Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович. Страница 23

Да и те, кто грибы вываривал и жил особо, на цепях и в ошейниках, помалкивали. Они хорошо знали, что если громко болтать, то очень скоро разделишься на части: ты отдельно и твой язык отдельно, и хорошо, если всего лишь язык. Производство было отлажено, кто работал, тот не мучился и вполне получал по потребностям, каждого из тружеников тут с особым вниманием лечили до последнего, ибо дороги были рабочие руки, ибо так предсказал Гораций, да ведь и не травил тут никто никого, стратегический запас метамускарина предполагалось использовать вовсе не здесь, да и то в крайнем случае. Он и хранился-то в другом месте.

А если кто вел себя неосторожно — кому бы он заявил о недовольстве? Беречь следовало не только язык, но и уши. И те, что у стен. И те, что у тебя. По ним можно навешать. Уязвимое место — ухо. Из Шекспира знаем.

В конце концов, на грибоварне работали только «ухожие». Город не мог себе позволить разбазаривать людские ресурсы. Далеко уйти отсюда, ясное дело, никто не мог. Обжитая территория Кассандровой слободы занимала многие десятки, чуть ли не сотни квадратных верст. На этой территории свободный человек мог делать что угодно, но бродить по всему здешнему миру — разумеется, нет. Слобода со всеми примыкающими угодьями была по периметру опутана спиралями Бруно, что давало еще и стратегический запас металла на случай блокады со стороны Сестробратова, хотя такое и представлялось маловероятным. Человек рано или поздно упирался в забор. А снаружи ограды уже много лет верой и правдой несли сторожевую службу его величества контрактные волки.

Да, конечно. Если Русь располагала совершенно достаточным количеством морд знаменитой секретной породы служебно-бродячая, то здесь собак, которые могли бы одичать, не было, здесь были только волки. С ними надо было установить контакт. Но заведовавший по в Москве питомником кобелей и сук офицерского состава подполковник Арабаджев, уходя на пенсию, сообщил, что можно обратиться в семью Соломон, в которой, — по меньшей мере один в каждом поколении, — рождается волчеуст, что иудейской религией не воспрещается, ибо не является колдовством, а лишь свидетельствует о генах семьи Соломон из колена Иудина, вот с ними и надо связываться.

Помнится, все эти Иуды и Соломоны царю тогда сильно не понравились, но где взять человека, умеющего говорить с волками. Да еще и волки неправильные — говорят, у них зубов — пятьдесят два, а хромосом — восемьдесят. В хромосомах царь не разбирался, в зубы волкам смотреть тоже не хотел, но без Соломона было не обойтись. Семья вся до последнего человека нашлась в Тель-Авиве и окрестностях, волчеуста, уроженца солнечного Баку, юного сироту по имени Соломон Соломон-оглы Соломон, вычислили два счета, привезли на Кипр, и сделали ему предложение, от которого тот не смог отказаться.

Теперь Соломон, объяснивший, что волчья речь не трудней эскимосского языка, и не зря эскимосы с ними разговаривают, жил на всем казенном в Слободе, имея право не только не ходить в церковь, но и молиться по-своему сколько угодно, а раз уж он бармицву прошел, то и жену ему, если хорошо будет себя вести, тоже обещали. В это он поверил, а попробовал бы не поверить. Он быстро договорился с волками, они тоже очень быстро согласились на государеву службу, — даже уговаривать не пришлось, а что б и не пойти, если всех делов — бегай вдоль спирали да рычи на тех, кто за ней, а раз в день тебе, может, и не лучшей лосятины выкинут, но зато на всех. Может, она и не лосятина, а кого это интересует, если мясо, и не убежит никуда?

Только, получалось, и разницы: там — голодноватые служебно-бродячие собаки. Здесь — добровольно нанявшиеся на службу волки-контрактники. В отличие от людей, они никогда не предавали, не только не хотели, но и не могли предать.

Волчеуст по вынужденному положению стал вегетарианцем. Но это его, кажется, не особо напрягало, как и тех, кто за ним присматривал: соблюдай, что хочешь. С государевой службы ни на ноготь, а больше и не нужно ничего. Нет синагоги? Так ведь не только ее нет. Потерпит. Заведет семью, может построим. А, не морочьте себе голову насчет его семьи, других дел полно. Можно и бабу — на раззавод волчеустов. Даже обязательно.

…Кассандрова Слобода жила, и до мелочей сбывались предсказания предиктора Горация Аракеляна. Ему сегодня плевать было на праздники. Он помнил, что сегодня чей-то важный день рождения, но дата не круглая, шестьдесят один, да и трудно здешние дни в российские переводить из-за полного несовпадения часовых поясов. Гораций знал многое, чем не хотел делиться ни с царем, ни с давно обо всем догадавшимися астрономами. Он-то знал, почему здесь такое количество лесного ореха, ему и смотреть не надо было в кустарник, чтобы найти там так неожиданно много сросшихся ядер. Так срастаются не только орехи, так срастаются и миры, когда случайно, а когда и не случайно: нам не отличить, да и отличать ни к чему.

Предикторы, как и ловцы снов, очень многое знают о таких вещах. К примеру, если вам приснился лесной орех — этот сон справа пришел, и означает мирную, гармоничную жизнь, прибыль. И тем более — если во сне вы раскусили двойной лесной орех, у вас будет много истинных друзей. Или уже есть. Правда, надолго ли — иди знай. Друг — не собака и не волк, его навеки не приручишь. К тому же сон ведь и слева порой приходит, и все тогда наоборот.

Гораций знал, что звездное небо было здесь не то, что немного другое, — он знал, что оно совсем другое. Астрономы давно обо всем догадались, ища в небе куда-то запропавшие Андромеды и Лебеди, и давно выли, что телескопов, кроме оптических, им скупой царь не дает. Странно было бы, если бы дал, — и эти-то деньжищ кучу стоили.

Гораций до боли ясно видел, почему его самого когда-нибудь станут звать — Протей.

Потому, что он, как и царь Фароса в античные времена, без малейшей радости видел будущее.

И потому, что жизнь его проходила на островке среди океана хаоса, с которого только и светил огонь для странствующих и путешествующих в ночи.

И потому, что как мир земной, так и мир Кассандровой Слободы были способны принимать любой облик, такой же, как и неохотно говоривший о будущем морской бог Протей в древние времена.

Этот мир, располагавшийся за дверью на болотах, был все-таки другой планетой. Этот не такой уж приветливый мир, если хотел, представал в образе льва, росомахи, дракона, леопарда, вепря, лося, мегатерия, земли и воздуха, воды и огня. И, хотя этот мир во многом был Русью, имя ему было Протей.

V

21 ИЮНЯ 2011 ГОДА

ФЕДОР СТРАТИЛАТ

Уже и слово-то такое в Москве редко кто помнил, Чертолье. Лежало оно по дороге из Кремля в Новодевичий монастырь, государь Алексей Михайлович дорогою той на богомолье ездил, недоволен был через такое небогоугодное название ездить, повелел — и стала там улица Пречистенка. Еще были там улица Петрокирилловская, по знаменитому угличанину поименованная, и Остоженка — по старинному урочищу Остожью. Чуть не двести лет прошло, как забрали ручей Черторый, что Чертолье пересекал, в трубу, но черт-то что тут когда-то было, и вот до сих пор не забылось: откопали здесь люди добрые, а может и не добрые вовсе, старый-старый камень, жертвенник бога то ли Перуна, то ли Сварога, то ли и вовсе Чернобога, весь древней кровью, как заварным кремом, залитый. Поскорей зарыли тот жертвенник, домов и храмов сверху понастроили.

Там, на Петрокирилловской, на углу Большого Щепетневского, против усадьбы купца первой гильдии Лукина, сразу за посольством республики Сальварсан, стоял дом, который некогда выстроил для себя коммерции советник Петр Белоцветов, однако въехать туда не успел, помер в один год с Александром Вторым Освободителем. Простоял особняк пустым почти двадцать лет, наследники его продать не смогли, а там и сами вымерли.