Гадюка на бархате (СИ) - Смирнова Дина "Сфинксия". Страница 56

— Но ваш сын, — Лавелло не собирался так просто отступать, — и раньше высказывал весьма опасные идеи об использовании магии!.. И ему сходило с рук то, что никогда не простили бы другому офицеру Гончих. Понятно, почему!

— Может быть потому, что он принёс куда больше пользы Тирре, чем другие? — теперь Адриан уже не скрывал насмешку в голосе.

— Не смейте разговаривать со мной в подобном тоне, господин Фиенн! Не у одного вас есть связи и возможности!

— Тут я с вами полностью согласен, ваше преосвященство, — Адриан неторопливо поднялся на ноги и подошёл к окну столовой, жестом приглашая Лавелло последовать за собой. Тот нахмурился, но подчинился хозяину дома.

Посмотреть и вправду было на что — из возвышавшегося на скалистом берегу особняка Фиеннов открывался прекрасный вид на залив Шести Святых и фиорский порт — как всегда, оживлённый и полный кораблей из самых разных уголков света. Воды Хризолитового моря, вдоль северного побережья которого и вытянулись земли Эллианы, были тёплыми, а кроме того — спокойными большую часть года, что весьма благоприятствовало судоходству.

Адриан окинул благосклонным взглядом один из источников богатства своей семьи, а потом сказал:

— Конечно же, мы с вами оба имеем связи и возможности, ваше преосвященство. Как и оба этих судна, — рука Адриана парой взмахов указала сначала на одну из рыбацких лодок, а потом — на входивший в порт галеон под эдетанским флагом, — имеют паруса и держатся на плаву. Но только одно из них способно пересечь океан. И вам, ваше преосвященство, лучше оставаться в подходящих для вас водах.

— Я не силён в таких низких вещах, как мореходство, — буркнул Лавелло, хоть и прекрасно понял намёк Адриана.

— Жаль, оно приносит немалый доход… А вашу просьбу о новых… пожертвованиях на благо Церкви, я всё-таки выполню, — эти слова Адриан произнёс благодушно и немного рассеянно, но уже в следующий миг его голос зазвучал куда жёстче: — Вот только на будущее учтите, епископ — я никому не позволю меня шантажировать! И вам не стоит думать, что я поверю всякому бредовому навету на Габриэля, лишь из-за того, что он умеет мыслить чуть шире, чем замшелые святоши из Тирры.

— Это уже оскорбление Церкви!

— …Которая всё равно останется ко мне благосклонна, и вы это знаете.

Глядя в глаза Лавелло, который тщетно пытался скрыть под угодливой маской ненависть к нему и всей его семье, Адриан не чувствовал ничего, кроме омерзения. Хотите славы моего сына, ваше преосвященство? Его исключительного положения? Интересно, вы хотите этого вместе со всеми теми смертями, что остались у него за спиной? С проклятием, от которого не нашлось средства во всех землях континента? Если так, то впору назвать вас безумно самоотверженным человеком, епископ!..

Даже спровадив Лавелло из своего дома, Адриан никак не мог вернуть себе душевное равновесие. Словно хищный зверь, всегда легко обходивший хитрые ловушки охотников, но вдруг угодивший в самую простую западню, властитель Фиорры мерил шагами комнату.

Многие решили, что Адриан возненавидел среднего сына, после того, как тот предпочёл путь воина Церкви своему месту в доме Фиеннов. И властитель Фиорры не препятствовал распространению таких слухов. Чем больше людей считало так, тем меньше была вероятность того, что его любовь к сыну кто-то сумеет использовать.

Сам же Адриан с пристальным вниманием следил за учёбой Габриэля в Обители Терновых Шипов, а потом — и его карьерой офицера Гончих. С гордостью узнавал о его успехах. И с трудом сохранял видимость спокойствия, слыша об очередной переделке, в которую тот влипал.

Жизнь самого властителя Фиорры сложно было назвать тихой и мирной, но и он не стоял у края пропасти так часто, как его сын. Там, где сталкивались большая политика, интересы высшего духовенства, чёрное колдовство и фанатизм еретиков, уцелеть частенько не удавалось даже лучшим из лучших. А Габриэль к тому же обладал удивительным «талантом» переходить дорогу как могущественным врагам, так и — что порой было даже более опасно — высокопоставленным церковникам.

Адриан не жалел денег, лести и угроз, вытаскивая Габриэля из неприятностей, о которых тот иногда и не успевал узнать. Но ни золото, ни влияние главы дома Фиеннов не смогли отвести от его сына некромантское проклятие. И эта мысль по-прежнему не давала Адриану покоя.

Погружённый в мрачные раздумья, он не сразу заметил, как в комнату лёгкой тенью проскользнула Джина, всё ещё в том же наряде, в котором позировала для портрета. Заметив её, Адриан постарался придать лицу беспечное выражение, но Джина слишком хорошо успела изучить своего любовника, чтобы это могло её обмануть:

— Этот человек чем-то тебя расстроил, мой господин? — мурлыкнула Джина, небрежно швырнув на столик свой миртовый венок и подойдя поближе к Адриану.

— Нет, — тот ласково провёл рукой по растрепавшимся кудрям Джины, но видно было, что мысли его блуждают где-то далеко. — Те, кто меня расстраивает, очень быстро отправляются к престолу Троих.

Последние слова звучали угрожающе, но Джину испугать было не так-то просто. Она ничего больше не сказала, лишь прижалась к плечу Адриана, так и оставшись стоять рядом, пока он не заключил её в объятия.

========== Глава 20. Честь и выгода ==========

О надвигающейся войне говорили, как о страшном испытании для Севера, а Карен Фалькенберг украдкой думала, что никогда ещё её недолгая простенькая жизнь не была такой насыщенной, как в последние недели.

Прежде дни Карен состояли из тех повседневных обязанностей, что должны были подготовить её к будущей роли хозяйки дома, разнообразясь лишь перепалками с братьями, беспрестанными материнскими наставлениями в области этикета, да редкими церковными праздниками, которые отмечались в замке её семьи пусть не слишком роскошно, зато весело и от души. Теперь же Карен ощущала себя участницей пусть и грозных, но увлекательных событий и её сердце трепетало отнюдь не от страха, а от смешанного с восторгом азарта.

Всё переменилось в суровом жилище её семьи — Соколиное Гнездо наполнилось новыми людьми, занимавшими не последнее место в имперской иерархии. В стенах замка строились планы и зарождались союзы, а из высоких окон то и дело вылетали магические птицы-вестники, неся знати Севера вести о том, что их повелительница и защитница имперских границ — её величество Гретхен — ныне сама нуждается в помощи и поддержке для начала борьбы с узурпатором.

И даже матушка Карен сделалась к ней как будто бы снисходительней. Сегодня утром Фрида Фалькенберг прогнала служанок и сама принялась неторопливо расчёсывать волосы дочери костяным гребнем юттской работы. Косы у Карен были действительно роскошные — рыжие слегка волнистые пряди плащом укрывали её до середины бёдер.

Старшая дочь семьи Фалькенбергов знала, что она красива — даже старого помутневшего зеркала в узкой серебряной оправе, которое стояло в родительской спальне Карен, хватало, чтобы понять это. Может, носик её и выглядел немного курносым, а рот — слишком маленьким, но серо-голубые омуты больших глаз казались поистине завораживающими. Если к этому добавить безупречную осанку, грациозные движения — Карен недаром обожала танцы — и нежный тон юного личика, то было неудивительно, что она притягивала множество взглядов в любом обществе, где бы ни появилась. И её мать не оставила этот факт без внимания.

— Ты стала совсем взрослой, Карен, — сказала дочери Фрида, приглаживая её волосы. Сегодня голос матери звучал непривычно мягко, и сердце Карен стучало чаще — она предвкушала нечто необычное и должное случиться совсем скоро. Предчувствие её не обмануло.

— Пора тебе — и нам всем — подумать о твоём замужестве, моя дорогая, — продолжила Фрида, отмечая, как после этих слов на щеках Карен вспыхнул румянец, а её губы украсились улыбкой.

— Да, матушка, — потупив глаза, Карен тщетно стремилась скрыть смущение. Этого разговора она ждала. Ждала, порой с трудом скрывая нетерпение — сдержанность никогда не была её сильным качеством. В душе Карен пылало пламя не менее яркое и буйное, чем-то, что расцветило её косы, и до идеала благородной дамы — покорной и скромной — ей было очень далеко.