Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович. Страница 4

— Неверно вы о старике судите, друг мой! Не в забаву мои поездки. Сколько я тут и по тропам, и через мари, и зимниками, сквозь хребты и чащу изъездил! За тридцать-то лет! Через это и труды мои письменные, и коллекции, и занятия! Нет уж, Михаил Дмитриевич, я от вас не отстану и помехой не буду!

— Так я же не против! Еще часок на отдых — и будем седлать лошадей! — Бутин помолчал, неторопливо допил чай и со сдержанным любопытством спросил: — Кого же вы, Михаил Андреич, на этот раз из купцов сибирских вознесли при содействии «Живописного обозрения»?

— Да кого ж! Люди известные нам, достойные. Кирилла Григо-рьича Марьина помянул с похвалой, не потому что иркутский, не потому что первой гильдии, а потому как он всей душою предан делу торговли. Кроме сего любимого занятия, ничего не признает — ни развлечений, ни праздников, ни суеты никакой. Ведь это и есть адепт торговли. In favorem! Для пользы. Да что я вам-то толкую, вы и его, равно как и Ивана Степановича Хаминова, родича и компаньона Марьина, получше моего знаете. Кто нынче не промышляет чайной торговлей, однако ж они, Марьин с Хаминовым, в сей торговле наипервейшая сила! Наиполезнейшая! Из Кяхты везут чай на Ирбитскую ярмарку, глядите дальше — на Нижегородскую, еще дальше — аж в Москву! Как же их не выделить, ежели из полумиллиона пудов чаю, вывозимых из Кяхты внутрь России — байховых, кирпичных, — на долю Марьина выпадает четвертая часть! Извоз один чего стоит! Как же не назвать подобных купцов двигателями торговли!

— Знаю, знаю, и цифры известны, и купцы знакомы, — простодушный Зензинов не уловил нотку ревности в голосе Бутина. — А статейка ваша весьма полезная, будет вам спасибо от всего купечества.

Грубое морщинистое лицо Зензинова словно просветлело, выгладилось — большую радость доставил ему своими словами Михаил Дмитриевич. Такие минуты, когда Бутин извлекал хотя бы малую пользу из его сообщений, были для него праздником, — вот и его посильный вклад в фирму родственной фамилии, вот и он помог чем-то великому двигателю торговли Михаилу Дмитриевичу Бутину!

Помолчали. После всего хорошего, сказанного Бутиным, у Зензинова возникло желание поделиться событиями личной жизни.

— Вы спрашивали относительно переписки, — сказал он, тяжело вздохнув. — Признаюсь вам, друг мой, что дороже всего мне письма Егора Егоровича... Машеньки моей, ангела моего, нету, а он не забывает меня, с теплотой утешительно пишет, не скуп на письма...

Егор Егорович Лебедев был зять Зензинова. Тотчас после свадьбы увез он Машеньку в Томск, где хорошо продвигался по службе. Из Томска зять с дочерью приезжали раза два или три, и Бутин запомнил молодого, сердечного, ненавязчивого и любознательного человека, относившегося к Зензинову как к отцу родному, ловившего каждое его слово и неподкупно увлеченного трудами тестя.

— Бывало, пишу им обоим и так начинаю писанину свою: «Милые, любезные дети Егор Егорович и Мария Михайловна!» А заканчиваю свою длинную цидулю так: «Обнимаю и целую вас без счета, милые дети, истинно любящий вас обоих...» И добавляю иной раз: «Машеньку благословляю». А теперь и в начале, и в конце — сиротское обращение к одному зятю...

Маша была живая, быстроногая, общительная девушка, не обращавшая внимания на невзгоды жизни и сама выбравшая Егора своего, такого заботливого, доброго и внимательного ко всей семье, с таким уважительным и неподдельным интересом относившегося к занятиям отца, редкостным для молодого человека... И с Машей душа в душу. И чего это к хорошим людям проклятая болезнь вяжется! Простудилась, кашель напал, лихорадить стало, слегла и сгорела как свечка...

Нету у Бутина утешливых слов. Одним горем породненные, одной слезой умытые. Лишь бы он не о Соне, не надо о Соне и не надо о малых детках, прибранных всемилостивым и беспощадным Богом, — о Сониных, Бутинских, сошедших в тот мир младенцах вместе с молодыми надеждами и упованиями несчастных родителей...

Бутин решительно встал с лавки, туго затянул пояс рыжей гураньей куртки, перекинул через плечо ружье, висевшее до того рядом с дверью на крюке, натянул поплотней широкую рысью шапку.

— Все, Михаил Андреич! Почаевали, потолковали, до прииска верст тридцать, не менее, аккурат к ужину поспеем!

Поймали лошадей, дружно пасшихся за зимовьем, на елани, оседлали и, обогнув ключ, распадком неспешно двинулись в путь.

Ехали голова в хвост, а когда тропа ширилась, то Зензинов подгонял мерина к Мунгалу. Нельзя ж без разговора!

— Очень одобряю я названия приисков ваших, — по справедливости, по правде названы! — Медлительный, хрипловатый, тяжелый голос был сродни тайге и сопкам, и этой плутающей в чаще тропе. — Прииски, вами открытые, разработанные, оборудованные, — трудами вашими, средствами, энергией, законно носят семейные, дорогие нам имена! Дмитриевский — значит, в память батюшки, Никольский и Михайловский — в честь двоих братьев, первопроходцев забайкальской и амурской золотодобычи! Одобряю и незабывчивость вашу в отношении Капитолины Александровны, достойной супруги Николая Дмитриевича.

— Потому, милостивый государь, и везу вас на Капитолинский прииск! — рассмеялся Бутин. — Вот и посмотрите, достоин ли он сего имени! Крестил не я, крестили всей семьей! — Он снова рассмеялся. — За обедом. Невестка суп с потрохами разливает, я глянул, как она легко, спокойно, справно хозяйничает, и подумал: ей дом наш обязан покоем, удобствами, миром, — и для себя уже решил, а меж тем без навязки вопрошаю: как, господа, назовем тридцать шестой нумер на Нерче? На субботу отца Епифания звать надо, освящать. Гляжу на брата, может, он догадается. «Тимофеевским по прапрапрадеду, — рассуждает брат, — либо Киприановским по прапрадеду». Нет, думаю, в другой раз будет и для предков, светлая им память! А женщины вроде не слышали, обсуждением были заняты — чей хлеб предпочтительней: из булочной господина Попандопуло или выпечки господина Мордаховича. Я и говорю, пошучиваю, что хлеб и у Попандопуло и у Мордаховича одинаково хороший, но пироги с черемухой предпочтительней у Капитолины Александровны, посему прииск назовем ее именем! Брат взглядом поблагодарил, а невестка растерялась: «Очень длинно, господа: Ка-пи-то-лин-ский, до конца дойдешь, начало забудешь», — вот какой довод привела! А зять покосился на Татьяну Дмитриевну и — офицер есть офицер — только и нашелся: «Это большая приятность, что длинно, дольше обмывать! Ваше здоровье, дражайшая Капитолина Александровна!»

Бутин, закончив рассказ, опять улыбнулся. Улыбка была неожиданной, недолго длилась и мгновенно преображала строгое смуглое лицо.

А добродушный Зензинов нахмурился: при всей своей терпимости, он к Вольдемару Заблоцкому относился с едва скрываемой неприязнью. А сейчас его прорвало:

— Откровенно скажу, Михаил Дмитриевич, лукавить не умею: жаль мне Татьяну Дмитриевну. Я ведь с малых лет вашу сестру наблюдаю, очень в ней развито чувство прекрасного, хотя бы эта проникновенная любовь к цветам. Не просто плющ, а прекрасная гедерас. Не просто хмель, а воинственный стланец гумулус, близкий к человеку! С какой поэзией описывает нашу облепиху, найдя в ней вкус ананаса! И что же будет с ее талантами? Поймала, извините, эполеты и теперь возится с ними! А эполеты, доложу вам, частенько прикрывают или солдафона грубого, либо дурака пошлого! Для жизни семейной с образованной девушкой надобен человек просвещенный, с душой. Нельзя, чтобы таким нежным существом, как ваша сестра, командовали, как пешим казаком: «Правое плечо вперед! Марш! Марш!»

Он так зычно скомандовал, что стайка весенне-перелетных скворцов, усевшаяся было отдыхать на еловой ветке, испуганно сорвалась с дерева и взметнулась ввысь.

Значит, весна уже близко, совсем рядом, раз скворушки прилетели, — времени тебе, приискатель, в обрез!

— Ну, любезный Михаил Андреевич, не обманывайтесь насчет моей сестры, не заблуждайтесь! Характер у нее бутинский, не шибко ею покомандуешь. Да это Татьяна утащила его и в Китай, и в Японию, и в Индию, всю Азию объездила, чтобы для сада нашего образцы тропических растений привезти! Поглядите, какой худющий да заезженный наш бедняга-зятюшка явился из сего вояжа! Кого жалеть, так его! А насчет военных вообще, так давайте вспомним нашего Николая Николаевича Муравьева!