Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит. Страница 89

— Я думал, он в твоем поле зрения.

— Я идиот! Мне надо было послушать тебя, когда ты говорил, что мы его потерям. Я лишь на мгновение забыл о нем, и вот его уже нет.

— И что делать?

— Стой рядом с Иджи. Вдруг брат сам вернется.

— Стою.

Хинта сорвался с места. Он петлял среди людей, машин, грузов, опорных столбов. Кричать и звать брата в голос он пока стеснялся, но знал, что начнет, если не найдет того через пару минут. Его взгляд метался повсюду в поисках детского красно-белого скафандра. В какой-то момент Хинта даже подумал, что видит Ашайту, но мгновение спустя осознал, что это другой ребенок. Он уже сделал почти полный круг вокруг того места, где они с Тави стояли, когда ему повезло наткнуться на знакомого. Это был Вондра, его одноклассник — он скучал рядом со своей большой семьей, а его мать и три сестры щебетали и хихикали, не замечая ни его, ни что происходит вокруг.

— Привет, — резко подошел к нему Хинта. — Я брата потерял. Скажи, пожалуйста, ты его, случайно не видел?

— Привет. А чего ты такой напуганный? Он разве не с твоим отцом?

— Отцом? — ошалело переспросил Хинта. — Ты видел их вместе?

— Ну да. Хинхан, ты вообще как? Где был после землетрясения?

— Прости, давай потом. А где, где ты их видел?

Вондра показал направление, и Хинта рванул прочь.

— Пока, — бросил он на прощание, — все потом…

Вондра лишь проводил его непонимающим взглядом. Хинта шел быстро, почти бежал. Он вернулся в ту часть продовольственных складов, которая была полностью застроена мелкими павильонами, и там внезапно понял, куда идет. Где-то здесь был один из кувраймов поселка — самый дешевый и гадкий. В него поставляли кувак местные фермеры, и они же его здесь в основном и пили. Куврайм, в отличие от множества других заведений, работал — его запасы представляли стратегический интерес только для отчаявшихся мужиков вроде Атипы, но никак не для администрации Шарту. Кроме того, кувак был, пожалуй, одним из немногих товаров, в случае массовой конфискации которых среди шартусского плебса мог вспыхнуть бунт.

Хинта услышал куврайм раньше, чем увидел его. Гул нестройного пьяного хора складывался в знакомые слова:

Через стену, через стену и на волю,

Через стену, через стену и на юг,

Мы уходим в пустошь, чтоб разметить поле –

Чтобы новый-дальний основать приют.

Исполнители дружно отстучали ногами и кружанами, чтобы подчеркнуть конец припева, и сразу затянули снова:

Чтоб не знать нам больше бригадиров,

Чтоб работать на своей земле,

Мы уходим к дикому фронтиру –

В нищий лагерь, к огненной скале.

Эту песню Хинта помнил наизусть. Ее считали своего рода гимном всех южных поселков. Она жила со времен расцвета литской ойкумены, когда люди перебирались в пустошь и бездорожье, чтобы начать на новом месте новое дело. Тогда было другое время — до появления омаров, культивация фрата только развивалась, а главную проблему для начинающих колонистов представлял Экватор — не было тихоходных поездов, чтобы дешево перевозить через него большие объемы грузов. А еще эта песня была любимой песней Атипы и, возможно, вообще единственной, которую тот хорошо знал. Сердце Хинты замерло в нехорошем предчувствии. Должно быть, отец сейчас был в ударе и в угаре.

Хинта свернул в ближний закоулок складского лабиринта и увидел куврайм. Заведение было переполнено, толпа вывалила наружу. Над сгрудившимися людьми мерцала надпись-голограмма с обескураживающе простым посылом: «раз еда бесплатно, потрать деньги на выпивку».

Отца Хинте искать не пришлось: пели именно те, кто стоял на улице. Атипа был среди них — танцевал-раскачивался в кругу людей, сцепившихся руками. Ашайта танцевал между ними — радовался, наверное, что столько поглупевших взрослых кружатся вместе с ним.

Через стену, через стену и на волю,

Через стену, через стену и на юг,

Мы уходим в пустошь, чтоб разметить поле –

Чтобы новый-дальний основать приют.

От законов Лита мы устали –

Корпорации нам жить там не дают.

Мы уходим в солнечные дали,

Общим-равным будет здесь крестьянский труд.

Хинта вклинился в танцующий круг и попробовал просто увести Ашайту. Малыш послушно последовал за ним. В это мгновение Атипа вывалился из цепочки танцующих и радостно возопил:

— Хинхан, сынок, да это ж ты! А я-то думал, чего младший один ходит?

Он был совершенно пьян.

— Ты его увел, — стараясь отстраниться от напирающего отца, отозвался Хинта. Толпа сомкнулась за спиной Атипы. Собутыльники продолжали отплясывать и петь.

— А я, — совершенно не обращая внимания на тон сына, сообщил Атипа, — угощаю людей. Смотри, смотри! — Одной рукой он схватил Хинту за плечо, а другой широким жестом указал на весь окружающий их бедлам. — Смотри! Они все мои друзья! А все потому, что я угощаю людей.

— У тебя нет на это денег, — сказал Хинта. — Иди домой.

— А вот и нет. Твой учитель — он мне их дал. Деньги дал. Знаешь, что он сделал? Благородный человек!

Хинта в немом удивлении смотрел в пьяное, расплывшееся лицо отца. Он чувствовал, что вот сейчас ему станет стыдно. Но стыда еще не было — тот запаздывал, как запаздывает к восприятию слишком сильная боль.

— Благородный человек! Он знаешь что сделал? Он заплатил за лечение его! Да! Вот его! — Мужчина указал на младшего. — И мы богаты, Хинхан, мы снова в порядке. Надо только отстроить теплицы, ага!

— Как ты мог просить у него денег? Почему у него?

— А он приезжий. Он дал. Благородный человек! Возвращайся, Хинхан, возвращайся домой, ага! Ты должен жить со мной!

Хинта, наконец, ощутил, как на его щеках вспыхивает жар. Он не знал, что тут можно сказать, не знал, как обращаться к этому расплывшемуся лицу, а потому просто отступал все дальше и дальше, в полутьму большого прохода, где уже не было пьяной толпы. Когда отец в очередной раз потянулся к нему, он оказался слишком далеко, и Атипа упал, глупо растянувшись на заплеванной и забрызганной пойлом земле. Это был конец их маленькой встречи. Хинта подхватил младшего на руки и унес прочь. Они вернулись к Тави, чтобы забрать Иджи и уйти — Хинта боялся, что Атипа, поднявшись на ноги, последует за своими детьми, а этого ему не хотелось. Тави попросил людей в очереди запомнить его место и отправился проводить его. Они обогнули помещения складов по широкой дуге — шли так, чтобы все время быть как можно дальше от куврайма. Всю дорогу у Хинты в глазах стояли слезы.

— Худший поступок, который совершила моя семья… Отец нашел самого беззащитного человека, чтобы попросить у него денег. Ивара же болен! Взять у него вещи или деньги — это как ограбить несмышленого ребенка… Приди, попроси — он и даст, даст тебе что угодно из того, что у него есть. Я даже примерно не представляю, какие там были счета, если их хватило, чтобы они стали одной из причин безумия отца…

— Мы с тобой еще дети, — задумчиво ответил Тави. — Мы, особенно я, захотели дружить с этим взрослым. Но мы не свободны, не предоставлены самим себе. А потому, волей-неволей, он получил вместе с нами наши семьи. И все проблемы наших семей легли на него. Моя ссора с матерью. Болезнь твоего брата. Это нечестно. Но, Хинта, что мы теперь можем с этим сделать?

— Я заставлю их все вернуть.

— Ты не сможешь, пока не расскажешь им про его болезнь — она главный аргумент к их совести. А разве Ивара хочет такой огласки? Нет, думаю, он предпочтет заплатить. Думаю, он даже рад был заплатить, Хинта. Он ведь платил за хорошую вещь.

— Чтобы мой отец пропивал эти деньги?

— А если все не так? Может, сегодня твой отец пьет в последний раз? Ты же знаешь, как Ивара понимает людей. Что, если он сделал ровно то, что было необходимо для спасения твоей семьи?