Невеста гнома (Жена гнома) (СИ) - Чигарина Георгия. Страница 9

Здесь была популярна сказка про девушку, что выгребала золу у печки, поэтому она была вся черная и грязная. Я ее понимала. Сажа словно специально прилипала к щекам и рукам. Забудешься на минуту, смахнешь пот со лба и вот уже на нем черная полоса. А если смахнешь пот, когда натираешь кастрюли, то все, от сажи смешанной с жиром и не отмыться. Столовый зал был, готовился к закрытию. Грукт вышел на улицу, чтоб выкинуть бак с помоями. Я же закончила подметать пол и теперь надраивала столы, начищая доски, из которых они были сделаны, жесткой щеткой. Открылась дверь, впуская холодный воздух.

 — Мы закрыты, — не оборачиваясь, сказала я.

 — Комнаты нужны и стойло, — последовал хриплый ответ. Я обернулась. Странники. Нет. Торговцы. Об этом говорили бляхи на груди, которые были видны даже сквозь снег, который они принесли с собой. Пятнадцать торговцев, коренастых, невысокого роста и шумных.

 Уже сонная столовая наполнилась шумом. Я пошла на кухню, а оттуда выскочила на улицу, чтоб позвать Грукта. Мурта хотела сегодня лечь пораньше, но поднялась, потому что постояльцы требовали еды и комнат. Деньгами они не скупились, поэтому на кухне опять зашипело масло. Печка была растоплена, а мы вынуждены были забыть о сне. Благо на улицы начиналась метель, а это значит, что пока она не уляжется, то мы не откроемся. В метель никто не выходил из дома, потому что снег валил такой густой, что сложно было чего-то разглядеть на расстоянии вытянутой руки.

 Я носилась между столами с тарелками похлебки. Мурта готовила комнаты, доставая из кладовки запасные тюфяки, чтоб расстелить их в комнатах и в столовой, потому что всех прибывших разместить в трех свободных комнатах у нас бы не получилось. У нас. Я уже постоялый двор считала своим. Дожили. День был тяжелым. Насыщенным, как и все дни, которые я проводила на этой планете. Ноги заплетались. Наверное, поэтому я и упала. Споткнулась на ровном месте. Растянулась на полу. Похлебка разлилась грязным пятном на полу. Капли попали на рукава моей рубашки. Да что за напасть! Грукт уже звал меня на кухню. Правильно, надо вставать и работать, а не валяться на полу среди похлебки. Ее придется еще и оттирать. Я метнулась на кухню, где получила свою порцию ругани и щедрый подзатыльник от Грута, который тот мне быстро отвесил за пролитую похлебку. Обидно. В голове звон. Но разве он заглушит обиду?

 У каждого человека наступает предел, когда заканчивается терпение и наступает срыв. У меня такие срывы всегда проходили тихо. Я их прятала в себе. Какой смысл в ярких вспышках, которые только вызовут недоумение у окружающих? Я наверное перестала воспринимать этот мир. Огородилась от него. Мне нет дела до этих торговцев, им нет дела до меня. Я затирала пятно, не вслушиваясь в их разговор. Говорили они с сильным акцентом, коверкая язык. Или это был просто другой язык? Сложно понять. Да и не интересовало меня это.

 Они закончили ужинать. Я собрала тарелки. Теперь осталось перемыть всю посуду. Для этого нужно было поставить воду в кастрюле и дождаться, когда она согреется. Воду мы набирали в большую бочку из колодца, а потом пользовались ей в течение всего дня. Грукт пошел спать. Мурта чувствовала сегодня себя плохо, поэтому ушла, как только появилась возможность. Я осталась одна с кастрюлями. Чернушка, которая мечтала о побеге и не понимала, что делать в этой жизни. На глазах навернулись слезы. Как же я от всего устала! Сил не было. Только упрямство и упорство.

 Наверное, это была наша семейная черта. Упрямство и упорство доказать в первую очередь себе, а потом окружающим, что мы чего-то стоим. Покорители других планет и не могли быть другими. Упрямые авантюристы, которые не боялись неизвестности. Я была потомком таких колонистов, которые бросили все и полетели в неизведанные дали за лучшей жизнью. Так разве я могла раскисать? Им ведь еще тяжелее, чем мне приходилось. Или легче? Они сталкивались с неприятностями, но в ручную посуду не мыли.

 Шум заставил отвлечься от дум. На кухню вошел один из торговцев. Невысокий, как и его товарищи. Длинные волосы до плеч соединялись с бородой, косматые густые брови — все это делало его голову похожей на стог рыжего сена. Весь этот стог был переплетен тонкими косичками. Короткие руки и ноги делали тело непропорциональным.

 — Что-то хотели? — спросила я. Он не ответил. Может не понял? Вместо этого внимательно посмотрел на меня. Чего-то мне от его взгляда стало не по себе.

 Он огляделся по сторонам. Подвинул скамейку и сел на нее около двери. Вытянул ноги. Вот и понимай это как хочешь. Я промолчала. Охота ему на кухне сидеть, пусть сидит. Не мне посетителей выгонять. К тому же он мне не мешал. Не приставал. Может замерз и решил около печки погреться. Страха от него я не чувствовала. Так что я вскоре и забыла о его существовании.

 Жирные кастрюли и сковороды. Тарелки. Песок и жесткая щетка. Содранные руки. На кухне запахло чем-то сладким. Дым. Я посмотрела на мужчину. Он пыхтел трубкой, от которой и шел сладковатый, приторный запах. Я поморщилась. Этот аромат мне не понравился. Гость сидел с закрытыми глазами. Голова откинута к стене, руки у него были сложены не груди. Дремать с трубкой в зубах — это то же искусство. Очередная кастрюля с теплой водой, чтоб ополоснуть посуду. Осталось только кухню подмести. Я подошла к венику, который стоял в углу, рядом с которым сидел гость. Гость приоткрыл глаза. Проследил, как я взяла веник и вновь их закрыл, продолжая изображать из себя трубу дома, из которой шел дым.

 Когда я оказалась на этой планете, то перестала следить за временем. А чего за ним следить, когда Грукт открывал столовую с рассвета, а закрывал с закатом. Куда торопится? Работа никуда от меня не убегала. А засыпала я обычно, когда все было переделано. Спать приходилось на кухне. Деревянная лавка вместо кровати, подушка, набитая сухой травой и старое одеяло — классная кровать после тяжелого дня.

 Фонарь давал слабый свет. Здесь освещение было за счет каких-то кристаллов, которые ставили в стеклянные банки с кольцами и подвешивали под потолком. Когда требовалось выключить фонарь, то на банку накидывали тряпку. Фонари были бессменные. По крайней мере сколько я здесь была, Грукт их при мне не менял.

 Я села на лавку. Пора ложиться спать, только сил нет. Хочется разреветься. Только слезы ведь не помогут. Оставалось только закрыть глаза, прислониться спиной к стене, от которой веяло холодом. Топот ног. Я покосилась в сторону гостя. Надо же так топать. Он взял деревянную миску. Налил в нее воды. После этого подошел ко мне. Я хотела встать на ноги, но он положил руку мне на плечо. Тяжелая у него была рука. Спросить, что он хочет, у меня не получилось. Почему-то все слова разбежались. Он же сел рядом. Миску с водой поставил рядом. Достал из сумки, что висела на поясе баночку. Я и не заметила вначале, что у него на поясе висело несколько сумок. Открыл баночку с мазью. Подцепил толстым пальцем мазь. Все это было в полной тишине. Он взял меня за руку и стал накладывать мазь на ранки и трещины.

 — Зачем? — я все-таки вспомнила местную речь. Ответа не было. Он словно меня не услышал. Рука перестала щипать. Сразу пришло облегчение. Он закончил с одной рукой и принялся за вторую.

 Помощь не бывает бесплатно. Вот не поверю я в искренность намерений чужака. Осталось только дождаться, что он потребует. Мазь была дорогая. Быстро заживляла раны. Еще я слышала, что она омолаживает. У Грукта была такая баночка, но на меня тратить он ее не собирался, в отличие от незнакомца.

 — Спасибо, — сказала я.

 — Родители? — спросил он.

 — Что? — не поняла я.

 — Твои родители? — повторил он, окидывая взглядом столовую.

 — Грукт и Мурта, которым постоялый двор принадлежит?

 — Да.

 — Нет, — я даже отрицательно головой замотала. — Что...

 Слова опять потерялись. Он убрал мазь. Достал какую-то тряпку и смочил ее в миске. После этого приложил ее к моей щеке.

 — Грязь, — ответил он, словно это все объясняло. — Пойдешь с нами?