Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович. Страница 36
Он не проходит мимо технических чудес Америки, но смотрит на прогресс Штатов не только глазами «русского горного инженера», но и глазами русского гражданина, сына своего отечества.
Дешевку, пошлость, показное, ничтожное, размалевку, декорацию замечает мгновенно. И не принимает.
«В весьма роскошных залах (гостиниц) вы можете, независимо от ваших комнат, принимать гостей или наслаждаться кейфом. Тут собираются дамы и угощают вас музыкой. Впрочем, часто с фальшивыми нотами. Вечером устраиваются танцы, в выполнении которых нет ни жизни, ни грации».
Сидя в таком холле, слушая пение и музыку и наблюдая танцующих, Михаил Дмитриевич невольно переносился в родной город, не по железной дороге, а ямщицкой гоньбой. Сидя одиноко в холодно-роскошной зале, он видел свой теплый дом, где предметы истинного искусства, и прислушивался к своему оркестру, к хору — нет ни одного фальшивого звука, ни одной неверной ноты, — куда тутошним любителям до нашего Маурица, до чудесного пения госпожи Леоновой, очаровательной Дарьи Михайловны, которой восхищались Мейербер, Глинка и Мусоргский и которой аплодировали Вена и Париж! И она пела у них в Нерчинске и, восхищенная оркестром, поцеловала нашего скромника Маврикия! И куда искусней, благородней и прочувствованней танцует наша публика в зеркальном зале — мазурку Шопена и вальсы Глинки! И он испытывал и гордость и радость, что у него есть Нерчинск, есть Мауриц, есть Зензинов, что он хотя не скоро и дальним путем, но вернется в родной край, и все узнанное им здесь, все доброе, все полезное, все, что улучшает труд, жизнь, быт людей, — он вложит и применит, и на это пойдут нынешние капиталы его и те, что еще наработает он своим умом и деятельностью. Вот железные дороги, как же нам нужны, нам, сибирякам, особенно, без этого мы далеко от Америки отстанем! И нашим Кулибиным и Коузовым с их смекалкой и энергией надобно дать вольную дорогу, лаборатории, приборы, помощников... Нет, мы не набобы и не раджи, мы русские, ищущие пути, и тут простаки Вильсоны заблуждаются... Кстати, они обещали приехать за ним и увезти в свое ранчо... И еще, кстати, надо повидать друга ситного — господина Линча!
Все интересует, все волнует Бутина в Америке — фабрики, горное дело, фермерское хозяйство, образование, нравы, обычаи, в нем нет ничего от равнодушного наблюдателя.
И, разумеется, привлекало его искусство, в особенности живопись, музыка и любимый сердцем театр — что играют, как играют, что за публика театральная здесь? Это занимало его в течение всего путешествия по Новому Свету.
«Театров в Нью-Йорке до пятнадцати, но все они небольшие и не отличаются изяществом. Оркестры плохие, вкус публики развит мало, часто аплодируют тому, что не заслуживает внимания... Картинные галереи так незначительны, что о них не стоит упоминать...»
Скорее всего, именно в этой поездке родился замысел учреждения в Нерчинске музея, своего, бутинского! Замысел, осуществленный много позже, когда в силу обстоятельств Бутин получил возможность заняться этим... И здесь он дал себе клятву: каждый лишний рубль — для постройки школы!
Бутин в своих письмах из Америки, сам того не ведая, дал не только живую фотографию страны, но нарисовал и свой собственный портрет. Мы видим наблюдателя американской жизни — не бесстрастного, не равнодушного, но заинтересованного и вдумчивого. Настроенного к американцам дружелюбно, сочувственно, но не захлебывающегося от восторга. Не робкого и покорного ученика, а зрелого мастера, со своими взглядами и своим жизненным опытом, умеющего отделить зерна от плевел. И мы видим истинного русского интеллигента, стремящегося к правде, справедливости и ненавидящего эгоизм и корысть...
«Горько разочаруются те, кто приедет сюда за обогащением; здесь нужны крепкие мускулы, чтобы таскать кирпичи и бревна, а заработать два доллара в сутки; нужно и знание языка, иначе можно умереть с голоду, и о вас никто не позаботится. ЗДЕСЬ ВСЯКИЙ ЗАБОТИТСЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО О СЕБЕ... ДЕНЬГИ ТУТ НА ПЕРВОМ МЕСТЕ...»
Эти слова принадлежат не русскому революционеру, не Герцену и не Горькому. Это сказал русский капиталист, золотопромышленник и купец Бутин, имевший счастье быть учеником декабристов, искавший свой путь служения народному благу. У России своя дорога.
«Русскому мужику Америка не может представить поле для колонизации, а Сибирь, по характеру местности и внутреннему богатству, имеет громадное сходство с Америкой». В этих словах и призыв, и вера, и пророчество!
Бутин не скрывал своих впечатлений и раздумий ни от Линча, приехавшего в Колорадо, в маленькую гостиницу Джорджтауна повидать своего строптивого и неуступчивого сибирского знакомца, ни от Вильсонов, у которых несколько дней русский «набоб» прогостил в их ранчо на юге Канзаса.
Линч поездил с Бутиным по рудникам, приискам, шахтам, знакомил с инженерами и предпринимателями, неизменно называя Бутина то «русским магнатом», то «богатейшим золотопромышленником», добавляя за этим: «талантливый инженер, мой друг» или «дельный парень, русский американец!» — в таком духе. Бутин порою останавливал Линча, а тот, похлопывая его по плечу, посмеивался: «Дорогой Микки, не будьте тюленем, у нас без рекламы ни шагу! В любом захудалом городишке пиво самое лучшее в стране, самые лучшие бифштексы и куры, гостиницы, девушки и прочее. Что касается вас, то вы рекламу заслужили! Я верю в вас, хотя вы свою железную дорогу решили строить без меня!»
А когда тот высказался за кружкой пива насчет власти доллара и явлений жестокости в американской жизни, Джон махнул рукой, и продолговатое его лицо исказилось странной гримасой:
— Микаэль, у нас, хвала президентам Вашингтону и Джефферсону, самое умное, передовое и предусмотрительное государственное устройство. И у нас невежественное, легкомысленное и эгоистичное общество! У вас, в России, наоборот: бессмысленное, жестокое, своекорыстное и бесчеловечное правление и здоровое, честное и мыслящее общество! Я верю, что наше общество поумнеет, а вы верьте, что у вас правление изменится к лучшему. Ваше здоровье, мистер Бутин!
Они сидели в уголочке за круглым столиком в небольшом гостиничном кафе, видимо, притягательном для жителей Джорджтауна, — за остальными столиками курили, пили виски, постукивали пивными кружками и громко разговаривали веселые джентльмены с загорелыми, обветренными лицами и в ковбойских шляпах, а среди них и разнаряженные дамы, и важные господа в цилиндрах и ярких шейных платках, какие-то странные субъекты, небрежно одетые и с шарящими взглядами, — картежники в поисках партнеров, — вот такая демократическая пестрота и простота нравов, умение отдохнуть и развлечься в духоте, тесноте и сигарно-пивном чаду!
— Есть у нас, — продолжал Линч, — есть, и не мало, также есть дельцы, которые о благе Америки думают не больше, чем тараканы в щелях! И ближнего надуют, и общественные деньги свистнут, и такое мошенничество учинят, да еще с благородным видом, — тьфу, виселица по ним плачет!
— Уильям Твид? — коротко спросил Бутин.
— Э, да вы, Микки, в курсе нашего нью-йоркского скандала! «Нью-Йорк тайме» почитываете? Ну, этот Твид прожженный и ловкий негодяй! Да ведь он не один, там целая шайка... Слышали про Таммани-холл, оно же Таммани-ринг? Все-то на ирландцев сваливают, будто их рук дело. Это организация. Провели своих людей в муниципалитет, захватили городскую казну и давай ее потрошить! Да обдирать поборами и взятками ньюйоркцев! Твид-то главный мошенник, а ведь был простым ремесленником, пролез в конгресс штата, стал комиссаром общественных работ, главный куш из шестнадцати миллионов ему достался! Газета писала, что вся банда имела столько ковров, самых роскошных, что ими можно покрыть весь Центральный парк Нью-Йорка. Ну ничего, влепили ему двенадцать лет, не выкарабкается!
Сидевший за соседним столиком бородатый фермер, прислушивавшийся к разговору Бутина и Линча, бросил:
— Эта бестия вылезет, дружки помогут... за денежки у нас все можно! — и шлепнул по столешнице крупной ладонью. — Этих надо сразу давить! — Он снял шляпу. — Прошу прощения, джентльмены! — И тут же встал и пошел к выходу.