Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович. Страница 37
— Голос настоящей Америки! И все-таки, дорогой мистер Бутин, сила не у Твидов, а у нас, честных предпринимателей! Мы строим заводы, мы прокладываем железные дороги, мы добываем золото. И благодаря нам процветает Америка!
Он пристально и несколько осуждающе взглянул на Бутина.
— Вы все время в каком-то беспокойстве, дорогой Микаэль, и вы слишком большое значение придаете отдельным случаям, когда надо видеть процесс в целом. А в целом — мы живем в пору прогресса! Оставьте свою совесть в покое, мы с вами не Твиды. Но мир так устроен, что вы, мистер Бутин, имеете миллионы, а ваш кучер имеет те гроши, что вы ему дадите из ваших средств! Вы живете в своем роскошном дворце, а рабочие на ваших приисках в скромных лачугах... Я знаю, что вы заботитесь о своих людях, и так должен поступать всякий разумный, предусмотрительный капиталист. Но разве вы не деловой человек прежде всего? И приехали к нам в Америку как деловой человек, а не для того, чтобы сострадать по поводу наших бед и промахов. All right! Будем дело делать!
Он все еще надеялся на акционерную компанию Линч—Бутин по строительству железной дороги Аляска — Амур! Их транссибирская магистраль — это мечта, мыльный пузырь, сновидение, — неужели такой коммерсант, как Бутин, не может этого понять! Он еще уверяет, что они с Линчем проедутся по этой дороге от Тихого океана до Урала!
Он не сердился, не настаивал, у американцев уйма терпения!
— Выпьем за деловое сотрудничество, — провозгласил он на прощание. И подумал про себя: «Все же русские — странный народ, даже богачи!»
До ранчо в Канзасе его домчали лошади Вильсона, и могучая тройка фермера напомнила ему русскую запряжку и русскую езду, а юный самоуверенный и простодушный Боб чем-то неуловимо напоминал по своим повадкам своего сверстника, лихого нерчуганина Петю Яринского.
Просторы вокруг были точно как сибирские, беспредельные и захватывающие душу, только без сопок, падей и таежных дебрей. Закрыв глаза, он будто услышал далекий звон бубенцов, — сейчас бутинские лошадки вымчат его на окраину Нерчинска, пронесут по Большой улице, а навстречу тарантас Баташевых, и разбойным свистом поприветствует его ямщицкая дочь Марфа Николаевна!
Но встретили его мистер и миссис Вильсон. Реджинальд дружески хлопнул по спине, а Мельпомена обняла и поцеловала. Его ввели в просторный невысокий дом с плоской крышей, где его окружили запахи сбруи, кожи, шерсти, жареного мяса, тмина, колесной мази. Со стен погладывали на гостя многочисленные ковбойские портреты дедушек, отцов, братьев Реджи и Мили в обрамлении длинноствольных пистолетов, ружей всех видов и калибров, хлыстов, бизоньих рогов и медвежьих морд.
И кормили в этом ранчо не яйцами с беконом, но тушеным бараньим седлом с капустой, артишоками, жареными телячьими мозгами, фаршированной мясом и овощами индюшачьей шейкой! Вот так, мистер Бутин, наш дорогой русский набоб!
Реджинальд и Роберт — отец и сын — дружно отмахивались от какого-либо разговора, требовавшего приложения умственных сил или душевной озабоченности. Бостонский театр? А ну его к шутам! Музыкальные вечера? Да катись они... Живопись? Книги? Вы за кого нас принимаете, мистер сибирский раджа?
— Наше дело пшеница да мясо, дорогой Микаэль... Вы-то наверняка приехали к нам не на скрипке пиликать, а? — подмигивал ему старый Вильсон.
— И не на барабане бухать? — поддакивал младший, весь в восторге от своей тяжелой остроты.
Они усердно, хотя и малыми дозами, подливали гостю виски, а Мельпомена подкладывала то кусок индейки, то ломоть нежной телятины, то мясистые, ароматные артишоки в ореховом соусе: «Ну, пожалуйста, мистер Бутин, мы вас так ждали!»
— Вот если вы захотите купить партию добрых лошадей, — полушутливо, полусерьезно сказал Реджинальд. — Или коров мерилендской породы? Или, на худой случай, пару породистых хряков, — то вот это настоящее дело!
Бутину было приятно в кругу этой доброжелательной и трудолюбивой семьи, а все же немного грустно. Думают ли они о судьбах своей страны, о ее будущем или живут только сиюминутными интересами, повседневными делами своей фермы?
Дверь в столовую медленно растворилась, — она была из тяжелых толстых плах, — и Бутин увидел сначала маленькую головку в мелких тугих колечках черных волос, затем большущие темные глаза, потом тоненькую шейку, и наконец, возникла точеная фигурка девочки лет четырех-пяти с темной и нежной, как бархат, кожей.
— Мэм, можно?
— О Шарло, — распахнула руки миссис Мельпомена Вильсон, — скорее ко мне! Дитя мое! — Девочка сверкнула белыми зубками и через секунду уже сидела на коленях у Мельпомены, доверчиво обнимая худенькими пальчиками полную руку доброй женщины.
Что-то произошло. Будто что-то похожее уже было в жизни у Бутина. Память настойчиво и требовательно стучала в сердце: было. Но ничего не объясняла и не подсказывала: было — и все! Но ведь чушь, дичь, глупость: не было. Не могло быть!
Роберт проворно и аккуратно очистил апельсин:
— Лови, Шарло!
Девочке эта игра не в новинку. Она живо высвободила обе руки и ловко поймала переброшенный через стол плод. И смеясь, завертела головкой: вон я какая ловкая! Вкусно запахло апельсиновой коркой и сочной цитроновой мякотью.
— А вот и Патрик! — сказал старший Вильсон. — Присаживайся, старина!
Бутин снова оглянулся на дверь. Возле нее стоял высокий, плечистый, но малость ссутулившийся пожилой негр и с улыбкой смотрел на девочку. Она вертела в легких тоненьких пальцах очищенный апельсин, словно мячик.
— Дедушка, смотри, что мне дал Боб! Смотри!
— Ну ты же знаешь, Шарло, что в этом доме добры к нам, — отвечал Патрик, не трогаясь от дверей. — Спасибо, мистер Вильсон, я хотел попросить, с вашего позволения, миссис Вильсон немного присмотреть за девочкой, пока я отлучусь...
Бутин не мог оторвать глаз от старого негра, от отливающей голубизной седины, от резких морщин на лбу, от скорбно опущенных губ большого выразительного рта.
— Ладно, ладно, Патрик, какой вопрос, все тут присмотрим, — с грубоватой, ворчливой приязнью отвечал Реджинальд. — Твоя Поли, скорее всего, у этой беззубой ведьмы Цецилии, и я тебе советую не очень церемониться ни с той, ни с другой!
— Спасибо, мистер Реджинальд и миссис Мельпомена... А ты не очень докучай тут людям, слышишь, Шарло?
Память стучала Бутину в какую-то закрытую дверцу: ты видел уже и Патрика, и Шарло, и мать девочки, не вообще негров, и вот этих, с которыми так добры в этом доме.
И дверца вдруг раскрылась: «Эй ты, черномазый! — сказал мистер Шелби. И, свистнув, бросил мальчику веточку винограда. — Лови!» — «Поди сюда, черномазый, покажи, как ты умеешь петь и плясать». Там, правда, мальчик, а не девочка, но так схоже: тому виноград, этой апельсин, там добрая миссис Шелби, здесь добрейшая миссис Вильсон. Там мальчика оторвали от матери и продали работорговцу-негодяю Гейли, а здесь...
Он невольно бросил хмурый взгляд на Боба и сострадательный на улыбающуюся веселую девочку с розовым апельсином в нежных шоколадных пальчиках. Она то лизнет плод, то понюхает маленьким широким носиком, то повертит в ладошках, стремясь продлить удовольствие.
— Это довольно-таки печальная история, дорогой мистер. — сказала миссис Вильсон, поглаживая курчавую головку. — Патрик пробрался к нам с матерью этой девочки по «подземной дороге»: Поли было тогда столько же лет, сколько сейчас Шарло... Когда это было, Реджи?
— Я не шибко запоминаю, когда и что случается, а этот год, Мили, я запомнил: как раз тогда наш конгресс принял закон насчет беглых рабов — значит, мы, северяне, обязаны были негров, вырвавшихся с юга, выдать обратно, на убой! И в тог год осенним вечером Патрик с ребеночком на руках ввалился к нам в дом!
— Нашему Бобу было тогда шесть, и он увязался со мною открывать дверь, и, когда я увидела затравленный взгляд негра, а девочка вдруг потянулась к сыну, я поняла, что это судьба. И я впустила их. Я не могла иначе. Да и уж очень не по-людски вели себя южане!