Тайна смерти Рудольфа Гесса (Дневник надзирателя Межсоюзной тюрьмы Шпандау) - Плотников Андрей Николаевич. Страница 44

Британская военная полиция ведет расследование по факту смерти Рудольфа Гесса. Уже допрошены американские и британские надзиратели. Сегодня военные следователи разговаривают с французским персоналом МТШ. Затем дойдет очередь и до советских надзирателей.

Возникли и некоторые проблемные моменты. Санитар Мелаоухи отказывается давать показания британским следователям, утверждая, что он всего лишь врач и не хочет быть втянут в политику. Заставить его говорить никак нельзя: демократия.

Французский надзиратель Одуэн, который был старшим смены 17 августа, сказал следователям, что не дозвонился на квартиру санитару Мелаоухи во время событий в тюремном саду. Мелаоухи очень обиделся на француза и уверяет всех надзирателей по очереди, что именно Одуэн позвонил ему домой, после чего санитар побежал в тюрьму. Хотя от кухонных рабочих известно, что о случившемся санитар узнал от персонала нашей столовой, когда зашел туда перекусить.

Сегодня мы снова приехали в Шпандау. Предстоит разрушение тюрьмы, а для этого внутри здания должны быть проведены соответствующие приготовления. Несоюзный персонал МТШ — секретари, истопник, рабочие — уже вынесли всю мебель из канцелярии и вспомогательных помещений тюрьмы. Но доступ в блок им по-прежнему запрещен. Любой предмет из тюремного блока многие годы был связан с Рудольфом Гессом, поэтому может стать не только сувениром, но и символом поклонения для неонацистов. А этого допускать нельзя. Поэтому сегодня перед нашим интернациональным коллективом надзирателей стоит задача сделать непригодным для использования все, что имеется в блоке. То есть сломать, разбить, превратить в хлам и мусор. Исключение составляет только медицинская кровать, на которой спал Гесс. Британский военный госпиталь предоставлял кровать тюрьме Шпандау во временное пользование, поэтому ее надо вернуть назад. После нашей «работы» в камерный блок будут допущены рабочие, которые вынесут весь мусор.

Коллектив наш интернациональный, но наши ряды редеют с каждым днем. Сегодня в блоке нас всего семь человек: нет ни одного американского надзирателя, отсутствуют надзиратели — помощники директоров, кто-то сказался больным. Мы разбились по группам, каждая занимается отдельным помещением: камера заключенного, гардероб, ванная комната, библиотека. Мне вместе с французом Одуэном досталась телевизионная комната. Рядом со входом в нее стоит журнальный столик с лампой и кресло. Настольная лампа летит на каменный пол и под каблуком ботинка быстро превращается в кусок железа. Журнальный столик довольно хлипкий, отломить его ножки для двух молодых мужчин труда не составляет. С креслом сложнее, приходится повозиться. Оно большое, старое, но добротное, удобное для сидения. Тем не менее каменный пол и четыре руки делают свою дело. С этим креслом у каждого из нас был связан почти каждый день дежурства. Сидя в этом кресле, надзиратели наблюдали за «заключенным № 7», а бывало, и спали. Вряд ли кто из нас тогда задумывался о сегодняшнем дне.

В самой телевизионной комнате два стула, банкетка и кресло, на котором обычно сидел Гесс. А еще телевизор и тумбочка под ним. Не спеша разбираемся с мебелью. На полу телевизионной вырастает куча дров и мусора. А что делать с телевизором? Большой тяжелый цветной телевизор, мы его еле поднимаем. Вдвоем с французом выносим телевизор из камеры, раскачиваем и на счет «три» запускаем на каменный пол вдоль по тюремному коридору. Он несколько раз кувыркается по полу. Со стороны смотрится эффектно, но значительных повреждений нет, аппарат остался единым целым.

Камерный блок тюрьмы Шпандау опустел.

Несколько раз нам с Одуэном пришлось проделать эту процедуру, прежде чем от телевизора осталась груда хлама. Пульт дистанционного управления телевизором оказался более податливым и разлетается на куски от первого удара о пол.

Покончив с телевизионной комнатой, я иду в пустую камеру, где стоит маленький клавесин. Красивый инструмент, сделанный сто, а может, и более лет назад, сегодня мог бы быть выставлен в каком-нибудь музыкальном музее. Но у него другая судьба. Я подкачиваю меха и нажимаю клавиши, пытаясь изобразить мелодию детской песенки «В лесу родилась елочка». Мне жалко этот раритетный инструмент, жалко отправлять его на каменный пол. Но другого выхода нет. Одуэн заходит в камеру. Он тоже высказывает сожаление по поводу инструмента. Однако наши мнения здесь ничего не значат. Мы берем с французом клавесин и выносим в коридор. Все заканчивается гораздо быстрее, чем с телевизором.

Завершив все «работы» и оставив после себя кучи мусора и хлама, мы все вместе выходим из камерного блока. По дороге я захожу в комнату старшего дежурного надзирателя. Гесс никогда не бывал здесь, сувениров для нацистов тут нет, поэтому разбором мебели в этой комнате займутся рабочие. На шкафу по-прежнему лежат шахматы — средство общения и сближения надзирателей стран-союзниц. Шахматы не являются собственностью МТШ, шахматы принадлежат советским надзирателям. Надпись на внутренней стороне шахматной доски красочно говорит об этом. Символом поклонения для неонацистов шахматы надзирателей тоже стать не могут. Поэтому я со спокойной совестью забираю шахматную доску под мышку.

По дороге домой в «Рафике» советский директор рассказывает, что британская военная полиция сделала официальный предварительный доклад по результатам расследования. Вывод следователей — «заключенный № 7» покончил жизнь самоубийством. Полицейские еще продолжат работу и сделают основной доклад, но главный элемент событий уже ясен.

В конце августа западногерманский журнал «Шпигель» в статье под заголовком «Русские набрасываются на малину» [18] опубликовал дневниковые записи бывшего пастора Межсоюзной тюрьмы Шпандау Шарля Габеля. Ничего сенсационного в них нет, однако интересно для разностороннего понимания происходившего за тюремной стеной. Вот некоторые из опубликованных записей.

«Вторник, 8 марта 1977 г.

Я знакомлюсь с Рудольфом Гессом. Когда он выходит мне навстречу, я веду себя как простой человек и протягиваю старому человеку руку. Таким образом я совершаю первое нарушение священных инструкций. Однако происходит нечто невероятное. Гесс, еще достаточно стройный для своего возраста, смотрит мне в глаза и говорит по-французски, дружески, но твердо: „Вы не должны подавать мне руку“ Я был так напуган, что до сегодняшнего дня не могу сказать, соприкоснулись ли наши руки».

«Среда, 6 сентября 1978 г.

Мы рассматриваем маленький готовый дом, который установили для него в середине сада, и пытаемся выяснить, из какого материала он сделан. Это новое приобретение, я не знаю, кому принадлежит эта идея. Домик с одной стороны полностью открыт, внутри никакой перегородки.

По дороге назад я могу пожать ему руку. Французский надзиратель закрыл глаза, британский часовой на вышке ничего не видит. В вестибюле я некоторое время беседую с русским старшим дежурным надзирателем. Улыбаясь, он еще раз проверяет мою сумку.

Русский с иронией и горечью говорит о „даче“ в саду и сообщает мне, что она стоит более 12 000 марок».

«Среда, 23 мая 1979 г.

Сегодня я первый раз называю заключенного „господин Гесс“ „Номер семь“ снова находит свою человеческую личность и свое достоинство» [19].

«Среда, 26 сентября 1979 г.

Примерно в конце второй половины дня, когда я остаюсь в своем бюро один, я достаю из внутреннего кармана бумаги Гесса. Его почерк тяжело разобрать, мне приходится напрягаться. Это точная копия его письма к правительствам. Я должен спокойно обо всем подумать и найти решение, разъяснить его семье и избежать любого риска».