Танец над вечностью (СИ) - Дорогожицкая Маргарита Сергеевна. Страница 5

Я снял очки и потер переносицу. Все кончено. Великий князь Севастьян был в сговоре с колдуньей, но никогда не признается в этом. Они все плясали под ее дудку… и пляшут до сих пор. Так же слепы, как и я когда-то был… Господи Единый, прости им слепоту, убереги детей своих от беды, защити от демона в женском обличье и даруй мне прощение за грехи мои, за то, что не смог исполнить должное.

— … Посему, суд приговаривает обвиняемого к отлучению от Святой Церкви и казни в очищающем пламени костра.

В зале сделалось очень тихо. А потом в напряженной тишине раздался звенящий голос князя Тимофея:

— И пусть горит долго.

С места медленно поднялся отец Георг и сказал:

— Не допущу. Любой может выступить в защиту обвиняемого. Если это окончательное решение суда, то я вынужден обнародовать…

— Думаю, не стоит этого делать.

Знакомый голос принадлежал отцу Павлу, который стремительным серым пятном пересек зал и оказался возле судьи. Сослепу глава Ордена Пяти вдруг показался мне тощим стервятником, спикировавшим на мою будущую могилу. Хотя ее-то как раз не будет, прах просто развеют по ветру. Как же все бессмысленно!

— Орден Пяти заявляет о новых открывшихся фактах, неоспоримо свидетельствующих о невиновности обвиняемого Кысея Тиффано, а посему высшей церковной властью настоятельно рекомендует суду пересмотреть приговор.

Я торопливо надел очки и посмотрел на отца Павла. Его лицо ничего не выражало и не дрогнуло, когда в зале поднялся шум. Кардинал Яжинский с облегчением кивнул, снимая с себя ответственность в суде по откровенно надуманному обвинению. Но внезапно все стихло, взоры присутствующих обратились к великому князю, который тяжело поднялся в ложе. Однако он не успел что-либо сказать, отец Павел продолжил, как будто специально дожидался изумленной тишины:

— Подозрительная смерть придворного поверенного Шратта чрезвычайно обеспокоила Орден. Нами было проведено собственное расследование, и получен некий документ, позволяющий предположить, что именно госпожа Хризштайн причастна к нападению на посольство северян, что в частности подтверждается так и не найденной реликвией святой Милагрос. Подлинность документа не вызывает сомнения, однако его законность может быть оспорена, если признать Антона Хризштайн и его сестру еретиками и объявить в розыск. Орден Пяти смиренно предлагает свою помощь в этом, — отец Павел наконец повернулся к ложе великого князя и почтительно поклонился. — Или ваше сиятельство желает обнародования документа, чтобы пресечь территориальные притязания Мелкундской унии на земли княжны Юлии в связи с недействительностью ее брака?

У меня вдруг возникло дурацкое чувство, что проклятая колдунья сидит где-то в зале и тихонечко веселится, глядя на поставленный ею спектакль. Я ничего не понимал. Зато, похоже, что великий князь Севастьян все понял. Он холодно произнес:

— Нет. Мы признаем власть Единого и следуем воле Пяти, — потом развернулся и скрылся в темноте ложи.

Меня освободили тут же, в зале суда, после скоропалительного оправдательного решения. На князя Тимофея было страшно смотреть, но я должен был с ним объясниться.

— Не надо, Кысей, — остановил меня Эмиль, удержав за локоть. — Поехали с нами. Тебе надо привести себя в порядок.

— Я должен убедить его в том, что…

— Ты ни в чем его сейчас не убедишь. Да и поздно уже…

Действительно, князь Тимофей решительно направился к главе Ордена, который вполголоса что-то обсуждал с отцом Георгом. Наставник горячился, даже стукнул палкой по полу, что никак не отразилось на бесстрастном лице его собеседника.

— Поехали, Кысей, — друг уже увлекал меня прочь, не давая времени придти в себя.

— Вели ехать туда, или я выйду и пойду пешком!

— Господи, Кысей, что за упрямство! Ладно, ладно, — поторопился согласиться Эмиль, видя, что я взялся за дверцу экипажа. — Поедем на кладбище. Только тебя все равно не пустят в княжескую усыпальницу.

Софи судорожно хлебнула воздух, ее лицо приобрело нездоровый оттенок.

— Дорогая, тебе нехорошо? — участливо спросил ее муж.

— Нет, нет, все нормально, — выдохнула она. — Я потерплю.

— Прости меня, Софи, — сказал я. — Но мне надо к Юле. Я виноват перед ней. И перед тобой виноват, подверг твою жизнь опасности, сведя с этой…

— Кысей, — девушка взяла меня за руку, — ты ни в чем не виноват. И я хочу, чтобы ты знал… — она переглянулась с мужем. — Мы вернулись в столицу, но никому из родни еще не говорили. Ты первый. Мы ждем ребенка.

— Что? — я потрясенно уставился на Софи. — Я рад за вас, но…

— Но я очень боюсь. Скажи мне… Она колдунья? Лидия — колдунья? Она могла заколдовать дитя?.. Ведь ты тогда говорил про ребенка и мой дар… Но ведь это были ее слова, верно? Она хотела, чтобы я забеременела?

Я похолодел, глядя в полные слез и страха глаза девушки, но постарался не выдать сомнений.

— Не бери дурного в голову. Ребенок и есть дар Единого двум любящим сердцам, а Лидия здесь ни при чем…

— Просто ответь! Она колдунья или нет?

Сила колдуна крепнет с каждым сердцем, в котором поселяется страх перед ним. Я вдруг сообразил, почему глава Ордена Пяти избегал упоминать настоящее имя Хриз. Паника и ужас перед Шестой дадут ей еще больше власти. Пусть ее ищут как Лидию Хризштайн или как Серого Ангела. И я малодушно солгал Софи, чтобы защитить ее покой, ибо правда ничего не изменит, а только навредит:

— Нет. Лидия — убийца, воровка и безумная еретичка, но не колдунья.

Наградой мне были счастливая улыбка Софи и вздох облегчения Эмиля, с которым он привлек жену к себе, обнимая и защищая еще нерожденного ребенка. Но я все-таки не удержался и уточнил:

— А когда ожидать рождения вашего первенца? Хочу знать, сколько у меня времени, чтобы помочь вам придумать ему имя…

— Вот еще! — с нервным смешком стукнула меня по колену Софи. — Шустрый какой! Еще семь месяцев впереди, сами справимся. И не говори пока никому, хорошо?

Я облегченно кивнул. Значит, она зачала два месяца назад, когда Шестая была в столице и не могла осквернить своим безумием невинный плод. Или могла?..

Юлю похоронили в княжеской усыпальнице на Вороньем кладбище. После тьмы и сырости камеры было странно вдыхать теплый весенний воздух, наполненный жизнью, и осознавать, что Юли больше нет, а мир живет себе дальше, как будто ничего и не произошло. Я попросил Эмиля подождать у экипажа вместе с женой и двинулся к усыпальнице. Но, увидев до боли знакомый силуэт, темнеющий на фоне неба, я споткнулся и замер. Мраморная Юли казалась живой. Девушка застыла на обрыве, устремив печальный взгляд в голубую даль моря. Тяжелый ком застрял в горле. У ног статуи сидел, закрыв лицо руками, князь Тимофей, его плечи сотрясались от неслышных рыданий. Я хотел отступить и уйти, но неловко оступился на гравии, и безутешный отец поднял голову.

— Простите, — выдохнул я. — Простите, я уйду, не буду мешать…

— Это ты… — сдавленная пауза, — из-за тебя Юля… Она не хотела замуж, словно чувствовала, а я… Лучше бы я отпустил ее в море…

— Клянусь вам Единым, я не убивал ее.

— Я знаю, — вдруг отозвался он, вновь обретая страшное холодное отчуждение. — Но это ты привел к ней смерть.

— Простите, — только и смог, что сказать я. — Я клянусь вам, что найду ее убийцу и…

— Сначала жена, потом дочь, а теперь и отец… Я всех потерял из-за клятого престола, — князь Тимофей взглянул на меня прозрачными зелеными глазами Юли, в которых плескалась ядовитая ненависть. — Я сам позабочусь об убийце! А ты… Прочь с дороги!

Он оттолкнул меня и ушел, а я остался смотреть в безмятежную синеву, чувствуя на себе грустный взгляд каменной статуи и не смея обернуться к ней.

Я вернулся в дом Остенбергов, которые на время моего отсутствия полностью взяли на себя заботы о Йоране, за что я был им безмерно благодарен и сразу же, не мешкая, подписал необходимые бумаги, передав им мальчика. И не меньшим было мое удивление, когда выяснилось, что старики приютили в своем доме и его непутевую мать, Катаржину Бергман. Разлука с сыном подействовала на женщину отрезвляюще в прямом смысле этого слова. Она бросила пить и клялась, что больше никогда не подымет руку на Йорана. В любом случае, госпожа Остенберг присматривала за обоими, и мое сердце было спокойно.