Недостреленный (АИ) - Читатель Константин. Страница 70

Подобным, как назвал свои действия Носович, активным саботажем (я бы даже обозначил это более поздним термином — "вредительство") занимались и офицеры из артиллерийского управления. Они путали грузы, плохо надписывали адрес отправления, устраивали волокиту со снабжением и выдачей грузов, создавали формальные препятствия снабжаемым войскам. После того как участников заговора или подобного саботажа мы уличали в антисоветской деятельности неопровержимыми доказательствами, эти офицеры обычно сами во всём признавались и не скрывая рассказывали о своих действиях. Скорее всего, исходя из своих понятий об офицерской чести, они не желали быть расстрелянными как перешедшие на сторону красных бывшие офицеры, а хотели умереть как сопротивлявшиеся "советам" и боровшиеся за некие свои идеалы.

В итоге всех допросов и разбирательств революционным трибуналом был приговорены к расстрелу около 20 человек — руководство готовящегося офицерского заговора в Царицыне, Алексеев с сыновьями и активные участники саботажа в артиллерийском управлении и штабе округа. Остальных отпустили или приговорили к тюремному заключению. Носовича и арестованного французского консула Сталин тоже хотел расстрелять вместе с остальными, но я предложил отправить их в Москву со всеми собранными доказательствами.

— Консула-француза пусть ВЧК расстреливает, — обосновал я. — Они могут его и получше применить. Прижмут в чём-нибудь, используя его, ихнее посольство, и больше пользы Советской власти будет, чем просто расстрелять. А Носович в пару с ним как свидетель и участник СЗРиС.

Французский консул действительно обеспечивал Носовичу и остальным связь с белогвардейским подпольным центром в Москве и передавал необходимые сведения. Собственно, от французской военной миссии в Москве Носович и получил задание поступить на службу в РККА.

Вобщем, количество расстрелянных, как я помнил, оказалось приблизительно совпадавшим с таким же количеством расстрелов в августе восемнадцатого моей прошлой реальности. Разве что Носовичу в этот раз не удалось уйти от ЧК. В моей предыдущей, в другой истории он после второго освобождения от ареста в октябре 1918 года поняв, что доверия ему стало значительно меньше, и возможности его по нанесению вреда сильно сократились, взял в плен комиссара и со штабными документами на служебном автомобиле бежал к белым. Стало быть, в этой истории он уже не передаст белым планы нападения, не будет ещё два месяца вносить разлад в работу красных военных частей и снабжать белых красноармейскими боеприпасами. А во всём остальном, как мне виделось, улучшения истории по сравнению с прошлым вариантом реальности почти и не было, ну разве что белогвардейский заговор раскрыли недели на две — на три пораньше, и саботаж в арт. управлении и штабе раньше прекратили. Хотя, может быть так мне казалось от усталости, а на фронте в результате этих малых вроде бы подвижек меньше погибло бойцов, и лучше стали позиции войск под Царицыном, кто знает?

Да, вот что еще не упомянул — в этот раз, в отличие от прошлой моей реальности, не был расстрелян бывший полковник Ковалевский, тоже знакомый Носовича и Снесарёва, начальник оперативного управления штаба. В прошлой реальности Ковалевский так же был арестован вместе с Носовичем, затем освобождён за отсутствием доказательств, но затем всё же был казнён после бегства Носовича, который Ковалевского таким образом фактически подвёл в том мире под расстрел. В этот раз против Ковалевского также не было улик, и в явной антисоветской деятельности он замечен не был. Тем более, будучи назначен в штаб округа, он приехал в Царицын из Москвы с женой и детьми, к которым был очень привязан, что мало походило на заранее задуманную борьбу с Советской властью. Что ж, надеюсь, если он теперь не впутается опять в какой-нибудь заговор, то проживёт со своей семьей более счастливо. В прошлой истории жена Ковалевского после его гибели воспитала детей, но замуж второй раз тогда так и не вышла.

Эта неделя в конце июля выдалась для нас очень трудной. Мы выматывались на арестах и допросах, кроме того с меня и других членов нашего отряда не снимали обязанности нашей караульной службы, а Иван Лукич был загружен ещё обязанностями по должности командира. Да и отправлять людей на расстрел мне, человеку из другого мира, было тяжело. Не бандитов, не грабителей, а вроде бы приличных людей, только идеологических противников нынешней власти. Да, я понимал, что они меня так же расстреляли бы, окажись я с ними у белых. Но, однако, нелегко это, я вам скажу. Да и в прошлой жизни я читал, что годы "красного террора" тяжело отразились на здоровье Дзержинского, являвшемся поначалу романтиком революции и новой светлой жизни. Хотя местным было в чём-то проще. Они были готовы умирать сами и драться с врагами до конца, их или своего. Что белые подпольщики, которых мы изобличили. Что бывшие офицеры, служащие в Красной армии, и понимавшие, что участь их при попадании в руки белых будет незавидной. Что рабочие, когда-то простые мирные люди, а теперь пошедшие на фронты Гражданской воевать и гибнуть за свою, народную власть. Некоторые их них, кого поначалу не брали в красноармейцы по заводским спискам, возмущались и требовали отправить на фронт и их — слышал я тут и такие истории, в соседнем рабочем отряде таких было немало.

Этим поздним июльским вечером мы спонтанным большим собранием сидели на штабелях шпал на улице в расположении нашего отряда рядом со станцией. На тёмно синем небе загорались первые звёзды. Лукич свернул самокрутку из коптящего тяжелым дымом самосада или махорки, устроившись так, чтобы дым ветром сносило от нас в сторону.

— Да, Сашок, привалило нам тут заботы, — устало произнёс он. — А что делать. Надо, брат. Никто за нас новую жизнь не построит.

— Угу… — так же ответил я, а сам подумал, что я-то ещё даже не воюю, не под артобстрелом и не под атакой казачей лавы с шашками. Вспомнил про Пашку с Ваней. Как там они в боях? Потом я медленно поднялся, сходил за баяном, вернулся и стал играть старую советскую песню из моего детства. Не про себя — про них.

Все молчали, и даже Лукич перестал дымить самокруткой, и, зажав в руке свою цигарку, всматривался куда-то в темнеющее небо.

Интересные ссылки. [31]

Глава 17

В один из дней начала августа я стоял на том самом посту, где в прошлом месяце мы слегка повздорили с начальником караульной службы Озолинсом. Тогда всё разрешилось благополучно к моему успокоению, да и Озолинс с тех пор не выглядел недовольным. В этот раз был я уже без винтовки, согласно приказу по службе. Обошлось мне это, правда, многими часами обучения бойцов нашего сводного отряда стрельбе из короткоствольного оружия — так уж вышло, что я тут оказался самый опытный в этом деле. Ага, инициатива наказуема. Сейчас до конца времени моего дежурства оставалось не так уж много, глядя на красные отсветы заходящего солнца, проникавшие в коридор перед кабинетом через высокое и узкое окно. Ноги уже гудели после дня службы и тянуло прислониться спиной к стенке, но я взбадривал себя, а то дашь одну слабину, другую, а потом и тебя к стеночке за что-нибудь прислонят. Голос Озлинса с характерными интонациями я услышал ещё со входа, но в этот раз в его методичных и упорных утверждениях звучала нотка нервозности. Звуки от шагов подсказывали, что идут двое. Вот они и показались из-за поворота коридора — первым шёл Сталин, упрямо наклонив вперёд голову и молча хмурясь. За ним отставая на полшага двигался Озолинс, безуспешно пытаясь того в чём-то убедить. Я услышал обрывок разговора: