Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович. Страница 25

Тем более что в ту эпоху кризиса, нелепо именуемого то византийским, то болотным, никто особенно не мог гарантировать вообще чьей-либо победы. Проправительственная толпа вроде бы опрокинула антиправительственную, это означало, что власти смогли не только собрать свой митинг, но и оплатить его, — в этой прописной истине Яков не сомневался, так всегда было и всегда будет. Но знал он и то, где лежат доступные для подобной оплаты деньги. С Каймановых островов или даже из Люксембурга вывести их не так-то просто. Чаще в подобных случаях платят наличными. А где у царя наличные — это Яков знал точно, ему и в погреб ходить не надо было, чтобы узнать. Он не скупился бы, он дал бы после первой просьбы. Но просьбы не было. Ни от кого. И это тревожило.

С другой стороны, ведь и греческий митинг тоже собрался не за так. Апельсинно-кокаинные деньги Ласкариса ни от кого из серьезных банкиров тайной не были. К тому же Меркати понимал: барон может со своими наемниками расплатиться, вовсе к деньгам не прибегая, — чем продавать гурману апельсин, можно оплатить ему выход на сцену «натурой». Но тут существовала опасность давки и гибели своих же сторонников. Получалось, что глава державы своим сторонникам не платит, а глава противоположной партии своих сторонников готов мочить до последнего?

Предстояло отыскать во всем этом систему. Пока не получалось.

Однако по жизни Меркати так и остался уроженцем Ломбардии, где еще пятьсот лет назад папой Юлием II было дано предписание Джордже де Касале, инквизитору из Кремоны: уничтожать «огнем и мечом» колдунов, особенно гнусных и отвратительных, из-за способности превращаться в котов. В кота он превращаться не умел, но способность к выживанию в смысле мимикрии была у него почище, чем у хамелеона. В России такие ящерицы не водятся, но само слово-то греческое, и меняла делал из этого выводы. Хотя полагал, что пока для конкретных действий повода нет. А впрочем…

Практически весь особняк считал Яков Павлович своим кабинетом, разве что посетителей принимал в отгороженном от меняльного зала тесном, без окна, чулане, набитом камерами слежения и окошками пневматической почты. Что касается любой экспертизы, он полагал, что в простых случаях клерки обойдутся без него, в более сложных он обойдется без них, а в наиболее сложных экспертиза вовсе не нужна, риск — благородное дело.

Самый длинный день года выпал на вторник. В смысле звезд день навевал ассоциацию лишь одну: зодиакальный знак Рака и жара за тридцать настоятельно напоминали русскому человеку о том, что есть на свете такое слово — «пиво», но Меркати по сложившейся привычке пил разведенное вино, притом белое, и на все традиции плевал. Включать кондиционер он тоже опасался, суеверно считая, что для его профессии это вредно: ветер унесет удачу.

Дверь приоткрылась, страж дома, тонкий-тонкий юноша неопределенно восточного происхождения кашлянул за ней, давая понять: пожаловал гость. Кашлянул и второй раз, предупреждая, что гостей двое и оба не внушают ему доверия. Однако какой там гость ни есть, а все лучше, чем терзаться размышлениями о давешних «болотных огнях».

На пороге кабинета появился безукоризненно и совершенно не по погоде облаченный в тройку молодой человек с аккуратно подстриженной черной бородой и носом, заставившем Якова Павловича вспомнить о народе, некогда загубившем великую византийскую империю. Однако гость, чуть поклонившись ему, заговорил на идеальном русском:

— Могу ли просить вашего содействия?

Меркати кивнул. Гость присел к столу.

— Мне хотелось бы сделать вклад в ваш банк.

Меркати вздохнул: опять двадцать пять.

— Могу порекомендовать вам любой надежный банк из работающих с нами. Меняльная контора Меркати производит исключительно обменные операции. Как в части конвертирования валют, так и в целях чистой нумизматики. Если вас интересует размещение средств, то банк «Хелемский и Новиков» сможет предложить вам услуги исламских коллег. В Москве есть и шариатский банк.

Гость досадливо засопел.

— Я не веду дел с мусульманами, я христианин. Все же мне рекомендовали ваш банк как наиболее надежный и независимый.

Было совершенно ясно, что так просто от восточного клиента не отвязаться.

— Возможно, вас могут заинтересовать наши услуги по конверсии валют, если вы предпочитаете российский рубль швейцарскому франку, например?

Гость опустил глаза. Что-то такое он, видимо, предпочитал. А что?

— Именно так, но несколько иначе. Мне хотелось бы конвертировать отдельные суммы в несколько различных устойчивых валют, дабы избежать существенных потерь при изменении курсов. Сохраненные деньги лучше, чем заработанные, не так ли?

— Иначе говоря, разделить сумму на вклады в рублях, евро и долларах? Отлично, банк «Хелемский…»

Гость досадливо скривился:

— В этих трех валютах я и так слишком большие средства держу. Меня интересует возможность конвертировать деньги в швейцарские франки, японские йены, южнокорейские воны, золотые юани, тайваньские доллары, мавританские угии, саудовские риялы и прочие валюты, которые вы порекомендуете.

У Меркати заныло сердце. Гость по крайней мере не был занудой, даже если из этого визита не воспоследует ничего — по крайней мере соскучиться с ним не грозило. А в такую жару это было важно, Вспомнив о том, что гость объявил себя христианином и делать абстинентный вид не надо, банкир решил перейти к процедурам европейского гостеприимства.

— В этом отношении, разумеется, мы можем дать консультацию. Не желаете ли прохладительных напитков, кофе?..

Гость кивнул. Хозяин позвонил в колокольчик, юноша-страж возник на пороге.

— Алак ат капе?

Меркати, надеясь, что гость не знает тагальского, кратко ответил:

— Маламиг алак. Да, и кофе.

К полиглотству менял обязывало ремесло на протяжении тысячелетий. Держать среди слуг филиппинца, в конце концов, никто не запретил бы, тем более в России, а что вино должно быть холодным в жару, и что должно оно быть белым, и что должно оно быть итальянским, а что кофе должен быть по-арабски, хотя арабский способ только тем от турецкого и отличается, что при нем зерна сильней прожаривают, — это слуга должен сам знать.

Если бы не этот кофе, Амадо Герреро вообще давно был бы выслан из России как мигрант и бандит. Умение драться любой палкой, лучше двумя, сделало его грозой Старогайского, а позднее и богатейшего Нищенского рынка. Получив два раза по месяцу принудительных, Амадо на третьем предупреждении предстояло покинуть пределы империи самым непочетным образом. Но владелец богатого Нищенского рынка, господин Тойяр Худайберганов, человек известный утонченными и необычными пристрастиями, обладал неодолимой страстью держать доходы от торговых точек в бухарской, хивинской и кокандской валюте, и это обрекало его на неизбежные контакты с Меркати. Кушанские тетрадрахмы и оболы, дирхемы, хорезмские, хивинские, самаркандские пулы, фельсы и прочие таньга и тенге были непонятны ему самому даже по названиям, но сознание того, что вот эти-то монеты не подешевеют никогда, что на родине они уж точно принудят соседей считать его человеком не только родовитым и богатым, но и патриотом, было сильнее. Обладавший сказочными обменными связями Меркати прекрасно знал слабые точки держателей старинной монеты и понимал, что за один семью собаками глоданный кельтский биат в Братиславе бактрийскими халками с ним точно расплатятся, а это при продаже в худайбергановскую коллекцию, — хотя какая это коллекция, если он деньги в мешок складывает, — прибыль на выходе даст тысячу пятьсот процентов. Ради этого стоило два-три часа посидеть с королем рынка за столиком в садике. Именно так, не за столом в саду, без уменьшительных суффиксов в том садике не говорили, — и послушать сальности толстого педофила, которому пол малолеток был без разницы. Самого Меркати это все не касалось, кофе был прекрасным, а прибыль — пятнадцатикратной.

Как ни был богат узбек, но в долгах у менялы он сидел постоянно: тот не принимал чеков, денег на кредитке тоже держать не желал. Самое простое, на что он соглашался, были американские доллары, отчеканенные до Великой Депрессии. Даже в четвертом состоянии больше десяти современных монет того же достоинства таковых купить было проблематично, и, не желая мучиться с добыванием, узбек и эту обязанность перекладывал на менялу. Тот доллары доставал где мог, и в обменах и на аукционах, а вот за них, и только за них, заказчик мог расплатиться любой уважаемой валютой, пусть бумажной, а что, деньги на карманные расходы тоже нужны. Часть монет просто вращалась по кругу. Где бы еще позволили банкиру столь нахальный бизнес? Нигде бы не позволили, но в России он был не кто-то, он был государев ктитор, державе он был выгодней любых налогов, и поэтому делал Яков Павлович что хотел.