Полиция Гирты (СИ) - Фиреон Михаил. Страница 39

На башне собора тяжело ударил колокол. Отразился от мостовой, скал и стен домов звонким и чистым эхом. Вертура скинул с головы капюшон и перекрестился. Также поступали и другие прохожие и верховые.

До сих пор детектив ни разу не бывал в этом районе, кроме как проездом по делу, и какое-то особенное ощущение чего-то непримелькавшегося и нового, при виде этой просторной площади перед ступенями и порталом второго по величине храма Гирты, в ансамбле высоких и старых, должно быть стоящих тут еще с самого основания города домов, рождало в его сердце благоговейные и восторженные мысли. Отчего-то ему вспомнилась история, рассказанная принцессой Вероникой.

— Вот тут, на этом самом месте, Карл и Мария Булле приказали убить Многоголового Вожака, его вассалов-старейшин и всех, кто пришел с ними посмотреть на ритуал и осквернить эту церковь — глядя на высокий фасад храма, сказал сам себе детектив. Обернулся, чтобы получше оглядеться — скорее всего, тогда они шли колонной оттуда, от Восточных ворот, сворачивали на площадь вон на том углу. Их атаковали кавалерией по проспекту Булле и с моста так, что те, кто был в арьергарде шествия, не видели начала атаки и не могли организовать сопротивление. Их опрокинули одним ударом, а тех, кого не растоптали конями, хватали и кидали в костры и проруби в реке. В тот день они привели полюбоваться, поглумиться над бесчестием светлейших Герцога и Герцогини, всех своих родственников и клевретов. Насладиться зрелищем, надругаться над нашей верой, унизить нас всех… Но Господь Бог поругаем не бывает. И когда они поняли что обречены, они просили пощады на коленях, закрывали телами своих жен и детей… Но ведь их тоже просили пощады на коленях. Разве они сами когда-нибудь кого-нибудь щадили? Твари достойные презрения. Когда их было больше, они были смелыми, гордо заявляли о своих правах сильного. Когда тащили на свои кровавые алтари невинных женщин и детей, насиловали, срывали с них кресты, когда жгли церкви, убивали священнослужителей, пили их кровь, приносили в жертву их семьи, приказывали выбирать, либо отречься от Христа, либо умереть страшной мученической смертью. Тогда они даже и думать не могли, что все это случится с ними самими, считали, что раз не поразила сразу молния с неба, то можно делать любое зло, любую мерзость. Так им и надо, гореть им в аду, страдать на земле их внукам и детям. Господь вершит свое правосудие независимо от людей. Посылает болезни, немощь, увечья, гибель родных и близких — беды пострашнее быстрой внезапной смерти. Ничего не остается неоплаченным. За злодеяния отцов и дедов, рождаются, становятся калеками, умирают в страдании и болеют малые дети. За блуд матерей дочери обречены на распутство в притонах, и жизнь с мужьями-пьяницами в страхе и нищете. Слово, сказанное против Господа Бога, дело, направленное против Него, Христовой веры и церкви, искупают кровью всей семьи. Таков закон. Так устроен мир. И кто не живет по нему, тот не живет вообще, потому, что такие Ему не нужны. Ветвь, не приносящую доброго плода, срубают и бросают в огненную геенну. Воскреснут все. Только одни в вечной благодати, а другие в вечном осуждении.

Вертура стоял посреди площади, с откинутым с головы капюшоном, подняв мокрую голову к высокому арочному порталу входа в собор, разглядывал шпиль колокольни и крест. Над парадными дверьми темнела икона. Иисус Христос, пришедший в Славе, подпоясанный мечом и облаченный в огненные одежды. Под иконой горели, три лампады. Необычайно яркие, на фоне холодного серого дождливого неба, камней и белой, бесцветной известки, как будто бы взятые из иного, более настоящего, исполненного нездешней четкости и света мира. Зеленая, красная и синяя.

Вокруг темнели дома. Сложенные из осколков грубо отесанного гранита, похожие на крепостные, нависали стены. Белыми треугольниками на их фоне ярко выделялись фахверковые фасады надстроенных поверх каменной кладки, четвертых и пятых этажей. По крутым подъемам на каменный холм и в сторону Рыночной площади поднимались узкие улочки суровой и неприветливой Старой Гирты. Те самые, постройки еще позапрошлых веков, мощеные истертым булыжником улицы на которых, словно проникаясь той силой, что впитали в себя за все эти годы эти темные камни, невольно ощущаешь себя одним из тех славных и могучих защитников веры Христовой, что столетия назад жили в этих домах, несли свое служение, воспитывали сыновей и дочерей, ходили по этим мостовым. А когда приходило время, садились в седло, брали свое копье и меч и, следуя призыву великих патриархов и королей, отправлялись в поход, в далекие земли, на войну с иноверцами и язычниками, что из века в век, повинуясь ведущей их злой воле, раз за разом вторгались в христианские земли, не оставляя свои нечестивые попытки захватить их, разрушить храмы, осквернить святыни и обратить в свою нечестивую веру живущих на них людей.

В горнилах сражений и смут пали многие. Скорбными слезами горя и потерь, как водой и маслом в кузнице мечи, закалялись воля и вера. Только живя под непреклонной тенью смерти, чувствуя, как утекают неминуемо приближающие к ней дни, каждый из которых может стать последним, постоянно ощущая веяние бездны, понимаешь, чего на самом деле стоят бесцельно потраченная в развлечениях жизнь, сиюминутная неправедная слава и накопленные обманом богатства и деньги. Только держа в руках меч, жертвуя собой, отдавая свои силы служению, осознаешь ценность того, для чего ты на самом деле нужен на этой земле.

Детектив стоял посреди площади, смотрел на портал собора Пришествия Христова и облик Спасителя, но вот громыхнули двери храма. Трое бородатых мужчин, служащие, с ведрами пошли к колонке. Вертура посторонился, чтобы не стоять у них на пути.

Дождь почти закончился, но вода еще лилась с крыш, шумно стекала по желобам в бочки и лужи под стенами. Понуро прядали ушами лошади, впряженные в телеги, стучали копытами. Худой, но строгий бородатый монах в истертом до дыр сером подряснике и деревянных ботинках на босу ногу, стоял по щиколотку в грязной воде, ничуть не смущаясь холодной погоды и дождя, беседовал с извозчиками. Те слушали его, по привычке отвечали ворчливо и грубо, кивали в ответ. Мальчишки с хмурыми, сосредоточенными лицами разгружали какие-то тюки с воза, заносили их в подъезд.

У окошка, где от епархии бесплатно раздавали горячие вареные овощи и хлеб, зазвонили в колокольчик, созывая нуждающихся в еде.

Вертура вышел на мост. Перегнувшись через гранитный парапет, заглянул в сумрачную пучину реки под скалой, под стенами церкви, и, не увидев ничего нового и интересного, окончательно замочив рукава о мокрые камни, направился на другой берег. Шагал, приглядываясь к серой дождливой мари над рекой, вдыхал пряные, наверное из-за дождя, такие приятные и свежие ароматы воды, конского навоза и дыма. Вошел в ворота укреплений, похожие на те, что были у Старого моста, рядом с полицейской комендатурой Гирты.

Когда он спросил, Мариса как-то рассказала ему, что первыми строениями в городе были крепости Гамотти и Тальпасто. Тогда они назывались иначе, это потом им дали названия по именам семей сенешалей, впоследствии ставших уважаемыми фамилиями Гирты… Тогда все ждали, что Ледяное Кольцо и Мильда падут и Гирта окажется в осаде, к тому же земляные валы и дома строились машинами из Трамонты, так что камня и земли на возведение защиты не жалели, укрепляли все что могли. Когда-то на южном берегу Керны было даже еще одно кольцо стен — малое, оно охватывало по основанию холм Булле, защищало герцогский дворец, но потом его частично разобрали, частично застроили, примкнув к нему дома. А потом война закончилась, город разросся, пришлось достраивать с юга новые районы и чтобы хоть как-то защитить их, возводить новую стену. Но машин уже тогда не было, денег тоже, строили лопатами и мотыгами, вот и вышло что с севера и востока Гирта оказалась укреплена по всем правилам фортификации с бастионами и равелинами, а с юга оказался только один земляной, укрепленный кусками гранита, вал и пруды.

Вдоволь насмотревшись с моста на черные стены бастионов, выбитые в скале лестницы и пирсы, детектив прошел через туннель ворот и углубился в тесные и темные кварталы северного города, пошел в сторону проспекта Рыцарей и комендатуры переулками, плутая в тупиках и проходных дворах между проспектом Цветов и набережной Керны.