Меч князя Буй-тура (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич. Страница 21

В свои пятнадцать лет Всеволод был вполне умелым воем, не уступая взрослым мужам в росте и сноровке. Еще бы, если на княжеского коня он был посажен в шесть, а с семи стал обучаться дядьками-пестунами воинскому делу. С этого же времени он, как повелось на Руси, обучался и грамоте: счету, письму, чтению. Что воинскому делу, что грамоте Всеволод учился усердно, ибо понимал: и то, и другое пригодится. Так что к своим пятнадцати годам он был и грамоте обучен и в воинском деле справен. Да и силушкой его Бог не обделил. Играла, играла силушка во всем его статном теле. Если чего и не хватало молодому курскому да трубчевскому князю, так это пока что дородности да косой сажени в плечах. Но, как известно, все это дело наживное, все приходит со временем, с прожитыми летами.

По-отрочески увлекаемый, Всеволод всегда старался быть в челе своего воинства, чтобы первым и сразиться с врагом. Но опытный воевода Любомир так расставлял дружинников-мечников, что даже в самые горячие минуты сечи те всегда оказывались не только рядом с князем, но и сбоку и чуть впереди. И надежно прикрывали его своими щитами и мечами, а то и телами от вражеских стрел, копий, сабель, палиц и прочего колющего, рубящего, режущего и дробящего вражеского оружия.

Вскоре после возвращения из похода к Великим порогам, собрались они все у Олега.

— А не пора ли тебе, братец Игорь, семейством обзаводиться? — как бы между прочим молвил с доброй и в то время чуть лукавой улыбкой Олег за пиршеским столом. — Ведь стукнуло, почитай, почти осьмнадцать лет…

— Семнадцать, — покраснев густо-густо, уточнил Игорь, отставляя в сторонку серебряный, тонкой работы, кубок, из которого до этого мелкими глотками испивал медовое, настоянное на травах, сыто.

— Вот и я говорю, что семнадцать… — не смутился Олег. — Твой одногодок Владимир Ярославич еще в прошлом году женился, взяв Малфриду у братца нашего двоюродного Святослава Всеволодовича. Думаю, что и тебе пора…

Игорь промолчал, а он, Всеволод, не удержавшись, спросил:

— А на ком жениться братцу-то? У кого невесту искать?..

— Да хотя бы у князя Ярослава Галицкого… — не задумываясь, словно о давно решенном, молвил Олег. — У него, как поговаривают, красный товар имеется. Как раз впору нашему молодцу!

— Это о Ефросинии, сестре Владимира Ярославича, речь идет?..

— О ней самой. Ей, по слухам, сейчас шестнадцатый… В самом цвету девица. И чем не пара нашему витязю?!

— Пара.

— Ну, раз даже младшенький сказал, что пара, — улыбнулся Олег, — то, братец Игорь, мешкать не станем… засылаем сватов да готовимся к свадебке.

Княгиня Агафья Ростиславовна, сидевшая с детьми и боярышнями на другом краю большого стола, в разговоре участия не принимала, но по тому, как хитро поблескивали ее очи, как время от времени лукаво метался в сторону Игоря ее взгляд, даже Всеволоду стало понятно, что она давно в сговоре с Олегом в этом важном для путивльского князя деле. И, вообще, мысль оженить Игоря, возможно, родилась как раз в ее головке, надежно прикрытой светлым шелковым убрусом, поверх которого вместо короны скромно красовался золотой обруч.

Свадьбу Игорю играли не в Путивле, а в Новгороде Северском. Играли весело, шумно. С песнями и плясками. С гуслярами и гудочниками, с дудочниками, сопельщиками и скоморохами, звеневшими бубенцами, стучавшими в бубны и цимбалы. Играли целую седмицу. С раннего утра и до позднего вечера или, как любили повторять, от звездочки и до звездочки.

Сколько снеди было съедено, сколько медов да вин выпито — целому городу бы на год, а то и на два хватило! Но тут, как водится, не журись кума, открывай закрома, выметай кладуши — выноси, что лучше, и что есть в печи — все на стол мечи, чтоб про этот пир говорил весь мир. Все тут званные — все желанные. А если запасы в княжеских скарбницах малость поубавились, то не беда — все наживется-наладится. Лишь бы свадьба не только Игорю да Ефросиньи-красе запомнилась, но и всему люду северскому, для которого выкатили из княжеских подвалов бочки с вином заморским да целого быка зажарили, не говоря уже о птице бесчисленной. Лишь бы молодым жилось да миловалось, да в сынах-наследничках скудности не было. И не беда, если отдельные гости, забыв меру в естве и питии, потом будут маяться животами. Помаются, помаются да и оклемаются. Ибо что за свадьба, если на ней и не сыт, и не пьян, и на кулачках ни с кем не померился, и из носа юшка красная не бежала. Горе горькое — а не свадьба! Год пройдет — вспомнить будет нечего. Так на Святой Руси не должно быть!

На званый пир прибыли князья черниговские с женами и старшими сыновьями, Роман Ростиславич из Смоленска с супругой, сестрицей Еленой-Мирославой; из Луцка прибыла вдовая Мария с сыном Васильком — вуям, показать.

А вот батюшка Ефросинии, князь Ярослав Владимиркович, и матушка ее, княгиня Ольга Юрьевна, не прибыли, сославшись на хворость, зато подарков дорогих видимо-невидимо любезной дочери своей да зятю молодому прислали. А еще вместо себя прислали они сына Владимира с его юной супругой Малфридой. Да десятка два отроков — боярских детей: мир повидать да себя показать.

Они и показывали, стараясь перепить черниговских да северских боярских детей, а между застольями — так и побороть их. Впрочем, до обид дело молодецкое не доходило, хотя красная юшка не из одного носа землю окропляла.

Из Чернигова прибыл и святитель. Но не Антоний, которого Святослав Всеволодович «от греха подальше» «выбил» из Чернигова в Киев к митрополиту Константину, исходя из народной мудрости: «раз предавший предаст и в другой». А новый, Антонин, или на русский манер Антон. Антон, в отличие от тучного Антония, телом был тощ, власами зело сед, к питию и яствам воздержан.

Узнав о смене черниговского епископа, Всеволод тогда подумал: «Если бы матушка-княгиня была жива, то-то бы порадовалась бы такому обстоятельству. Ей так хотелось видеть епископа Антония наказанным, если не Богом, то хотя бы людьми».

Юная Ефросинья была русоволоса, светлоока, тонюсенька, как молодая березка, с едва обозначившимися персями, и очень серьезна — настоящая дочь своего родителя-разумника, прозванного Осмомыслом. Кто-то из галицких боярских детей, а возможно, и сам Владимир Ярославич, обмолвился, что Ефросинья хоть и худосочна телом, зато зело грамоту разумеет, причем не только русскую. А уж столько сказов разных знает, что сам Боян Вещий ей позавидовал бы. К тому же рукодельница, коих поискать — волынскому епископу собственными руками такую ризу золотыми да серебряными нитями вышила, что просто чудо… самому митрополиту впору носить. Да и то по великим праздникам.

Галицкие боярские дети не обманывали: Ефросинья Ярославна действительно была и умницей, и рукодельницей изрядной, и любящей супругой: уже через год с небольшим после свадьбы, 8 октября 1170 года по рождеству Христову, подарила Игорю первенца, названного Владимиром, а в крещении — Петром. И дальше, что ни год-другой, то следующего сыночка: Олега, Святослава, Романа, Ростислава, Изяслава. А еще и дочек.

«Господи, какое же славное времечко было, — подумал Всеволод, вспомнив все это. — Как хорошо и радостно жилось тогда под опекой братца Олега».

Давно хмурое, как осеннее плаксивое небо, забывшее свет улыбки, лицо князя от приятных воспоминаний посветлело, порозовело, разгладилось. Даже морщин, избороздивших, словно шрамы, чело, поубавилось.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Майор Реутов в понедельник пришел на работу, как и положено руководителю его звена, на полчаса раньше начала рабочего дня. Зашел в дежурку. Поздоровавшись, молча выслушал доклад оперативного дежурного, просмотрел сводку происшествий по городу, отписал материалы на исполнение. Потом поднялся в свой кабинет, расположенный, как и кабинет начальника отдела, на втором этаже. Открыл, проветривая помещение, створки окна, вместе с не очень-то свежим воздухам впуская шум улицы: урчание моторов, визг тормозов, перестук трамвайных колес по рельсам, особенно громко на стыках. Здание первого отдела милиции стояло рядом с трамвайными путями, соединяющими Казацкую с Барнышовкой, Стрелецкой и улицей Литовской.