Точка Зеро (СИ) - Рябинина Татьяна. Страница 16

Все сложилось удачно. И мотель нашелся, и заправка с супермаркетом, и даже электрический чайник в номере — можно было заварить хлопья для каши Джереми, а не разжигать костер в лесу. За полночь, когда почти все огни в окнах погасли, Питер привел дракона в комнату. Джонсон шел рядом, прикрывая их от возможной камеры наблюдения.

Когда Джереми устроился в углу в гнезде из покрывал и запасных одеял, Питер хотел снять с него шапку, но тот недовольно замотал головой.

— Тебе так нравится в шапке? — засмеялся Питер. — Жарко же в ней. Давай сейчас снимем, а завтра наденем снова?

Джереми нехотя сдался, но подгреб снятую шапку под себя, как будто боялся, что ее отнимут.

— Боюсь, когда все закончится, я буду по нему скучать, — сказал Питер, но Джонсон уже похрапывал на своей кровати, укрывшись с головой одеялом.

[1] Эдуард V и его брат Ричард Йоркский, сыновья английского короля Эдуарда IV и Елизаветы Вудвилл. После смерти отца по приказу короля Ричарда III были заключены в Тауэр, их дальнейшая судьба является одной из загадок истории.

[2] Jewelry (англ.) — ювелирные изделия, ювелирный магазин, Jew — еврей, иудей

[3] В Библии огромный филистимлянский воин, которого победил в поединке царь Давид. В переносном смысле — великан

8. Дракон и мотылек

Всю ночь я пыталась хоть как-то привести в устойчивое состояние свою мусорную башню рассуждений и предположений, но ничего не получалось. Стоило мне связать узелки в одном месте, тут же расползалось в другом. Все-таки строить какие-то заключения на недостаточной информации — самое неблагодарное дело.

Оставив это занятие, я задумалась о Мэгги. Удастся ли мне когда-нибудь смириться с тем, что больше не увижу свою дочь? Больше? Да я ведь и видела-то ее всего несколько минут, после того как она появилась на свет. Ну и что? Ведь до этого я девять месяцев вынашивала ее, чувствовала все ее движения.

Иллюзия? Какая же это иллюзия, если люди продолжают жить, любить, радоваться, горевать? После этого не остается никаких следов? Но я ведь и раньше, пока не узнала о существовании Отражения, была уверена: все происходящее исчезает бесследно, и только память хранит мгновения минувшего — столько, сколько может.

Если Бог всемогущ и всеведущ, Он и так знает обо всем, что люди натворили. И все эти архивные записи нужны вовсе не для Него, а для самих людей. Но раз так — может, и к лучшему, что кольца больше нет, и Отражение замерло? Стоять, обнажив свои мысли и поступки перед всем человечеством… То еще удовольствие.

Я понимала, что в рассуждениях этих есть какой-то изъян, попытка оправдать свою несуществующую вину, но… было что-то еще. Какое-то смутное беспокойство, тревога. Определенно, что-то должно было произойти.

Мать Алиенора спала так тихо, как будто уже умерла. Я почти не слышала ее дыхания, только видела, как едва заметно поднимается и опускается одеяло. За окном перестало лить, и только ветер шумел по-особому — как бывает только после дождя. Тревога вдруг превратилась в безумную тоску, острую, как волчьи клыки, разрывающие мягкую беззащитную плоть.

Но, к моему удивлению и ужасу, это не было тоской по дому, по ребенку. Я тосковала… по телу. Точнее, по телесности. Чувственные ощущения, ощущения тела в его отсутствие сводили меня с ума. То, что сначала казалось свободой, теперь стало пыткой. Мой дух — или, может, душа? Что я, в конце концов, такое? — изнывал от невозможности быть облеченным плотью.

— Прости, Тони! — подумала я и внезапно оказалась в доме Билла Фитцпатрика.

Мартин, лежащий на кровати, то ли спал, то ли был без сознания. Его лицо в тусклом свете масляной коптилки казалось грязно-желтым, волосы слиплись от пота, крупные капли стекали со лба. Он дышал хрипло и тяжело, с присвистом, пересохшие губы обметало белым налетом.

Подошел Билл, влажной тканью обтер Мартину лоб, потом губы, осторожно положил поверх одеяла свесившуюся с кровати руку. Мне стало жутко, когда я разглядела эту руку — он исхудал так, что по ней можно было изучать анатомию, все, до малейшей, косточки и связки. Да что там руки! Его лицо… Это был череп, обтянутый кожей. Он был ужасен — но я испытывала к нему страшную жалость и непонятную, щемящую нежность.

Я хотела быть с ним! Я любила это измученное тело, которое колебалось между жизнью и смертью. Я стремилась к нему так, словно это был потерянный и вновь найденный рай.

— Мартин! Мартин! — мысленно звала я. — Ты поправишься и проживешь еще одиннадцать лет. Мы с тобой вместе проживем их. А потом все начнется сначала — и так без конца. Мы будем с тобой всегда. И как я только могла быть недовольна тобой, твоим телом? Ты прекрасен, твое тело прекрасно — и оно будет моим! Пусть я не смогу управлять им, это и не нужно, я буду жить твоей жизнью, снова и снова наслаждаться ею.

Мелькнула какая-то смутная, невнятная мысль… Тони? А что Тони? Рано или поздно тело Маргарет умрет, и он тоже начнет ее жизнь сначала. И мы будем встречаться — снова и снова, на короткие полгода. Хорошо, что они такие короткие, потому что они будут пролетать быстро — и мы с Мартином снова останемся только вдвоем.

Я смотрела на него и удивлялась: что заставляет меня медлить? Почему я еще не с ним? Ведь надо только вспомнить какой-то яркий момент, который я пережила в его теле. Портрет… Портрет Маргарет! Тот самый день, когда она не пришла из-за женского недомогания, и Мартин подправлял нарисованное по памяти. Яркий солнечный свет, льющийся в окна, танцующие в лучах пылинки, острый запах красок…

Но ничего не получалось. Как я ни старалась, Мартин по-прежнему лежал передо мной на кровати. В тот раз, с Маргарет, стоило мне лишь подумать о поле, ромашках — и я оказалась в ее теле. Почему же сейчас я не могла повторить это?

Проклятье! Я знала чувства и мысли Маргарет и могла вспомнить их, потому что пережила все это вместе с ней! Но от Мартина мне достались лишь слова, поступки и физические ощущения, ничего более. Все чувства, которые я испытала в его теле, были моими — не его! Я никогда не смогу вернуться в это тело. Ни в это, ни в какое-либо другое. Если только… Маргарет? Но увы — это тело занято. Или нет?

Я представила себе темные коридоры Скайхилла — и мгновенно перенеслась туда.

Это был замок спящей красавицы — только без красавицы. Отражение не отрастило новую Маргарет — оно замерло в ожидании ее возвращения. Все в замке так или иначе были связаны с ней — непосредственно или через других людей. И когда это звено цепочки исчезло, механизм остановился. И эта волна бежала дальше, дальше — в деревню, в Стэмфорд, в Лондон… Где-то время шло, а здесь — стояло. Рано или поздно Маргарет вернется — как вернулся Мартин. Пусть драконий отвар уничтожил тот механизм, который заставлял тело стремиться туда, где оно должно быть. Но оно смертно, причем смертно дважды. Ему отмерен срок жизнью в настоящем — но оно может умереть и своей собственной смертью, как это было с телом Мартина. И тогда Маргарет снова окажется там, откуда мы ее увели. Бесконечно проживать свою жизнь, свитую в кольцо.

Я вернулась в обитель и оказалась рядом с Тони. Мои путешествия заняли всего несколько минут. Тоска по телу продолжала мучить меня, хотя и не так сильно. Похоже, она накатывала волнами. Пока я находилась в движении, она ослабевала, но стоило замереть на одном месте, и меня снова начинало выкручивать. Это было похоже на ощущения во время бессонницы, когда вертишься в постели и уже не можешь лежать, и хочется встряхнуться всем телом, как это делают промокшие собаки.

Пока я смотрела на спящего Тони — или все-таки спящую Маргарет? — меня затопило снова. И уже не казалось страшным жить вдвоем с ним в одном теле. Пусть — лишь бы в теле. И я снова пыталась вспомнить ромашковое поле, терпкий запах травы, ощущение безграничного счастья впереди. Но нет. В этом сестра Констанс не обманула — двум живым душам в одном теле места не было.