Альвийский лес (СИ) - Пасценди Доминик Григорьевич. Страница 24

Оба друга крайне этому удивились, поскольку ни о чем подобном до того не слышали.

Они поспрашивали ещё про обычаи альвов, давая, впрочем, воину поесть и запить между ответами на вопросы. Потом стало ясно, что вина для молодого гаррани оказалось чуть многовато, и он начал клевать носом. Харран позвал слуг, чтобы проводили Асарау и уложили спать — строго наказав, чтобы относились к нему с уважением.

Калека-воин учтиво поблагодарил Харрана, поклонился Доранту и, не давшись в руки слугам, удалился, шаркая голенями по полу — но не сутулясь и почти не покачиваясь, хотя было видно, что это давалось ему не просто.

Когда Дорант и Харран остались за столом одни, Харран, качая головой, сказал:

— Если бы ты не рассказывал мне раньше про гаррани — ни за что бы не поверил. Какая история! Какой воин! А главное — кто бы подумал, что у этих зверюшек есть поселки, воинская доблесть, понятие о чести… Они совсем как люди! А мы их считаем полуразумными хищниками…

Дорант подумал, что, пожалуй, в том-то и состоит проблема. Альвы так же считают людей полуразумными хищниками, как и люди альвов. Так что и те, и другие норовят убивать друг друга при каждом удобном случае.

Впрочем, судя по рассказу Асарау, альвы и друг друга убивают столь же охотно.

Харран меж тем поднял вопросительный взгляд, причем было заметно, что он чувствует некоторую неловкость:

— Дорант, ты пойдешь сегодня к Ронде? Они нас приглашали.

Что, интересно, его так смущает? Не хотелось бы тратить время на светские развлечения — лучше бы поспрошать альву, но от Асарау, похоже, и вечером ещё не будет толку. На местных дикарей вино действует убойно, зря они об этом не подумали, подливая увечному воину.

— А ты как считаешь?

Харран смутился ещё больше:

— Мне бы хотелось, чтобы ты пошел. Маисси очень просила, да и её мама.

О как, уже "мама"! Крепко же ты попал, парень!

Было, однако, видно, что не все так просто, и есть за этим приглашением задняя мысль.

— Харран, скажи честно, зачем я им нужен?

— Понимаешь, ты так внезапно купил эту альву… Весь город это обсуждает. И тебя. До этого никто про тебя особо не говорил. А тут вдруг… Потом… ты же сам меня отговаривал… Слушай, а вправду, зачем она тебе вдруг так понадобилась? — Харран как в омут кинулся: он был, вообще-то, с детства приучен, что дела Доранта его не касаются, и расспрашивать о них не следует.

Ну да. Это было очевидно. Городок маленький, все на виду. Доранта здесь знают вот уж сколько лет — приезжает, мол, каваллиер из столицы, по темным своим каким-то делам. Ну приезжает и приезжает, он раньше дел ни с кем, кроме Харрана и его отца особо и не имел, кроме как купить что-то да нанять пару людей на разовое поручение. А тут — весь город и так вовсю обсуждал поимку альвы, и вдруг приезжает каваллиер из столицы, и вместо обычных дел — раз, и купил эту альву. Хоть они в неволе и не живут. Наверняка все шепчутся: просто шкуру он с нее снимет или чучело набьет? Да ещё Асарау, почитай, при всем приличном обществе города с паперти увели как равного.

Да и Харран, как видно, в полном недоумении.

Дорант глубоко задумался. Он, конечно, мог просто промолчать или отшутиться, Харран бы не только не обиделся, но и почувствовал бы себя виноватым, что полез в дела друга. И это, наверное, было бы правильно — учитывая, что за поручение было у Доранта, и что за люди Ронде, с которыми у Харрана теперь не просто легкое знакомство. Но, с другой стороны, примес Йорре почти наверняка попал к альвам. И хочешь — не хочешь, надо вытаскивать его. Лучше всего живым, или уж, если не повезет, получить надежные доказательства, что он умер.

Так уж вышло, что из шести или семи посланных по разным дорогам за отрядами, якобы сопровождающими примеса, только Доранту удалось напасть на след настоящего отряда.

Он не стал брать с собой людей, кроме двух своих самых доверенных боевых слуг, Калле и Сеннера. Во-первых, не хотелось тратить время: на то, чтобы собрать людей, ушло бы самое меньшее дня три. Во-вторых, больше людей — меньше тайны, а дело было более чем деликатное.

Когда стало ясно, что именно он идет по следу настоящего примеса, Дорант и обрадовался, и немного пожалел, что людей у него всего двое. Но он был уверен, что справится — до тех пор, пока не убедился, что, скорее всего, примес — у альвов.

Если даже с десятком или полутора людей Аттоу он бы договорился или справился (кому охота быть обвиненным в мятеже?), то с альвами про "договариваться" даже и думать не следовало, а насчет "справиться" — были очень и очень большие сомнения.

Так что теперь Доранту нужны были люди, и срочно. А у Харрана люди были. Вон они, во дворе. Вон они, в комнатах на втором этаже. Вон они, чистят лошадей позади конюшни. Два, а то и три десятка можно было получить сразу — да и сам Харран, в бою стоящий двоих, очень пригодился бы.

Но Маисси осложняла всю картину. Дорант не мог решить, может ли он доверить Харрану не свою тайну — теперь, когда тот почти в родстве с родней вице-короля, то есть — с людьми семейства из Аттоу. Ставить своего друга, человека, к которому он относился если не как к сыну, то как к племяннику, парня, которого он сам учил фехтованию, в положение, когда тому надо делать выбор между другом и учителем — и любимой девушкой?

Дорант был человек дела. Он никогда не тянул, когда надо было принимать решение. Он не боялся брать на себя ответственность — но очень не любил, когда приходилось делать выбор за других, а тем более, за тех, кто был ему не чужим.

Но тут он поступил так, как поступают люди обычные, боящиеся решений и ответственности: он не предпринял ничего. Он отложил решение, подумав, что время покажет.

Он сказал:

— Харран, ну конечно же, я пойду с тобой к Ронде. Только, если можно, сделай так, чтобы меня там не расспрашивали про альву — мои дела не моя тайна, ты же понимаешь!

Это была ошибка, в чем Доранту пришлось убедиться тем же вечером.

Несмотря на ранние сумерки, особняк Ронде был ярко освещен: факелы у входа, сальные свечи в вестибюле, где сходились у парапета две лестницы — у парапета, где встречали гостей гильдмайстер Ронде, его жена (по любви, не забывайте!) и обе дочери, и восковые свечи в большом зале на втором этаже, в котором уже настраивали инструменты музыканты местного оркестра.

Дорант с Харраном поднялись, поприветствовали главу семейства, его (по любви) знатную супругу и дочерей и проследовали в бальный зал.

Там было уже довольно много народу. Харран пояснил, что сегодня у Ронде бал — по случаю храмового праздника (чем этот предлог хуже другого?). Судя по всему, гильдмайстер Ронде решил использовать хоть какой повод для того, чтобы развлечь своих дочек (ага, сам решил. Не дочки настояли — съязвил Дорант.). Харран же, впрочем, объяснил ещё раз: серьезные семьи в Кармоне дают балы по строгой очереди, так, чтобы бал проходил не реже, чем раз в три месяца.

Друг повел Доранта по периметру бальной залы, знакомя с присутствующими. Похоже, здесь были все мало-мальски благородные и (или?) состоятельные семейства Кармона. Дорант учтиво здоровался и старался запомнить всех. Кое-кого он знал по прочим приездам — но не их дочек и сынков, разумеется. Раньше ему не случалось попадать на городской бал. Знать местных сильных людей было полезно, поэтому Дорант старался каждому найти пару любезных слов, внутри же себя придумывая для всякого мнемоническую зацепку, дабы не забыть при следующем появлении. Ситуацию несколько осложняла необходимость запоминать не только глав семейств и их супруг разной степени дородности, но и молодежь — хотя для Доранта как раз молодежь была интереснее взрослых. Ну, понятно, не та, которой ещё в куклы играть — но таких было в зале немного, приглашенных, по-видимому, в компанию младшей дочке Ронде.

Дорант, обходя зал, дивился старомодным костюмам и платьям, многие из которых годились в коллекции собирателям старины. Дорант подумал, что, пожалуй, кое-кто из присутствующих блистал бы модной одеждою в те поры, когда он родился (он, разумеется, был неправ). Другие отстали от жизни не на столько, но могли бы форсить лет пятнадцать назад. Хуже всего было то, что именно Дорант был назначен гвоздем вечера, и все так или иначе давали ему это понять. Разумеется, три из четырех вопросов касались его приобретения. Всех снедало любопытство: зачем столичному каваллиеру альва, что он собирается с ней делать и насколько это неприлично.