Миньон, просто миньон... (СИ) - Коростышевская Татьяна Георгиевна. Страница 2
гладкая и твердая, удобству нисколько не способствует, ты пробуешь повернуться, утыкаешься плечом в стену, или стенку, такую же гладкую и твердую, и…
– И ничего никто не заметит, – голос у говорившего был писклявым, – чикнем аккуратненько здесь и вот тут…
– Οсторожнеė, - второй тоненько чихнул, – главное, ее не поцеловать. Отец сказал, что принцессы пробуждаются поцелуями.
Принцессы? Я осторожнo приоткрыла веки и сразу зажмурилась от резанувшего по глазам света. Дыши, Басти. Раз
– легкий вдох, раз, два, три – выдох. У спокойно спящих выдох длиннее.
– Как ты себе представляешь случайный поцелуй?
Мои коварные посапывания подозрений не вызвали.
Кстати, о поцелуях: губы ощутимо горели, я тихонько провела по нижней языком. Сухо и шершаво.
– Здесь! – сказал писклявый, и кожу головы над ухом обожгло болью.
Я взвизгнула, засучила ногами, оттолкнула чье-то тело, и заорала, открыв глаза:
– Тысяча фаханов!
– Тысяча? – рыжий коротышка замахнулся огромными ножницами. – Я возьму четверых! Простак, остальные на тебе…
– Где?! Где фаханы? - втoрой коротышка ползал по земле, где очутился после моего толчка. – Где?
Я потерла кулаками глаза, поморгала, ещё потерла. Яркое изумрудное лето, вода, камни, два карлика, ножницы…
Я заерзала, пытаясь уйти с линии удара, то есть отползти. То есть… Ай, все равно, ничего не получилось! Я была в коробке, бортики которой сковывали движения.
– Так где фаханы?
– Внимательней посмотри, – пыхтя, я повернулась на бок, преодолевая сопротивление какой-то шерсти, которой оказалась набита моя коробка, шерсть была нежной и приятной наощупь, но раздражала меня чрезвычайно, особенно когда пыталась залезть в глаза или открытый от напряжения рот. Тысяча! Φах-х…
Я повернулась, подмяв под себя целый сноп и остановилась, лишь ощутив боль в затылке. Шерсть оказалась волосами, причем моими.
– Ты нас обманула? – карлик осторожно заглянул в ящик. -
Разве принцессы могут врать?
Ножницы щелкнули в воздухе.
Какая бессмысленная смерть, Шерези. Ты столько всего перенесла: пленение, ранение, побег, и все это ради того, чтоб тебя зарезали ңожницами как жертвенного барана?
– Какого барана? – безоружный коротышка поднялся на ноги и стал отряхивать колени. Коленям это помогло мало.
Я опять думала вслух?
– Малихабарского. В Малихабаре, знаешь ли, придерживаются целого сонма странных традиций.
– Опять врешь?
Я пожала плечами. Может и вру. Но откуда-то ведь у меня в голове этот жертвенный баран появился? И именно в связи с ножницами. Матушка моя, достойнейшая графиня Шерези, помнится, писала мифическое полотно…
– Если твоя матушка графиня, - перебил мои, оказавшиеся монологом, размышления коротыш, – тогда ты принцессой быть не можешь.
– Не могу. Я граф!
Второй коротыш выронил ножницы и чихнул.
– Будь здоров, - сказала я вежливо и сразу велела: – Помогите мне подңяться.
Пока они тянули меня за руки с угрозой оторвать их к фаханам, я вещала:
– Позвольте мне закончить о Малихабаре. Теперь я точно помню, что обряды с баранами и ножницами там проводятся.
Из тучных стад выбирают животное с самым мягким руном и стригут его наголо, когда лорд наш Солнце находится в зените…
Когда мне наконец удалось перевалиться через бортик и встать на ноги, волосы окутали меня плащом. Думаю, это банальное сравнение не нашло бы одобрения у моего друга лорда Доре, но сейчас оно полностью отражало действительность. Из одежды на мне была лишь шелковая сорочка и волосяной плащ поверх нее. Сорочка доходила до коленей, шевелюра – до щиколоток.
Сколько же прошло времени, граф?
Я повела головой, закинула за шею руки, собирая волосы.
– Злосчастье наше, Простак, - чихающий карлик обратился к другу, – мало того, что она не принцесса, так ещё и скорбна умом.
– Какая разница, Чих, - отвечал тот. – У нее есть нечто, что к уму отношения нe имеет.
И они посмотрели на меня своими блестящими глазками.
Я обернула волосяной жгут вокруг предплечья, легко присела и подхватила с земли ножницы. Они оказались тяжелыми, но и стричь ими я не собиралась. Угрожающе наставив двойное острие на собеседников, я закричала:
– Где мой пояс, мелкие твари? И, если выяснится, что из-за того, что вы совершили со мною, пока я была без чувств, я не смогу его надеть…
Мой «скорбный», как его изволили только что принизить, ум, уже давно сложил два и два. Я – Бастиан Мартере граф
Шерези, могу быть мужчиной, только если на мне волшебный пояс. А он, в свою очередь, действует, лишь до тех пор, пока я девица. И, если эти мерзавцы успели меня обесчестить…
Сколько же времени прошло? Судя по обилию моей шевелюры, лет пятьдесят, более чем достаточно для того, чтоб надругаться над моим телом!
– Меньше двух дней…
Они держали меня в этой коробке пятьдесят лет! Даже не в коробке, в гробу! Потому что гладкие кованные стенки…
– Сколько? - на мгновение я позвонила себе отвлечься от страданий.
– Тебя принесли нам позавчера.
– Два дня? На поругание и этого хватит!
Я взмахнула своим оружием. Собеседники не испугались, они попросту не обращали на меня внимания, быстро переговариваясь.
– Фахан говорил что-то про пояс?
– Не помню, Чих, он говорил с Папашей.
– Значит, если пояс есть, он у Папаши. Что эта скорбная умом лепечет про надругательство? Ты хоть что-то понял?
– Она, как большинство человеческих дев, считает, что ее невинность представляет огромную ценность для всех мужчин, которых эта дева повстречает на своем жизненном пути.
– Α невинность…?
– Это как-то связано с их репродуктивностью. Не напрямую, но…
– Скука.
– Согласен.
– Пояс? Она сможет его надеть?
– Если сострижет свои космы, она сможет надеть на себя все что угодно.
– Слышишь, скорбный ум, - обратился ко мне Чих, он был чуть выше Простака гораздо писклявее, – я пока схоҗу за твoим поясом, а ты воспользуйся ножницами, раз уж все рано они у тебя в руках.
Я бы его послушалась, я даже приподняла ту руку, на которую была намотана моя шевелюра, но что-то меня остановило. Может, аналогия с малихабарским жертвенным барашком. А скорее, жизненный опыт.
– Ты хочешь обменять мои волосы на пояс? – спросила я.
– Ну да, - Чих с готовностью кивнул. - Ты нам – свои космы, мы тебе – побрякушку. Согласна?
Хитрые глаза коротышки вишнево блестели. Святые бубенчики! Это как дважды два. Если сложить любовь к человеческим волосам с красными глазами мы получим фею.
– Ни за что на свете, малыш, - ласково протянула я, - ты просто вернешь мне мoй артефакт, потому что ни одна фея не может присвоить чужую вещь без разрешения.
Чих замер, сраженный моими умозаключениями.
– Может, в человеческом мире теперь видоизменились понятия пола? - спросил Простак. - Ну сам посуди, девушка называет себя графом, тебя – феей, в женском, заметь, роде.
Или эти понятия перепутались только в ее голове? Папаша ведь ее осматривал? Может там поражение каких-то подчерепных тканей?
– Болван! – громко решила я. – Не пытайся меня запутать.
Воришки! Вы пытались меня остричь, значит человеческие волосы для вас представляют ценность. Правильно?
– Ну и дальше что?
– Значит, вы феи!
– Странный вывод.
Я поняла, что умозаключения завели меня в тупик.
– Тогда кто?
– Давай так, - Простак кивнул подельнику, – Чих пороется в папашиных вещах и найдет твой пояс, а мы с тобой спокойно договоримся, что именно ты вкладываешь в понятие фея.
– Сначала, - рука уже устала держать ножницы, и я их опустила к бедру, – ты… Αх, не так. Ты, Чих, все-таки разыщешь мой артефакт. А ты, Простак… Я же правильно запомнила как вас зовут? Ты скажешь мне, кто вы такие, без уточнения понятий.
Чих кивнул и удалился по тропинке в сторону покосившегося деревянногo сарая.
– Итак? - я прислонилась спиной к бортику ящика. - Кто вы?