Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит. Страница 90

На это Хинта мог ответить лишь тяжелым вздохом. Тави был прав, что-то изменилось; не было уже той страшной пропасти между Атипой и Ашайтой. Означало ли это, что Атипа идет на поправку? Неужели все сводилось к деньгам? Неужели тот не мог принять жизнь сына, если та обходилась в слишком большие расходы? Как бы Хинта ни раскидывал эту ситуацию в голове, он понимал лишь одно: отец сделал дело, за которое сын не сможет его простить. Каждая из сцен, устроенных Атипой после землетрясения, была ему отвратительна.

За разговором мальчики дошли до шлюзов. Тави был полон решимости уйти вместе с Хинтой и провожать того до самого дома, но Хинта убедил его, что это лишено всякого смысла. Так они и расстались: Тави пошел назад к своему месту в очереди, а Хинта увез Ашайту домой к Фирхайфу. Там он маялся — ему хотелось позвонить Иваре, попросить прощения, но стыд был так велик, что он не знал, как говорить. Еще больше он боялся, что учитель тоже не поймет его, отмахнется, скажет, что деньги не имеют значения — как это было в больнице, с компасом. Наконец, Хинта принял решение поговорить об этом позже, когда он сам сможет спокойно сформулировать свои мысли.

Во второй половине дня Тави, как обещал, прислал ему список, а Хинта в ответ исполнил свою часть уговора и извлек из терминала Ашайты описания десятка перечисленных лекарств. Сам он постарался все это не читать — не хотел узнавать что-либо прежде друга. Он лишь проверял заголовки файлов, а затем переправлял их Тави. Переписка вышла краткой и сугубо деловой. В конце Тави ответил скупым благодарным письмом — говорил, что все получил, и что все очень аккуратно подобрано.

Ближе к вечеру вернулся с работы Фирхайф, и зашла мать Хинты. Он эмоционально рассказал им о встрече с отцом и о деньгах, которые тот получил от Ивары. Мать, к вящему стыду и раздражению Хинты, восприняла новость скорее с оптимизмом.

— Наконец-то он сделал хоть что-то, чтобы нам помочь, — имея в виду Атипу, сказала она. После этого Хинта с ней почти поругался — а такое в их жизни происходило очень редко. Но Тави был прав: как бы Хинта ни старался, он не мог, не упоминая тему болезни Ивары, объяснить, почему поступок отца был таким плохим. На все его выпады мать отвечала ему одним и тем же аргументом — о доброй воле учителя. К концу спора Хинта был на грани слез. Ужин прошел во взаимном обиженном молчании, которое Фирхайф тщетно пытался заполнить разряжающими обстановку шутками. При этом старик ни единым словом не упомянул, что завтра сам собирается встретиться с Иварой. Хинта тоже не говорил об этом — даже после того, как ушла мать.

А потом была ночь, и Фирхайф видел новый кошмар, и Хинта снова под утро разбудил его — потного и кричащего.

На следующий день, созвонившись, Хинта сразу ощутил в настроении Тави перемену. Тот был подавлен, задумчив и сам этого не скрывал.

— Ты узнал?

— Да

— И?

— Будет время — много времени — весь наш путь через Шарту, вся наша большая круговая прогулка. Вот и поговорим.

Хинте пришлось унять свое нетерпение и согласиться. Они договорились, что встретятся после обеда, чтобы Хинта и Ашайта не успели вернуться домой в те часы, когда там будут Фирхайф и Ивара. В качестве места встречи они избрали тропу, идущую вдоль Экватора. На этот раз они не собирались далеко по ней уходить, просто с ее высоты открывался вид на весь поселок. Это было лучшее место, чтобы разом подметить все основные перемены и определиться с маршрутом.

Когда Хинта и Ашайта на Иджи поднялись наверх, Тави уже был там. Он сидел на красном валуне, вросшем в землю у самого края откоса. Взгляд Тави был направлен поверх Шарту, в зеленоватую даль, где раз в полвека счастливчики могли увидеть мираж далекого Акиджайса.

— Ты в порядке? — спросил Хинта, когда они установили радиоканал.

— Не знаю.

— Она умрет?

Тави усмехнулся.

— Однажды, как и все мы. Но, вероятно, не от этого физиологического состояния.

Хинта замолчал, не понимая.

— Строго говоря, она вообще не больна. Ведь ношение плода — это не болезнь. Это нормальный этап жизни женщины. Просто со времен Великой Катастрофы и Столетней Зимы наша Земля стала слишком трудным местом для людей. А оттого женщинам приходится принимать немало лекарств, чтобы плод сформировался здоровым.

Смысл слов Тави доходил до Хинты настолько медленно, будто цедился сквозь какую-то медицинскую капельницу.

— Она беременна? — наконец, спросил он. Тави кивнул, поежился.

— Не знаю, брат у меня будет или сестра, но очевидно, что отцом ребенка является Джифой.

— А? — выдохнул Хинта.

— Больше некому. — Тави подвинулся, Хинта спустил Ашайту с Иджи и сел на камень рядом с другом. Шарту расстилался под ними. Поселок выглядел незнакомо: новые крыши и пустыри, длинные руки трудолюбивых робокранов, белый парок над центральной станцией очистки воздуха.

— А как же… — В голове у Хинты выкристаллизовался первый разумный вопрос. — Тави, если все это так, то что теперь будет делать сам Джифой?

— У него четыре дочери от двух жен, но все еще нет сына.

— То есть, если у нее мальчик…

— То он попытается сделать все, чтобы она вошла в его дом, как и две предыдущие жены. Вошла и уже не вышла.

— Не вышла?

— А ты не знал? С первой женой он формально развелся, но никуда ее не отпустил. И со второй он, если захочет, разведется, но тоже никуда не отпустит. Кто ему помешает, кто станет перечить? Все женщины у него живут богато. Дети получают великолепное литское образование через терминалы. Слуги делают за них всю работу. Законов он не нарушает, а во многом сам стал здесь законом.

— Ну ты и влип.

— Ты еще не понял. Я тоже мальчик. И я уже есть. Меня не надо рожать. Я достаточно взрослый — мне осталось каких-то шесть лет до совершеннолетия. Но я еще достаточно молод, чтобы попытаться изготовить из меня свою марионетку. Если у мамочки что-то не получится с этим новым ребенком, у нее в любом случае есть я. И вот теперь, только теперь, я до конца понимаю, за что была та пощечина в гумпрайме. Тогда она еще не могла знать, будет у нее мальчик или девочка — плод был слишком крошечным. Значит, тогда, в условиях неопределенного расклада, я был для нее еще важнее. Но я все испортил, так как полез возражать Джифою.

В голосе Тави была бесконечная горечь.

— А девочки? — спросил Хинта. — Почему бы ему не отдать наследство им?

Тави усмехнулся.

— Это же Джифой. Он мыслит себя последним мужчиной патриархального клана. Да, девочки получат свое. И если других вариантов не будет, то он оставит все именно им. Кстати, возможно, это будет к лучшему для всех в поселке. Но сейчас он мечтает о сыне. И это буду либо я, либо мой еще не родившийся брат.

— Если он заберет тебя…

— То это будет долгий ад. И я не знаю, чем такое может для меня закончиться. Но даже при наилучшем раскладе, если я сам останусь относительно свободен, матери у меня больше не будет. Ее Джифой точно отберет. Весь ее спектакль — оттого, что она не могла сказать, что с ней случилось. А я даже не знаю, как на это смотреть. То ли она предала меня и саму себя. То ли она попала в беду, понравившись не тому человеку, но не нашла в себе сил вовремя от него сбежать. Впрочем, какая уже теперь разница? Пойдем.

— Мы не решили, куда.

— Я тебе устрою круг по Шарту с сюрпризами. Поверь мне, ты не пожалеешь.

И Хинта действительно не пожалел. Они начали с исследования западной окраины поселка, где им обоим приходилось бывать, наверное, реже всего. Здесь было много стратегически важных технических сооружений, и здесь же была наибольшая угроза атаки омаров, так что заводы и склады чередовались с траншеями и песчаными брустверами импровизированной оборонительной линии.

Сперва они прошли мимо предприятия по переработке фрата. В сравнении с индустрией «Джиликон Сомос» это производство было крошечным, но выдаваемого им топлива хватало, чтобы обеспечить энергетическую независимость Шарту. Во время землетрясения некоторые цистерны с горючим лопнули, и теперь заводик был закрыт. Земля во дворе приобрела ровный и густой кислотно-зеленый цвет, по протравленному горючим грунту тянулась маслянистая пленка. Огнеопасную жижу разгребали рабочие в скафандрах с повышенной химической защитой.