Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович. Страница 55

Вот три года после большого пожара, почти весь город выгорел, а быстро застраивается, все-то каменные здания теперь строят! Лес да камень стали дороже золота! Цены вообще скакнули из-за недорода да голода, — и на скотское мясо, и на пшеничную и ржаную муку, и на овес, и на коровье масло, и на рафинад — на все припасы!

Из-за этого и в народе брожение.

Вона что учинили жиганы, бежавшие из Александровского централа: повальные грабежи, разбой на улицах... Неделю взаперти сидели, детей на улицу не выпускали!

По сию пору от пожара город не очнулся. И верно, тыщи зданий в пепел да уголь рассеялись! И гимназии, и детские приюты, и гостиные дворы, и склады, и библиотеки, и музей, и бани — все в горелый прах превратилось! Сколь людей без крыши, под открытым небом остались! От Тихвинской площади лишь голь да пустошь! На Амурскую, Пестеревскую, Ивановскую улицы, Рыночную площадь и сейчас глянуть страшно. Ничего, отстроимся лучше прежнего! С такой перемолвкой и за стол сели. А за столом смягчаются чувства, а беды и опасности заволакиваются дымкой отдаленности и безобидности. После нежной посолки омулька и семужки, после толстеньких, тающих во рту пельменей, жареного дзерена, после шанежек, начиненых черемуховой пряной мякотью, ну как приступать сразу к тяжелому делу!

Хаминов улучил минутку, поднял бокал итальянского «Асти» и поздравил Михаила Дмитриевича с дипломами Всероссийской промышленной выставки.

— Недавно о сем славном для края событии объявлено в «Иркутских губернских ведомостях». Так что ждите в Нерчинске оваций!

«В Нерчинске, — подумалось Бутину, — ждет груда телеграмм, из каждой один и тот же вопль: “Денег! Денег!” Этими лестными дипломами ни по одной телеграмме не расплатишься!»

Стрекаловский с молодым энтузиазмом поддержал Хаминова:

— Неслыханно-невиданно! В одни руки сразу четыре диплома! Целых четыре! За изделия Николаевского железоделательного, за соль Илимского завода, за золотопромывальную машину, а еще — за типографские работы!

Бутин не сомневался в искренности и старой лисы Ивана Хаминова, и молодого волчонка Ивана Стрекаловского. Сотни тысяч хаминовских вложены в предприятия фирмы. И Стрекаловский решился рискнуть малой поднажитой деньгой. Значит, верят в силу Торгового дома, надеются на способность Бутина провести свой корабль через все бури.

Однако не то время выбрано ими для чествований, поздравлений и восторгов по поводу дипломов.

Он имел в виду, направляясь из Томска именно в Иркутск, полностью раскрыться перед Хаминовым в расчете на дружеское участие и полное понимание. И вот сейчас, в гостиной и за столом, будучи окружен прежним доверием и даже восхваляемый своими ближайшими сотрудниками, Бутин ощущал в воздухе что-то неуловимо опасное, а где-то внутри что-то предупреждающее, точно бы цепляющееся и за мысли и за язык: «Не торопись, остерегись, придержи кой-что при себе».

Как же плохо, что рядом нет неустрашимого Багашева, что, мучимый болезнями, ушел с бутинской службы Дейхман, сменив Нерчинск на Петербург, что, женившись на красавице Нютке, воспитаннице невестки, уехал насовсем в Москву честнейший и дельнейший Петр Ларионыч Михайлов... Кому же тогда открыться, как не Хаминову, теснейше связанному и с Томском, и с Верхнеудинском, и с Благовещенском, не говоря уже об Иркутске! Но при всей теплоте обстановки, при всем явном доброжелательстве Хаминова, — почему такое впечатление, что он не очень желает углубляться в обсуждение положения фирмы, уклоняется, боится откровенного разговора, находится в каком-то внутреннем замешательстве... Или он знает о делах фирмы больше, чем думает Бутин?!

И про отчаянные телеграммы Толпыгину, Полутову, Котельникову с призывами спасать дело?

Едва мужчины, после изысканного ужина, вновь перешли в маленькую гостиную, а через нее, по приглашению хозяина, в кабинет, расселись и сделали первые затяжки, Бутин, приняв окончательное решение, приступил к главной теме разговора.

— Иван Степанович, мы с вами знаемся давно, сотрудничество наше проверено годами. В наше дело вложен немалый ваш капитал. Бывали у нас и несогласия и разноречия по ходу практической деятельности. Не будем оглядываться на прошлое, — ничто до сих пор не поколебало крепости наших отношений.

Хаминов, слушая, низко приопустил голову, и Бутин говорил не в лицо ему, а в широкий, крутой, налитый тяжелой силой затылок, весь в русо-седых завитках. «Совсем молодой, должно быть, и ухарь был», — ни с того ни с сего подумал Бутин.

— Так вот, милейший Иван Степанович, — продолжал он. — По сей причине я не намерен от вас скрывать возникшие у фирмы трудности. Именно от вас. Вы должны знать истинное положение дел. Полагаю, что временные затруднения, возникшие у нас, для вас не секрет.

Затылок не шевелился, обволакиваемый идущим снизу сигарным дымом, он, затылок, походил на сквозящую во мгле округлую каменную сопку в зарослях мелколесья. Затылок внимательно слушал, и Бутин испытывал легкое раздражение от того, что Хаминов не кажет лица. Говорить с затылком то же, что с булыжником! Он невольно взглянул на Стрекаловского, удобно усевшегося в кресле с маленьким хаминовским лохматым сверкшнауцелем на коленях и затейливо пускавшего в никуда затейливые фигурки сигарного дыма.

— Да что там толковать о причинах нынешнего бедствия, — снова заговорил Бутин. — Они вам достаточно известны: засушливое лето, безводье. Летний намыв золота оказался столь незначительным, слезы одни! В народе говорят, что за бедой идут победки. Такой победкой стала гибель товаров на судах, отправленных из Одессы и Гамбурга в Николаевск вокруг света. А тут еще большие затраты на Амуре — на поисковые партии. С Амуром следовало погодить, да дело уже затеяно. И не зряшное. Открылись, при таланте известного вам Шнейдера, буреинские прииски с большим золотом.

На эту речь следовало бы откликнуться. Да и сидеть так напряженно неловко. Лишь хаминовская сигара пыхтела, заявляя, что он не спит, и влажно заблестели завитушки на затылке от пробившего Хаминова пота. А ведь еще о самом тяжком не говорено! И снова Бутину подсказка изнутри: «Не надо бы... Не с ним бы... Довольно... Не тому исповедываешься!»

— Мы потерпели убытку за прошлый год, по общему подсчету, более миллиона рублей, — сказал Бутин ровным голосом, хотя душу в дрожь бросило: шутка сказать, целый миллион! — Даже для такой солидной фирмы, как «Торговый дом братьев Бутиных» с ее недвижимостями, потеря весьма чувствительная. Тем паче что кредитованы мы на порядочные суммы и затруднения наши не в текущих расходах, тут мы обойдемся, — но в оплате кредита.

Он замолчал. Теперь Хаминову надо поднять голову, взглянуть прямо в глаза Бутину и задать один-единственный вопрос. Ключевой. Решающий.

Хаминов задал этот вопрос, не подымая головы.

— Велик ли общий кредит? — спросил он.

Стрекаловский ласково поглаживал хаминовскую собачку. Его проницательные глаза сначала остановились на вопрошающем, затем на отвечающем. Общую сумму кредита знал один Бутин. Не все можно доверить конторским книгам...

— Не входя в подробности, несколько более пяти миллионов.

Прозвучало так, будто глыбу со скалы сбросил.

«Пять миллионов! Это ж почти все мое состояние! Рехнуться можно!» Хаминов, чуть приподняв голову, шибанул быстрым недобрым взглядом в Стрекаловского. Тот застыл с ладонью над головкой сверкшнауцеля, не успев погладить непокорную шерстку.

— Мы должники шестидесяти банков, компаний, товариществ и торговых домов, — говорил Бутин так спокойно, будто речь шла не о долгах фирмы, но о долгах фирме со стороны означенных банков и компаний... — Вот, Иван Степаныч, таковы наши дела. Я вполне откровенен перед вами. И надеюсь на вас. Как на давнего партнера. И... как на друга.

Затылок наконец исчез, и появилось лицо. Оно было неузнаваемо. Щеки обмякли, бородка словно свалялась, на лбу проступили розовые пятна с алтын размером. Глаза у него помаргивали, будто в ресницах застряла цифра «5», которую он стремился смахнуть.