера, разорвал в клочья густой дым из трубы.

Раненой красной птицей забился алый флаг на гафеле. Крейсер слегка накренило, и опять ударило в борт крепкой волной в белых, суетливых барашках. Подымая морду кверху, скуля, забегал по палубе Верный.

Кок выглянул из камбуза, фыркнул, почесал в затылке и молча начал убирать кастрюли, ложки и миски. Угли в плите зашипели — кок лил на них воду.

Приятели переводили недоумевающие глаза с кастрюль на кока, с кока на плиту, с плиты опять на кока. Остап зло дернул за ручку медный лагун, обжегся и заревел…

— Выливай сейчас же суп за борт, к хромой бабушке, живо!..

Ребята не двигались с места. Ворочая потемневшими глазами, кок, озлившись, рявкнул:

— Да вы что же, сопляки, заснули? А?.. У мамки на печке, что ли? Выливай, выливай суп за борт, двигайся живей! Что вы, как макароны вареные, ну!

Лицо кока налилось синевой. Голос хриплый и резкий неприятно отозвался в сердцах перепуганных ребят. Как ошалелые, схватили они лагун [18].

Верный, не желавший ничего знать, сбоку налетел на Мишку. Ему надоело ждать подачки, и он решил напомнить о себе. Растерявшись, Мишка споткнулся о собаку. Горячий суп вылился на палубу и разлился густым, жирным пятном.

Мишка бросился вытирать, а над ним разводил руками и задыхался от раздражения кок.

— Да ты что ж, маменькин сынок, пожалуйста, бабочек ловишь? Да я! Да ты! А ты еще, надворный советник, куда суешься?

Кок, схватив чумичку, запустил в собаку. Чумичка угодила в голову Верного. Пес завизжал и, поджав хвост, бросился наутек.

Мимо камбуза пробежал сигнальщик и весело крикнул:

— Ого! Начальство в работу забирает… Учи, учи, Остап, покажи бесплатным пассажирам матросскую слезу!

Кок яростно отшвырнул кастрюлю, перевалил жирное тело за порог камбуза и закричал вслед весельчаку:

— Ну, ты! Тряпичник [19], шурум-бурум, старый галош! Тебе нужно самому показать, что в неделе семь обедов, а также и ужинов!

Мальчики стояли рядом, боясь поднять глаза на кока; Мишка растерянно вытирал кастрюлю старой ветошью. Кок обернулся к ним и фыркнул:

— Ну, ну, строевой состав, не сердись на своего отчаянного командира. За дело попало! Идите-ка сюда, — гляди, куда пальцем покажу!

Гришка с Мишкой заглянули через фальшборт [20]. На краю почерневшего горизонта стихийно росла туча, пенилась вода, и доносился глухой, зловещий рокот. Чайки испуганно летали вокруг крейсера, как бы предостерегая об опасности. Океан хмурился.

Шторм приближался. Тучи косматыми лапами задевали за верхушку мачт, дым из трубы метался из стороны в сторону. Рвался и трещал флаг.

Кок погладил Мишку по голове.

— Вот видите, вал идет? Это штормовый вал, а плывем мы Бискайкой [21]. Здесь, под ногами у нас, девяносто две тысячи сорок пять кораблей погибло и все дно костями матросскими устелено. Злей Бискайки нигде места нет. Должно быть, никто не выдумает. А теперь валяйте в кубрик и не вылазьте, не то кастрюлю заставлю драить вплоть до второго пришествия. Ну… Сейчас начнется музыка. Ой-ой-ой, какая скверная музыка!

Он с грубой лаской толкнул ребят. Придерживая колпаки от яростного ветра, приятели схватились за руки и побежали в кубрик. Около трапа ребята налетели на рулевого, несшего запасные карты на мостик. Карты рассыпались по палубе, и одну из них ветер смял и сдунул в море.

— Черт бы вас подрал, сопляков! Чего под ногами вертитесь! Посмотрите, что вы наделали?!

От толчка Гришка ударился лбом о трап, набил шишку и почесывая голову, кубарем скатился в люк кубрика. Прыгая за ним по ступеням, Мишка слышал, как штурман ругал за потерю нужнейшей карты Гришку, Мишку и всех пионеров обоих полушарий.

Забившись в угол чужой койки, ребята притихли. Вдруг крейсер вздрогнул. Стоявшие на столе чайник и кружки полетели на палубу. В соседней каюте упало и разбилось что-то. Один за другим последовали удары, все сильнее и озлобленнее завыл, загрохотал шторм.

Вбежавший в кубрик кочегар увидел разбросанные чайник и кружки, посмотрел на притаившихся в углу ребят и раздраженно бросил:

— Что же вы, и чайников поднять не можете?.. Все бы картошку чистить да на койках качаться?.. Эх вы, пассажиры бесплатные!

Схватив запасные рукавицы, он выбежал на палубу. Ребята сорвались с места, спрятали кружки и чайник в чей-то рундук и снова забились в угол. С треском хлопала от качки незапертая дверь каюты. Наверху бегали и кричали люди.

Мишка печально сказал, еле шевеля побледневшими глазами:

— Лишние мы здесь… Всем-то мы мешаем…

Гришка опустил рыжую голову:

— Верно, Мишуха, нет никому до нас никакого дела…

СЕРДЦА И ВЬЮГА

Директор, рассмотрев чертеж, отодвинул его в сторону, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. От переутомления голова гудела, словно в ней копошился хлопотливый рой пчел. Рука привычно выдвинула ящик, нащупала знакомую карточку. Директор открыл глаза. С карточки задумчиво смотрел его первенец. Губы директора зашевелились, и никто не слышал, как он прошептал:

— Миша… Где ты?

Часы хрипло пробили два. В окно билась, бесновалась вьюга.

Эта вьюга открыла форточку в покосившемся домике за заставой. Лицо хмурого рыжего человека показалось в окне. Снег колотился, царапался о стекла. Напряженно вглядываясь в темноту, человек вздохнул:

— Дорого тебе достанется, Гришуха, отцовская трубка!

ШТОРМОВЫЕ БУДНИ

Шторм, не умолкая, бесновался третьи сутки, и третьи сутки почти не спала команда. В эти тревожные дни командир и штурман не сходили с мостика.

Крейсер еле пробивал себе дорогу сквозь исступленно ревущие водяные громады. Волны свободно гуляли по палубе, без пощады схватывая и унося в море все, что попадалось на пути. Никто не видел Верного, и ребята тосковали по нем. Холодели угли в камбузе; команда питалась галетами и консервами. Поварята были предоставлены самим себе.

Они видели, как приходили из кочегарки измученные, истомленные качкой, потные и грязные кочегары, ничего не видевшим взглядом скользили по ребятам и рушились на койку. Промасленные до печенки машинисты вползали в кубрик, растерянно вытирали ветошью руки, садились на бак и молча думали о чем-то.