Альтернативная история всего (СИ) - Перемолотов Владимир Васильевич. Страница 14

Губа у Митанха оказалась не дура.

Как потом выяснилось, он присмотрел холм для собственных надобностей, что Ирокезовых, разумеется, никак не устраивало.

После второго разговора с Ирокезовыми с глазу на глаз, выловленный из реки Митанх решил оставить свою столицу на старом месте и никогда-никогда больше даже не задумываться о переносе ее в Баальбек.

В ответ, в порыве душевной щедрости, Ирокезов старший подарил жизнь всем оставшимся после драки в живых, отпустил фараона с малой частью приближенных восвояси, а остальных поселил у подножья холма в качестве военнопленных.

Но кто же знал, что так выйдет?

Человеческая природа, коей и сами они не были чужды, сыграла с ними дурную шутку. Пленники обжились, откуда-то появились женщины, дети и не успели Ирокезовы глазам мигнуть, как вокруг холма основалось поселения со всеми положительными (финики, молоко, просяное пиво, женщины легкого поведения) и отрицательными (дым, запах навоза, мычание и блеяние) чертами.

Но это было в прошлом, а значит, сделанное никто не сможет сделать не сданным.

Ирокезов старший ткнул сына, выводя его из задумчивости.

— Ладно, не куксись. Смотри… Пусти в душу прекрасное…

Солнце на Востоке — это совсем не то, солнце на Западе. Солнце там — Бог, да и выглядит соответствующе.

На глазах у Ирокезовых восток заалел, тонкая полоска восходящего солнца налилась золотом. Выглянувший из-под земли край светила, словно отточенный магрибский кинжал, прорезал краешек ночи, и темнота сразу отскочила назад, собравшись на западе тяжелыми грозовыми облаками, оставив восходу розовые краски дня.

Восход был по-прежнему прекрасен. Даже Ирокезов младший помягчел сердцем и расчувствовался.

Сын с отцом молча смотрели на солнце до тех пор, пока оно не поднялось над горизонтом и не стало блеском слепить глаза. Они проморгались и поняли, что на смену поэзии восхода пришла проза дня.

Внизу заорали петухи, замычали коровы. Звуки вернули Ирокезовых к обычным мирским заботам.

— Эй, вы там… — негромко, еще находясь под впечатлением увиденного, крикнул Ирокезов старший. — Фиников и быстро…

Не успели эти слова сорваться с губ, как несколько человечков из ближайших хижин выскочили и, держа каждый по корзинке с финиками, побежали на холм. Они неслись вперед и вверх, и Ирокезов младший видел, как никнет под их ногами трава, как не оскверненные никем склоны попираются немытыми ногами. Он ощутил горечь расставания с идеалом.

— Слушай, папенька, отпустил бы ты их?

Бывшие пленные бежали бодро, с удовольствием. Понять их можно было — не каждый день — вот так запросто можно было прислуживать Богам.

— Не уйдут они, — вздохнул Ирокезов старший, чувствовавший что-то очень похожее на то, что ощущал сын.

— Это еще почему?

— Я с них крепкую клятву взял. Богом Аммоном поклялись и еще чем-то. Для них это все… И вообще — у мужчины одно слово. Сказал — значит сказал.

Сын ковырнул ногой землю и, сдерживая закипавший в груди гнев.

— Так что нам, папенька, терпеть это все? Ты хоть представляешь, что тут через год будет?

Ирокезову старшему раньше это в голову не приходило. Он посмотрел на деревеньку, на реку, делавшую там плавный поворот, и предположил, опираясь на богатый жизненный опыт.

— Загородку вокруг поставят, ров, возможно выкопают…

Настигнутый валом пессимизма сын добавил:

— Ага. Верблюдов заведут. А ты помнишь, как верблюд пахнет?

Папаша вспомнил и содрогнулся. Воспоминание это подействовало на него как нашатырный спирт. Он сразу вынырнул из мечтательной задумчивости и пришел в себя.

— Та-а-ак. Надо срочно что-то придумать… Препятствия какие-либо учинить… Воспрепятствовать.

— Воспрепятствовать? — несколько злобно удивился Ирокезов младший. — И как же, папенька ты собираешься препятствовать? Может, стражу наймешь?

— А что, по-твоему, страже нужник не нужен? — ответил вопросом на вопрос Ирокезов старший, пошевеливая мозгами. — Еще чего-нибудь придумай.

— Забор?

— Ага. И собаку рядом привяжу…

— Нет, значит?

— Нет.

— Ну что тогда?

Ирокезов старший шевелить мозгами закончил и смотрел хитро.

— Надо воспрепятствовать, а значит…

— Поставить препятствия, — перебил его сын. — Это ты уже говорил, а я слушал.

— Воспрепятствовать — значит поставить ПРЕПЯТСТВИЯ.

В голосе его слышалось нечто, что заставил Ирокезова младшего понять: сам он имел в виду препятствия, а папенька — ПРЕПЯТСТВИЯ. Между одним и другим невооруженным глазом ощущалась колоссальная разница.

— Ты что придумал? — с радостным нетерпением в голосе переспросил сын. — А? Что-то грандиозное?

Скромно кивнув, папаша назидательно произнес:

— Беда всех грандиозных замыслов состоит в том, что они рано или поздно превращаются в жизнь. Только вот если они воплощаются медленно, то оказываются не такими уж грандиозными.

— Почему?

— Все кругом успевают привыкнуть к постепенным изменениям.

— Мозги туманишь, папенька, — покачал головой Ирокезов младший. — По-простому можно?

Ирокезов старший повертел в пальцах финиковую косточку.

— Представь, что ты сажаешь эту косточку в землю, и она лет тридцать растет, растет, растет и вырастает, наконец, в огромную пальму… Удивительно это будет?

Сын хмыкнул.

— А чему удивляться-то? Ничего в этом удивительного нет.

— Верно. За тридцать-то лет привыкнешь, что она тут растет. А вот если я сегодня посадил, а завтра она выросла выше дома? Тогда что?

Лицо у Ирокезова младшего просияло. Он энергично хлопнул себя по коленкам.

— Понял, папенька! Постиг! Ты тут решил рощу фиников-скороспелок посадить!

— Ну, примерно, — не раскрыл тайны папаша. — Почти угадал…

Распираемый силой, младшенький вскочил.

— А чего мы тут ждем тогда? Чего откладываем?

Ирокезов старший вдел руки в лямки порохового двигателя и взмыл в небо.

Час спустя они приземлились на отрогах ближайшего к Баальбеку хребта и, перенастроив двигатели, начали с их помощью вырезать из коренной породы громадные блоки. По широте души Ирокезов старший задал такие размеры, что только вечеру они смогли состряпать четыре штуки.

Поздней ночью Ирокезовы перетащили их на холм и уложили так, чтоб любому стало ясно, что тут поработали Боги.

Так появилась на свет знаменитая Баальбекская платформа.

Ирокезов старший долго ворочался на своём ложе без сна.

Вернувшись из дальнего похода, он первым делом принес жертву Зевсу- Олимпийцу, справедливо полагая, что если б не Зевс, то всё могло бы быть еще хуже.

Неудачи преследовали его уже вторую неделю. Легкие на подъём и быстрые на ходу они уверенно шли следом, успевая проникать в самые неожиданные места — от солдатского нужника, до ставки Главнокомандующего, а теперь еще и это…

Холода в городе наступили внезапно. Лютый холод сковал реку и заставил жителей забиться в дома. Но хуже всего, конечно, было то, что замёрзла акватория порта. Подвоз хлеба из Африки прекратился, и призрак голода встал над городом. Даже специальные ледокольные триремы, сконструированные Архимедом из Сиракуз, не смогли пробиться к полису. Вмороженные в море, они маячили где-то на горизонте, там, где блеск льда смешивался с блеском холодного неба, ни на шаг не сдвигаясь с места.

Флаг-адмирал отряда, по льду, на собачьих упряжках, сумел все же добраться до города и теперь по утрам, вместе с Императором возжигая благовония в храме Зевса, смотрел, как сиракузцы ломами и земледельческими тяпками пытаются освободить из ледовых объятий обросшие диковинными ледяными украшениями триремы.

Противостояние с природой давалось нелегко. Обмороженных уже считали сотнями. Неслыханное дело! Даже бронзовые цепи на невольниках пришлось заменить на веревки! Правда, на общественной нравственности это никак не сказалось — бежать никто из рабов не пробовал, ибо все, даже даки и фракийцы понимали, что любого, рискнувшего убежать ждет смерть от холода и голода.