Ловец бабочек (СИ) - Лесина Екатерина. Страница 62
…дух тьмы, так его именовал дядя Петер.
-…одни способны его удержать, а вот другие, увы… - Харольд сцепил руки на животе. – Он мечтал создать особую методику, которая позволила бы упредить эту… слабину…
Он щелкнул пальцами.
- И идея многим глянулась. А что, красиво звучало… наблюдать за детьми или вот подростками. Выявить. Отделить тех, кто социально опасен и поместить их под особый надзор. И тогда, глядишь, преступность исчезнет вовсе.
Он говорил это с усмешкой, всем видом своим давая понять, до чего нелепа сама эта идея.
- Да, ему удалось раскрыть многие дела. Более того, он научился находить общий язык с такими ублюдками… на допросах у него рецедивисты рыдали… это все впечатляло, безусловно. Он даже создал свой тест…
…а вот об этом дядя Петер никогда не говорил. Напротив, в тот единственный раз, когда Катарина осмелилась спросить, когда же он закончит работу, дядя Петер сорвался и накричал на нее. Выставил прочь. И запил. И пил целую неделю, и она даже решила, что закончилась ее учеба – тетушка и та вздохнула с облегчением – но дядя Петер явился за ней, трезвый, спокойный и отстраненный…
- Ее испытали… не на нас, к счастью, на Особом отделе, раз уж они курировали работу. Знаешь, что получилось? – Харольд подался вперед и на лице его появилась издевательская улыбочка. – А то, что двое из трех, там работающих, - те самые, как он изволил выразиться, «скрытые убийцы»…
Пауза.
И в ней – высочайшее позволение додумать самой.
Додумывать легко.
Особый отдел. Лучшие из лучших. Избранные, отмеченные даром, несущие его во благо всего Хольма. Безопасность.
Сила.
- Ему бы признать ошибку, глядишь, и обошлось бы… но нет, он посмел упорствовать. Составил докладную записку. И провел следующие полгода в лечебнице. Переутомление, Катарина… мой друг слишком много работал, и вот результат… убийцы мерещатся даже там, где их быть не может. Это… опасное состояние… и после больницы он, конечно, хотел бы вернуться к работе, но увы…
И вновь молчание.
Катарина посмотрела на свои руки, на кулачки, на побелевшие костяшки пальцев. Запястья тонкие, слишком уж тонкие, торчат из рукавов форменного пиджака, что карандаши из стакана. И смешно, и горько. На что она надеялась, идя сюда.
- Он слишком увлекся своими теориями… из-за них он потерял все. Работу. Возможность преподавать… сама понимаешь, его бы не допустили…
…и не только.
…его учебник, который должен был бы выйти, так и остался неизданным, хотя гранки уже существовали. Петер показывал их, вычитанные, пестрящие правками…
…они и сейчас лежат в чемодане, вместе с рабочими тетрадями… и будут лежать, пока Катарина не найдет кого-то, кому можно передать это наследство. Она ведь обещала.
- Не повторяй его ошибок, - сказал Харольд. И это прозвучало почти по-дружески.
А спустя неделю после разговора, когда Катарина почти убедила себя, что и вправду ошиблась, что вся ее теория – не более, чем замок из спичечных коробков, красивый, но бесполезный, пришло новое письмо.
- На вот, - Хельга не поленилась принести вскрытый конверт, который кинула на стол Катарины. – Кажется, это ты у нас бабочек собираешь…
И рассмеялась…
…бабочка была. Катарина прекрасно ее помнит, белую, почти прозрачную. Крылышки аккуратно расправлены, но закреплены клеем. Позже Катарина узнала, что настоящие коллекционеры клеем не пользуются – только булавки.
А эта…
…капустница обыкновенная,
…и жертва, невероятно похожая на эту вот бабочку. Ей было восемнадцать Маргарите Полунянской, но выглядела она четырнадцатилетней. Невысокая. Не просто худая, скорее уж какая-то полупрозрачная, эфемерная, и светлые – как выяснилось, высветленные, волосы, лишь усиливали ощущение этакой нездешности.
Тонкие черты лица.
…он залил ее льдом. Выставил в парке среди ледяных же скульптур грядущей зимней выставки. И Катарина – ее не вызвали, но она к огромному неудовольствию Харольда явилась сама – не могла отрешиться от ощущения, что вся эта картина, в которой нашлось место и ледяному замку, и паре драконов, и ей вот, невыносимо хрупкой и тем прекрасной женщине-бабочке, гармонична.
Она вызывала и отвращение.
И восхищение.
…не все убийцы примитивны. Дядя Петер оценил бы… дядя Петер…
…не позволил себе отступить, даже когда отступление выглядело разумным выходом.
- Психи, - Харольд подошел к Катарине и, обведя рукой поляну, добавил. – Кругом одни психи, но ничего, к вечеру возьмем…
…и взяли.
…его звали Шандаром Ильгеше. Хельвар и бродяга, как все в его племени, ныне редком, обретающем милостью князя где-то за Завьяжским хребтом. И там им, чернокудрым, белоглазым, слишком смуглым, чтобы не выделяться, было самое место.
Шандаром был стар.
Но не настолько стар, чтобы сама мысль о его участии казалась нелепой. Он был безумен, но безумие это вновь же не бросалось в глаза. И глаза его, почти прозрачные, отливающие краснотой – сквозь роговицу просвечивали клубки капилляров – видели лишь то, что желали видеть.
Красоту.
- Серо, - сказал он, когда Катарина спустилась в допросную. Харольд был столь любезен, что пригласил ее.
Присоединиться.
Набраться опыта.
Воочию увидеть, что нет никакой тайны… разве что безумия.
- Где?
- Здесь, - он был странен.
Длинная юбка с запахом. Расшитая бисером рубаха, на которой в рисунок вплелась алая нить, и казалось, что шили эту рубаху кровью. Меховая накидка. Бронзовые браслеты и бронзовое же ожерелье. А вот говорил хельвар чисто.
Руки его, худые, с непропорционально вытянутыми запястьями, с пальцами слишком тонкими – такие не перепутаешь с человеческими – были стянуты наручниками, но и те гляделись причудливым украшением. Мало ли.
Седые волосы, заплетенные в тонкие косицы.
Перья.
Слишком чуждый. Слишком…
- Тебе плохо, - он глядел на Катарину спокойно, - потому что серого много. Когда много, плохо. Ярко быть должно.
- Как ярко?
Харольд устроился в углу. Он редко проводил допросы сам, однако тут случай особый.
- Так, - задержанный поднял руки над головой, и браслеты его родовые соскользнули до самых локтей.
- Вы знаете, за что вас задержали? – спросила Катарина, хотя показалось, что вся серость допросной вдруг отступила.
И стены-то болотно-зеленые.
Потолок – белый.
А на полу расплылись солнечные зайчики… какие, к Хельму, да простит он богохульство, зайчики, если здесь и солнца-то нет. Откуда ему в подвале взяться? Единственным источником света – лампа-колба под крышей. Слишком яркая, чтобы свет ее был комфортен. Но висит, покачивается.
- За красоту.
Хальвар улыбался. Как-то так… что хотелось улыбнуться в ответ.
- Это вы убили ту девушку?
- Я сделал ее красивой, - спокойно ответил он. – Слишком быстро… раз и все… была и нет… а я сделал красивой… лил воду… нельзя просто взять и лить воду… у льда есть душа.
Он говорил это совершенно серьезно.
- Вам знакома эта девушка, - Катарина подвинула снимок.
- Бабочка.
- Вы ее убили?
- Красивая, - хальвар все еще улыбался. – Такая красивая… легкая… он сказал, что надо сохранить. И воду лил… неправильную воду. Я сказал. А он сказал, сделай правильную. Будет красиво…
…он так и твердил, про воду и солнце.
…и был безумен, однозначно, и кажется, это Харольда лишь радовало.
- Видишь, - сказал он позже, - все объяснимо.
- Нет.
- Что не так? – начальство соизволило нахмуриться. – Он убил эту… как ее… и признался.
Признанием этот болезненный лепет можно было считать с большою натяжкой.
- У него нашли вещи потерпевшей, - Харольд говорил с ней, как с маленькой, и это стоило ему немалых нервов. Он злился.
И злость сгущалась.
Черная.
В узком коридорчике, освещенном парой хилых ламп, эта злость казалась ощутимой, осязаемой. Еще немного и поднимется пыльным облаком, обнимет Катарину да и задавит.