Где простирается тьма (ЛП) - Джуэл Белла. Страница 14

― Я... мне нужно поговорить с тобой, это важно.

― Я занят, ― отвечает он, проводя рукой по бедру Малибу.

Она ухмыляется, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не отпустить узду ПМС и не дать этой потаскушке пощечину.

― Это важно, ― выдавливаю я.

― Как и то, чем я сейчас занимаюсь, ― скучающе произносит он.

Мудак.

― Мне все равно, что ты сейчас делаешь, ― огрызаюсь я. ― Мне нужно с тобой поговорить.

― Позже.

― Сейчас было бы неплохо.

Он смотрит на меня со скучающим выражением лица.

― Я сказал... позже.

― Это важно, ― выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.

Он наклоняется вперед, заставляя Малибу пискнуть.

― Я сказал: позже, нахрен.

Я упираюсь руками в бока и встаю прямо перед ним.

― Что с тобой? Твоя мать уронила тебя на голову, когда ты был маленьким? Нет, не так: ей пришлось бы сделать это много раз, чтобы ты стал примерно таким, как сейчас.

Я почти слышу, как он скрипит зубами.

― Ты идешь по очень тонкой грани.

― И что ты сделаешь? ― насмехаюсь я. ― Будешь сидеть в своем кресле, как упрямый умник? Ты жалок, Димитрий.

― Ты ничего обо мне не знаешь! ― рычит он, сбрасывая Малибу с колен и вставая.

― Я знаю о тебе все. Ты жалеешь себя из-за своей неудавшейся жизни. Вместо того, чтобы изменить ее, ты зациклился на этом, пока не стал таким, ― тычу пальцем ему в грудь.

― Ты ничего не знаешь ни о том, кто я такой, ни о том, почему так поступаю. Если хочешь ненавидеть кого-то за это, ненавидь Хендрикса!

― Хендрикс втрое лучше тебя!

Несколько раз глубоко вздохнув, Димитрий бросается вперед и хватает меня за плечи.

― Хендрикс ― подонок, поставивший команду выше семьи. Он будет истекать кровью, и я сделаю так, чтобы это было медленно и мучительно. И если повезет, я позволю тебе посмотреть на это.

― Ты ― чудовище! Хендрикс не даст тебе победить. Хочешь знать почему? Потому что он хороший, сильный мужчина, который борется за то, во что верит.

― Ну, тогда он не слишком разборчив, не так ли?

Ах, зараза.

Я так сильно толкаю его в грудь, что ему приходится сделать шаг назад.

― Знаешь что? Надеюсь, он заставит тебя заплатить!

Я разворачиваюсь и выбегаю из комнаты, чувствуя, как дрожат от ярости руки. Слезы, наконец, вытекают из глаз и катятся по щекам. Я спотыкаюсь раза четыре до того, как достигаю лестницы на палубу. Я бросаюсь вверх, дрожа так сильно, что клацаю зубами. Я поднимаюсь на палубу, где дует прохладный свежий ветерок. Упав на колени, обхватываю себя руками и хватаю ртом воздух.

Он ужасный, ужасный и гнилой человек. Не знаю, почему я думала, что он другой.

Я смаргиваю слезы, пытаясь прояснить зрение. Они прожигают дорожки, прежде чем высохнуть на щеках. Я быстро оглядываю палубу, чтобы убедиться, что здесь нет никого, но вижу, что здесь пусто. Корабль раскачивает из стороны в сторону. Обычно это меня не беспокоит, но живот подводит так сильно, что мне вдруг становится плохо. Я опускаю глаза вниз и понимаю, что на самом деле опираюсь на короб. Скорее ящик. Я собираюсь уже отвернуться, когда замечаю, что в нем оружие. Быстро, не раздумывая, я поднимаю крышку.

Пушки. И их до хрена.

Мое сердце колотится, когда я дрожащими руками вынимаю пистолет 22-го калибра. Я провожу большим пальцем по блестящему твердому металлу и сглатываю. Оглядываю остальные пистолеты — их не меньше двадцати.

Кто-то оставил их здесь. Это, без сомнения, случайность. Такой человек, как Димитрий, не оставил бы нечто подобное для кого-то вроде меня. Кто-то совершил ошибку, ― ошибку, которая может спасти мне жизнь.

― За кого ты, бл*, себя принимаешь?

Я слышу голос Димитрия и быстро встаю, поворачиваясь с поднятым пистолетом. Это не совсем то, что я планировала сделать, но теперь, когда оружие в воздухе, а его глаза широко открыты, я понимаю, что, возможно, это был правильный выбор. У меня дрожат руки, но не потому, что я не могу стрелять из этого пистолета, а потому, что знаю, в кого целюсь.

― Собираешься застрелить меня? ― твердо произносит Димитрий. ― Почему? Потому что не можешь смириться с правдой?

― Ты сам, ― выпаливаю я, ― не можешь справиться с правдой.

― Твоя правда ничего для меня не значит, ― рявкает он.

― Может быть, потому, что ты знаешь, что сам не прав? ― шепчу я.

― Если хочешь застрелить меня, Джессика, то стреляй, но прежде знай: я делаю то, что должен, чтобы вернуть себе достоинство. Его отняли у меня давно. Я не жду, что ты поймешь. Да и как ты можешь? Ты никогда не была нежеланным ребенком. Тебе никогда не приходилось бороться за свою жизнь. Ты никогда не переживала того, что перенес я. А пережил я это из-за него. Твои слова не изменят ничего, и ты знаешь это.

Моя рука подрагивает, губы трясутся.

― Так что если ты собираешься застрелить меня, то делай это и поторопись. У меня нет времени, чтобы тратить его на жалких маленьких девочек, притворяющихся, что умеют стрелять, и не имеющих ни малейшего понятия, каково это ― жить в жестоком мире.

Я открываю рот, и слова вырываются до того, как успеваю их остановить.

― Я знаю, каково быть ненужным ребенком. Знаю, потому что мои родители умерли, когда мне было всего четыре года. Я осталась круглой сиротой. Меня прогоняли через систему усыновления до тех пор, пока однажды у меня не появилась постоянная семья. Мой приемный отец стал домогаться меня, когда мне было двенадцать. Я даже не была достаточно взрослой для моих первых гребаных месячных. Кстати, это единственное, ради чего я подошла к тебе сегодня. У меня месячные и мне нужна помощь, ― я качаю головой, сдерживая слезы и отводя от него взгляд. ― К шестнадцати годам с меня было достаточно. Я спрятала нож под подушку. Когда он пришел… когда он был внутри меня, забирая мою невинность, я подняла нож и ударила его так много раз, что его лицо стало неузнаваемым. Я убила его. Я сбежала и оказалась на пристани. Хендрикс был там. Он спас меня от тюрьмы и от жестокого обращения. Так что человек, которого знаешь ты, и тот, которого знаю я, ― два совершенно разных человека.

Он смотрит на меня и ― о Боже! ― это выражение на его лице.

Я прицеливаюсь и стреляю достаточно близко, чтобы пуля прошла рядом с его головой. Он вздрагивает, но не отводит взгляд.

― И если бы я хотела застрелить тебя, Димитрий, то сделала бы это. Легко. Это то, что делают жалкие девушки, когда застревают на пиратском корабле, потому что у них отняли жизнь и свободу, ― я бросаю пистолет на палубу, разворачиваюсь и ухожу. Дойдя до двери, оборачиваюсь и тихо добавляю. ― Кстати, мое настоящее имя Блэр. Просто Блэр. Не слишком красивое имя и не особенное, но это единственное, оставшееся в моей жизни, что я могу назвать своим.

Я чувствую онемение во всем теле.

И в сердце.

~ * ГЛАВА 12 * ~

Джесс

Ненавижу плакать, это заставляет меня чувствовать себя слабой. А я давным-давно отказалась от всех слабостей, что у меня были. У меня нет на них времени, у меня есть время только здесь и сейчас. Я пытаюсь напомнить себе, что я лучше этого, смелее. Но это не срабатывает. Руки трясутся, губы подрагивают, и у меня месячные, которые, понятно, как глазурь на торте.

Доносится скрип двери. Не поднимаю взгляда.

Чего беспокоиться?

Слышу шаги, чувствую чье-то присутствие рядом с собой. Медленно поднимаю затуманенный слезами взгляд и вижу Димитрия, стоящего передо мной. Он держит пригоршню… тампонов? Если бы я не была так разбита, наверное, посмеялась бы над видом этого большого красивого мужчины с горстью розовых в цветочки тампонов. Он протягивает их мне. Я поднимаю руку, мои пальцы все еще дрожат. Забираю их у него с благодарностью.

― С-спасибо.

В его взгляде пустота, он выглядит таким… печальным.

Он кивает и отворачивается, направляясь к двери. Дойдя до нее, он оглядывается на меня через плечо. Он колеблется мгновение, его лицо становится напряженным от эмоций. Димитрий хочет что-то сказать, но явно сомневается, стоит ли. С глубоким вздохом проигравшего человека он, наконец, произносит: