Неизданные записки Великого князя (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич. Страница 33

— Стреляйте, князь, это враг!

Я, уже поняв намерения противника опять атаковать с хвоста, быстро установил снятый было пулемет (пулемет сняли, чтобы снизить сопротивление и расход бензина, да и Кетлинский сказал, что пойдем над своей территорией) на шкворень и прицелился. Видимо, противник, выполняя разворот, заметил, что хвостового пулемета нет и решил зайти с хвоста (курсовые пулеметы менее заметны и "дьявол" решил не рисковать, вот эта самонадеянность его и сгубила). Вот истребитель противника попал в прицел, причем "Ньюпор" как-то завис относительно своей цели, видимо убрал газ, чтобы разделаться с "Лебедем" длинной очередью вплоть до поражения, а не проскочить опять из-за более высокой скорости. Но я нажал гашетку первым. Промахнуться длинной очередью с 50 метров было невозможно. Трассеры, а пулемет "Лебедя" был заряжен патронами с трассером на каждом пятом, врезались прямо в мотор "Ньюпора", он "клюнул" носом и начал быстро снижаться. Появилась струйка дыма, а затем показалось и пламя. Мы пролетели вперед, а на земле догорал костер сбитого ими аэроплана. [40] Вот и Екатеринодар, добровольческая столица. Кетлинский прошел над аэродромом, показав добровольческие круги на крыльях, и пошел на посадку. Зарулив ближе к большой палатке, служившей ангаром (перкалевые плоскости быстро портились от влаги, поэтому аэроплан требовалось сохранять сухим), он выключил двигатель. К аэроплану уже бежали техники, закатывать аэроплан в ангар.

— Господин капитан, поручик Кетлинский прибыл со срочным пакетом командующему.

— Хорошо, я сам отвезу. А кто это с вами?

— По пути вступил в бой с вражеским аэропланом. Метким огнем Великого князя Александра Михайловича противник был сбит.

— Вот это новость — ответил капитан. Неизвестно, что было бОльшей новостью: прибытие Великого князя или подбитый аэроплан. — Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!

Я уже освободился от реглана, сапог на меху, надев свои обычные, снял пальто и предстал при погонах, надев фуражку, чтобы ответить на приветствие капитана.

— Здравствуйте, господин капитан.

— Разрешите поздравить с победой в воздушном бою.

— Да какая там победа, своего, ведь, русского пилота в землю вогнал.

Мы поехали в штаб. На крыльце нас встретил генерал в лихо заломленной фуражке.

— Инспектор авиации Добровольческой армии генерал-майор Кравцевич, — представился он. — Наслышан о ваших подвигах в небе (передали, значит, пока ехали).

— Да что там хорошего, погиб русский летчик, хоть и запутался в своих идеях, а жаль.

— Не стоит жалеть, господин адмирал, вы сбили мадяьра, одного из асов красного Поволжья, перелетевшего к остаткам армии Сорокина на Северном Кавказе и терроризировавшем наши наземные части. Любимым развлечением этого интернационалиста — коминтерновца было расстреливать конницу с бреющего полета, казаки их прямо-таки ненавидели и с радостью подтвердили нам гибель красного летчика. Там, у Сорокина на Кавказе, еще осталось пара Ньюпоров казанского авиаотряда красных, которые не дали нам удержать Казань. Они господствовали в воздухе, бросая бомбы на город, а когда появился единственный наш аэроплан, так свои же зенитчики тут же его и сбили, привыкнув, что над городом летают только красные [41]. А после потери Казани Восточная армия Колчака покатилась назад, так что все иллюзии на соединение белых сил пропали. Разве только, что Каппель перед этим захватил 650 млн золотых рублей — половину золотого запаса Империи, воспользовавшись переходом на его сторону сербского батальона, охранявшего запас в Казанском кремле. А что еще сербам было делать — они этим золотом купили себе жизнь, комиссары с матросами давно к этому времени драпали вверх по Волге. И продолжи Каппель наступление на Нижний Новгород — и остаток золотого запаса был бы наш, а большевики в Москве сосали бы лапу. Так нет, господа эсеры-брехуны из КОМУЧа приказали остановиться. И где теперь их "Народная Армия" — разбежалась по домам и колчаковский фронт сейчас держит Каппель и дивизия из Ижевских и Воткинских рабочих. Вот такие рабочие и есть народная армия против коммунистов.

— Да, Главнокомандующий вас немедленно примет после того, как ознакомится с доставленным пакетом. Вы, наверно знаете, что из триумвирата основателей белого движения остался один он [42]. Сейчас у него барон Врангель, командующий Кавказским фронтом.

Ждать пришлось недолго, адъютант пригласил меня войти.

В просторном, но довольно скромно обставленном кабинете с большой зашторенной картой находилось два генерала. Один, пониже, мне показался стариком и я едва узнал Антона Ивановича Деникина, которого помнил бравым генералом-генштабистом с лихо подкрученными вверх усами. Второй был барон фон Врангель, из старинной шведской семьи, давным-давно поступившей на службу к русским государям. Деникин был в общевойсковой форме, а Врангель в черной черкеске, которую он, видимо, носил как Командующий кавказским фронтом добровольцев и которая шла ему, подчеркивая ладную и стройную фигуру.

— Здравствуйте, Александр Михайлович, обратился ко мне Деникин, барона Врангеля, вы, видимо тоже знаете.

— Да Антон Иванович, с Петром Николаевичем я тоже знаком. — мы обменялись взаимными приветствиями.

— Какими судьбами? Вы — единственный из Великих князей, появившийся за все время в действующих против большевиков армиях.

— Да, к сожалению практически все, кто не уехал за границу, погибли. Остались два моих брата в Петропавловке. Может быть, как-то удастся договорится об их обмене на высокопоставленных красных? Я мог бы поговорить и с союзниками, у меня доверительные отношения с командующим союзной эскадрой вице-адмиралом Кэлторпом. Но как бы мне не хотелось облегчить участь любимых братьев, я могу это сделать после того как исполню свой долг перед Россией как русский офицер, а не как член свергнутой династии.

Дело в том, что адмирал Кэлторп не далее как вчера сообщил мне о готовящейся в Париже конференции держав-победительниц. Туда пригласили и греков и сербов и болгар, а вот официальная русская делегация представлена какими-то сомнительными личностями вроде бывшего министра иностранных дел Сазонова и эсера-боевика Бориса Савинкова. Представляете, куда нас могут завести эти люди. Они уже несколько раз показали, что им наплевать на Великую Россию и готовы продать ее с потрохами на заклание союзникам. Уж не знаю по каким причинам, Кэлторп предложил мне поехать на эту конференцию. Я мог бы это сделать и как частное лицо [43] и добиться выступления, но, мне кажется, больший вес моим словам придало бы выступление от офицерства России, ее единственной надежды.

— Ах, Александр Михайлович. Вы, наверно не знаете, что союзники признали права адмирала Колчака и оказывают ему помощь после того как адмирал подписал бумагу, составленную главой союзнической миссии генералом Жаненом. В этой бумаге Россия обязывается компенсировать все расходы союзников по займам как бывших, так и будущих, включая упущенную выгоду рантье, заплатить за все разрушенные заводы и иные предприятия, то есть компенсировать все убытки иностранцам в полном объеме. Кроме того, признать де-юре все отделившиеся от империи образования, где уж тут единая и неделимая… К генералу Краснову тоже подкатил с подобной бумагой какой-то французский капитан, так тот зачитал текст своим донцам и выгнал француза (а ведь известно, что Дон поддерживался немцами [44] и француз надеялся, что кто-кто, а Краснов будет сговорчивым). К нам с подобными бумагами никто даже не обращался — знают, какой будет ответ.

Вот и объяснение приоритета Колчака в помощи союзников.

— Я мог бы постараться переломить это предубеждение.