Выбор пути (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович. Страница 38

Дома тоже умирают — как люди. Стареют. Ветшают. Особенно, если в них живет такая мразь, за которой я сейчас иду. Такие люди (хотя их и трудно назвать людьми) — они как глисты, как вирусы, которые сидят в теле человека и отравляют его продуктами выделения. Они как болезнь, которая поедает ранее здоровый организм. Вспомнить только, что было в девяностые — казалось, эта болезнь вконец уничтожит государство, пронизанное паразитами сверху и донизу. Но как-то ведь избавились, как-то вывели эту нечисть! Этих бандитов, эту шпану, этих отморозков!

И кстати — я верю в пресловутую «Белую стрелу», хотя скорее всего она называлась совсем иначе. Уголовных авторитетов и самых одиозных отморозков бандформирований поубивали, часть пересажали, остальные просто разбежались — видя, что им в этой жизни ничего хорошего не светит — если будут заниматься тем же самым. Конечно, часть все-таки выжила и переродилась в полезных государству паразитов, но так же ли они полезны народу, как и государственной власти? В этом я совершенно не уверен.

Впрочем — я не политик, не чиновник, и многого не знаю. Я просто бывший офицер-связист, а теперь — самый низший из низких в ранге чиновничьей социальной лестнице. Я всего лишь сельский участковый, зарплаты которого едва хватает, чтобы содержать самого себя. То есть — Никто, и звать меня Никак. По крайней мере — раньше таким был. До того — как.

Дверь была не заперта, потому я без стука вошел в полутемную прихожую, из которой на меня пахнуло застарелым запахом сивухи, грязных носков, мочи, пота и чего-то неуловимо неприятного, сладковатого — будто здесь, в этом помещении когда-то давно разлагался труп и натекшая из него жидкость пропитала и пол, и стены, впиталась в самую душу этого грязного помещения.

Хозяин дома (если это был он) спал на старом продавленном диване — здоровенный рыхловатый мужик лет тридцати пяти-сорока, весь в наколках отпальцев и до самой шеи. Майка, которая когда-то была белой — заляпана пятнами то ли крови, то ли кетчупа, а еще — жирными пятнами, будто хозяин этой майки регулярно лежал на столе, уткнувшись грудью в засиженные мухами объедки. Впрочем — как и спиной.

В общем — свинья свиньей, настоящее животное. Хотя сравнивать животных с этой тварью было бы оскорблением для братьев наших меньшИх.

— Вставай! — толкнул я борова ногой — Вставай, быстро! Куракин? Валерий?

— Куракин, и чо? — продрал глаза боров — да пошел ты на…. мусор! Вы, мусора, совсем ох… и! В дом заходят бля как к себе домой! У тебя ордер на обыск есть? Нет? Тогда иди на… й! Я тебя не вызывал!

Он сел на край дивана и уставился на меня мутными глазами неопохмеленного пропойцы, а я застыл — не от неожиданности, не от страха (боже упаси!), и даже не от того, что не знал как поступить. Меня просто парализовало от ненависти и желания убить. Давно у меня не просыпалась такая яростная, такая шипучая ненависть, даже и не помню — когда я так ненавидел человеческое существо! Может просто с годами я стал злее? Или начал ближе к сердцу принимать происходящее в мире зло?

Я прицелился и ударил пяткой в грудь сидящего мужика. Сильно, со всей дури! Даже не ударил — толкнул, пнул — так, что он завалился на диван. Мужик на удивление быстро очухался, практически моментально — у него оказалась на удивление быстрая реакция, что для пропитого алкаша очень даже странно. Эта тварь мне напомнила одного персонажа, постоянно мелькавшего на экранах ТВ — Дацика. Такое же тупое звероподобное лицо, такая же агрессия — при лишнем весе, но довольно-таки широких плечах. Эдакому злобному амбалу завалить случайного прохожего ударом в челюсть никакой сложности не составляет!

Я не был случайным прохожим и был готов к нападению, хотя и не такому энергичному, потому тут же выписал красивый крюк справа в челюсть, после чего моя рука заныла, как если бы я ударил по доске-пятидесятке. Да, попал. Боров завалился на диван в глубоком нокауте, а я остался стоять возле дивана, морщась и потирая ушибленную кисть руки.

Вот нахрена я его бил, когда мне нужно было всего лишь крикнуть: «Стоять!» И он бы застыл, как столб! Я же колдун, черт подери!

А может, это было подсознательное желание не выдавать себя?

Нет, ерунда. Просто я забыл обо всем на свете и мне хотелось измордовать гада до полусмерти собственными руками. Уж больно я не люблю тех, кто убивает и насилует старушек. Впрочем — вообще всех, кто убивает и насилует.

Я стоял и смотрел на валявшегося без сознания негодяя и раздумывал — то ли сдать его оперу, то ли…

— Ты будешь харкать кровью и выть от боли до самой смерти! Ты будешь ползать в собственном дерьме и блевотине! Ты будешь разлагаться и умирать — неделя за неделей, пока не сдохнешь в собственных испражнениях! Да будет так!

Меня качнуло — такой сильный заряд <em>чего-то</em> я выпустил из себя. Мне даже показалось, что в воздухе запахло озоном, как после грозы, или как в помещении, где одновременно работают несколько больших ксероксов.

Мужик и не дернулся, но я точно знал — ему конец.

Повернулся, и пошел прочь. Все. С этим — все. Теперь второй.

Второй жил через дом от своего подельника. Дома была его жена — зашуганная, бледная, истощенная то ли недоеданием, то ли болезнью женщина лет тридцати. Она комкала в руке застиранный передник и смотрела на меня с таким испугом, что я понял — знает. Она все знает!

Он успел уехать до моего прихода. Собрался еще ранним утром, сложил сумку, взял паспорт, и уехал с соседом, который собирался на базар в райцентр. По крайней мере, так следовало из слов жены, упорно отводящей глаза в сторону, как если бы ей передо мной было мучительно стыдно. Кстати сказать, она так ни разу за все время и не спросила, с какой стати и почему я вообще-то в этот дом заявился. То ли привыкла, что к ним время от времени заваливается полиция, то ли точно знала — зачем тут находится участковый, и по какому поводу.

Я осмотрел дом, обойдя его комнаты — вдруг гад все-таки спрятался. Нет, его не было. Заметил вязаную шапку, которая висела на вешалке у входа.

— Это его шапка? — спросил я, глядя в глаза женщине.

— Да… Костина! — женщина закусила губу.

Врала она. Нет, не насчет того, чья это шапка. Врала, что он уехал в район. Заныкался где-нибудь поблизости — может у какой-то родни, может у дружбанов. Глупо, конечно, но кто сказал, что эти мрази отличаются умом и сообразительностью? Чтобы уйти от ответственности ему следовало бы сейчас выйти на трассу, попроситься в попутчики к дальнобою, и на перекладных уехать как можно дальше — на север, к примеру. В глушь. Забиться в тайгу, пристроившись к какой-нибудь таежной артели, и не вылезать оттуда минимум лет десять.

И даже в этом случае будет шанс, что его возьмут — вечно в тайге он все равно не сможет сидеть.

Уголовники не могут без своего окружения, без своих «корешей». Им надо вместе выпивать, вместе развлекаться. Хвастаться своими «подвигами» и строить планы на новые безобразия.

Опять же — а жену потиранить? Выместить на ней всю злобу своей тупой неудавшейся жизни? Как без этого жить?

В общем — никак они не могут оторваться от своего ареала обитания, и как следствие — обязательно попадаются, рано или поздно. Пройдет месяц, два… год — а все равно попадется. Даже просто случайно — за другое преступление. И тогда вылезут уже все художества. И так бывает всегда.

Я взял шапку, осмотрел ее изнутри, и с удовлетворением заметил на ней несколько человеческих волосов. Хорошо! Это — хорошо!

— Кто-нибудь кроме мужа эту шапку носил? — спросил я вроде как между делом, засовывая шапку в свою папку.

— Нет… это Костина — пожала плечами женщина, снова пряча глаза.

— Чего ты его выгораживаешь? — все-таки не выдержал я — И вообще, зачем с ним живешь?! Он же мразь! Самая настоящая мразь!

— А куда я пойду… — вздохнула женщина — кому я нужна? И жилья другого нет. А он найдет — прибьет. Дура была — замуж за него вышла. Теперь только терпеть — до самой моей смерти. Знать, судьба такая!